– Тут какая-то темная история, – уточнил Петр. – У меня создалось ощущение, что до своего приезда в Хвалынск она и в глаза не видела этого балагана, хотя и утверждает обратное…
– И что она в нем делает? – поинтересовалась я. – Фокусы показывает?
– Не совсем, – улыбнулся Петр. – У нее весьма эффектный номер – нечто вроде восточного танца. Кроме того, она поет.
– Господи, Петр Анатольевич, где вы с ней познакомились? – не удержалась и спросила я.
– У одних знакомых. В последнюю неделю поста представления запрещены, и Люси выступала, так сказать, частным образом. Она побывала во многих домах Хвалынска.
– Семейных?
– В том числе. Хотя предпочитает холостые пирушки…
Короче говоря, я согласилась на предложение Петра Алесеевича встретиться с Люси у него дома. Он рассказал мне, как его отыскать, и мы расстались до вечера.
Он брался все устроить без моей помощи и, зная его, я вполне могла быть уверена, что все будет сделано самым лучшим образом.
Чтобы чем-то занять себя оставшиеся несколько часов, я решила навестить своих старых хвалынских знакомых, которые очень обрадовались моему неожиданному визиту и не хотели отпускать на ночь глядя.
Сославшись на срочные дела, я все-таки покинула это симпатичное семейство и, наняв извозчика, добралась до нужного места.
Квартирка, которую снимал в Хвалынске Петр Анатольевич, располагалась на самой престижной по хвалынским понятиям улице города и показалась мне действительно очень милой и симпатичной. В ней было несколько комнат, в том числе довольно просторная гостиная с камином и кабинетным роялем посредине.
По словам Петра Анатольевича, я появилась здесь очень вовремя. Он уже все приготовил к предстоящему вечеру. У Люси в это время должно было закончиться представление и он уже оделся, чтобы ехать за ней.
Прежде чем уйти, Петр посмотрел на меня очень серьезно и спросил:
– Екатерина Алексеевна, то, что вы задумали… это не опасно?
– Не бойтесь, я сумею вас защитить, – отшутилась я, хотя в преддверии этой встречи мне самой было не по себе.
– Просто я предпочитаю знать, чем это мне грозит, – в тон мне бросил он и помахал мне на прощание рукой.
Оставшись одна, я решила проверить свои пистолеты, которые на всякий случай захватила с собой, не зная, чем обернется наша «дружеская пирушка».
Кроме меня, в квартире никого не было, поэтому неожиданно распахнувшаяся дверь в соседнюю комнату чуть было не заставила меня разрядить их во входящего.
Можете себе представить лицо Петра Анатольевича – а это был именно он – когда он разглядел, что было в руках у его гостьи. Стволы двух пистолетов были направлены прямо ему в лицо, и он лишь чудом избежал мгновенной смерти. У меня холодный пот выступил на лбу. Надо ли говорить о состоянии хозяина квартиры?
Оказывается, он решил подшутить надо мной и таким образом поднять мне настроение. В его квартире был черный ход. Через него-то он и вернулся назад и, тихонько подкравшись к двери, мгновенно распахнул ее, чтобы усилить момент неожиданности.
Ноги у меня стали ватными, и я сползла в кресло, уронив один из пистолетов.
– Вы с ума сошли, – еле слышно проговорила я.
Петр Анатольевич, бледный как бумага, несколько минут приходил в себя. После чего присел рядом со мной.
– Это была не самая лучшая шутка в моей жизни, – наконец сумел произнести он.
– Вы родились в рубашке…
– Пистолеты… – он нервно сглотнул, – были заряжены?
И по моему красноречивому молчанию понял, что не ошибся. Больше он ничего не стал говорить, молча собрался и вышел, но по его виду было понятно, что он всерьез озадачен. Таким образом ему стало известно о моих пистолетах, а в результате и о серьезности моих намерений. Это не входило в мои планы и немного смутило меня, но после того, что едва не произошло, это было такой мелочью, что не заслуживало внимания.
Я еще не догадывалась тогда, к каким последствиям это приведет…
Петр долго не возвращался, и я уже начала волноваться, что встреча по каким-то причинам не состоится. Но в этот момент услышала шаги на лестнице и веселый женский смех.
– Разрешить вас представить друг другу, – как ни в чем ни бывало произнес он бодрым, веселым голосом, входя в гостиную..
По его виду никто бы уже не сказал, что не далее часа назад он был на волосок от смерти. Петр вел себя так, словно ничего не произошло, был абсолютно спокоен, остроумен и и прекрасно выглядел в роли гостеприимного хозяина.
– Служительница муз, лишь по недоразумению покинувшая солнечные берега Адриатики и осветившая лучами своего таланта наше провинциальное болото – Люси, – мило улыбаясь, представил он мне свою спутницу.
– Екатерина Алексеевна, – представилась в свою очередь я, – старинная приятельница Петра Анатольевича.
С первого взгляда я поняла, что это именно та женщина, которую я так давно хотела увидеть. А, приглядевшись к ней внимательно, вынуждена была признать, что мы действительно похожи.
Жизнь наложила на каждую из нас свой отпечаток, и теперь это сходство не бросалось в глаза, но при желании его все-таки можно было обнаружить. А в детстве мы действительно могли бы сойти за сестер.
Поэтому Анфиса и приняла меня за нее…
Это безусловно была дочь Синицына, та самая Наталья Павловна, роль которой я исполняла в деревне ее отца в течение нескольких дней.
Пока мы сидели за столом и ужинали, я наблюдала за ней и думала: «Неужели и я, сложись моя жизнь иначе, была бы настолько вульгарной, напыщенной, самовлюбленной особой? Может быть, провидение подарило мне возможность посмотреть на себя со стороны в ином варианте судьбы?»
Но как ни старалась, я не могла поверить, что какие бы то ни было обстоятельства могут превратить меня в подобное существо.
Проведя в ее компании некоторое время, я уже без всякого внутреннего напряжения называла ее Люси, этим полуименем-полукличкой. Прекрасное русское имя Наталья Павловна пристало ей, как корове седло. Может быть, я была к ней пристрастна. Но если это и было моим подобием, то лишь в той степени, в какой отражение в балаганном кривом зеркале является подобием человека, смотрящегося в него.
Прошло, наверное, около полутора часов, и Петр Анатольевич, следуя нашей с ним договоренности, заторопился на встречу с воображаемым приятелем. Свое отсутствие он аргументировал вполне понятным для Люси образом:
– В нашей компании не хватает одного молодого человека, – произнес он многозначительно, и подмигнул нам с Люси с таким лукаво-дурацким видом, что мне стало бы стыдно за него, не знай я того, что это всего лишь игра. Придуманная и исполняемая по моей просьбе.
Позволю себе снова вмешаться в повествование, на сей раз с единственной целью: помочь читателю сориентироваться в реалиях девятнадцатого столетия.
То, что Катеньке Арсаньевой казалось верхом вульгарности, не имеет ничего общего с тем, что мы сегодня подразумеваем под этим словом. Не дай Бог, читатель подумает, что Катенька оказалась в компании с портовой шлюхой или кабацкой путаной, выражаясь сегодняшним литературным языком.
Неправильно произнесенная по-французски фраза была в то время вполне достаточным поводом для упрека в вульгарности. А розовый поясок на зеленой платье – признаком дурного вкуса и пошлости. Поэтому не забывайте делать поправки на время, читая упреки героини в адрес Люси.
Вот и все, что мне хотелось сообщить вам. Сказал и облегчил душу…
Оставшись с глазу на глаз, мы сразу же почувствовали некоторую неловкость. Петр Анатольевич, по обыкновению, не закрывал рта и обращался то ко мне, то к Люси, благодаря чему возникала иллюзия полноценного общения. И только когда он ушел, стало понятно, что за все это время мы с ней не сказали друг другу и пары слов.
Но я и не собиралась развлекать эту женщину, у меня в отношении нее были совершенно другие планы…
В моем распоряжении было около часа. Поэтому я не стала откладывать дела в долгий ящик.
Заметив, что она собирается мне что-то сказать, я опередила ее намерение и задала свой первый вопрос, который должен был расставить все точки над «i» и определить тональность всего последующего разговора:
– Наталья Павловна, зачем вы убили своего отца?
Сначала мне показалось, что она не расслышала моего вопроса, потому что никакой реакции, во всяком случае – внешней, за ним не последовало.
Но уже через минуту я убедилась, что это не так. Может быть, она действительно была талантливой актрисой. Во всяком случае, ее самообладанию можно было позавидовать.
Она закурила, подняла бокал с вином, выпустила струйку дыма под потолок, отпила глоток с демонстративным наслаждением, и лишь после этого произнесла первое слово:
– А вам-то, извиняюсь, какое дело?
Честно говоря, я была обескуражена. Во всяком случае, в первый момент. Я ожидала чего угодно, но только не этого.
И я не сразу нашлась, что ей ответить.
Прошла, наверное, целая вечность, атмосфера в комнате сгустилась, и напряжение дошло до предела, прежде чем я сказала, так же тихо и спокойно:
– Хочу вас понять.
– Понять? Вы? Меня? – она рассмеялась мне в лицо, слишком театрально и чересчур весело. И потому ненатурально. – Это забавно.
– Что вас так забавляет? – спросила я.
– Так вот для чего меня пригласили сюда… – на этот раз действительно не услышав моего вопроса, вслух подумала Наталья Павловна. Теперь я заметила, что за маской равнодушия и наглой самоуверенности она мучительно соображала о причинах и, главное, последствиях моего вопроса.
И часть ее внутреннего монолога просто выплеснулась на поверхность.
– Вы угадали, – подтвердила я.
– Это было нетрудно сделать.
Я пропустила свою реплику, вернее, Люси не дала мне возможности ее произнести.
– Я вам отвечу на ваш вопрос, – неожиданно заявила она. – Но прежде, – она посмотрела на меня пристально, – скажите честно, Петр действовал с вами заодно?
– Это для вас так важно?
– Да. Не хотелось бы убеждаться в очередном предательстве симпатичного тебе человека.
– В таком случае… могу вас успокоить. Ему о вас ничего не известно.
– А вам, – перебила она меня со странной улыбкой, – вам обо мне известно все?
– Нет. Поэтому я и хотела с вами встретиться.
– Как же вы объяснили свое желанию Пете?
– Сказала, что мне очень этого хочется.
– Попробую вам поверить. Тем более, что у меня, кажется, нет выбора. Вы мне его не оставили. Не правда ли?
Она была что-то чересчур оживлена. Глаза у нее блестели и жесты стали вычурными и слишком эффектными. Уместными разве что на сцене.
– Все будет зависеть от того, что вы мне расскажете, – ответила я, пытаясь сохранить хладнокровие и не заразиться ее возбуждением.
– А вы будете решать. Казнить нельзя помиловать. Где поставить запятую. Да?
И не дождавшись ответа, разродилась целым монологом:
– А позвольте поинтересоваться – по какому праву? Вы кто? Господь Бог? Пресвятая Дева Мария или Апостол Петр? Чтобы решать, вручить ли мне ключи от рая или низвергнуть в ад. По какому праву, я вас спрашиваю? И не жду ответа. Потому что вы уверены в том, что родились с этим правом – распоряжаться жизнями и душами людскими. Сколько у вас душ? Не правда ли – странный вопрос? Сколько душ может быть у человека? Мне-то, наивной, кажется, что одна, та самая, которую можно погубить в один момент или спасать всю свою несчастную жизнь. А вам наверняка принадлежат сотни, если не тысячи душ. И на мой вопрос «сколько у вас душ?» вы с легкостью ответите: «шесть сотен». И будете считать себя морально чистым и имеющим право судить других человеком. Но может быть действительно человек, у которого несколько сотен душ, уже не совсем человек? Или совсем не человек, а БОГ? И вы, наши светлые боги, спустились к нам на Землю с небес, чтобы владеть нашими душами, и спрашивать ответа за грехи. Если этот так, то я отвечу…
Произнеся последнее слово этого нелепого и неуместного с моей точки зрения монолога, она поникла и съежилась, словно от холода, обхватив себя за плечи и уронив голову.
Я поняла, что передо мной разыграли маленький спектакль. И потребовала продолжения.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Но продолжения не последовало. Пережив короткий момент экзальтации, какого-то почти болезненного возбуждения, эта женщина, даже не знаю, как ее называть – по имени или присвоенной ею себе кличкой, вновь вернулась к рациональному существованию и больше ни разу не позволила себе ничего в этом роде.
Но не сразу. Несколько минут она вообще не проявляла признаков жизни, и лишь изредка поднимала на меня тусклый, ничего не выражающий взгляд. И мне показалось, что на моих глазах она постарела на несколько лет.
И даже голос, которым она заговорила в конце концов, был бесцветным и монотонным.
– Я не знаю, кто вы такая, – равнодушно сказала она, – но вы не спрашиваете меня, кто убил моего отца. То есть вы заранее уверены, что это сделала я. В таком случае, почему бы вам не сдать меня в участок? Я не понимаю, что у вас на уме. Но судя по тому, что меня еще не арестовали… Впрочем… мне это не так уж и интересно.
Так же, как и вам не интересно, как я жила все эти годы… С кем, на какие деньги, и каким способом их зарабатывала… Ведь правда?
– А это имеет отношение к убийству?
– А вы думаете – нет?
Что-то наподобие улыбки снова появилось на ее лице на мгновенье, но тут же исчезло.
– Вы знаете мое имя, а я сама давно забыла его. Я помню другие имена. Их было много… Но ни одно из них так и не стало моим по праву. Лишь только эта бесшабашное прозвище, кажется, останется со мной до последнего вздоха. Люс-с-си…
Она подлила себе вина и посмотрела на меня долгим испытующим взглядом и, сделав пару глотков, с отвращением выплеснула остатки на ковер.
– А если я сейчас встану и уйду? – спросила она с интересом. – Да, уйду и не стану отвечать ни на один из ваших вопросов. Что? Что тогда произойдет? А?
И я не знала, что ей сказать. Она с первой минуты повела себя настолько необычно, что совершенно выбила меня из колеи. Если бы она набросилась на меня с кулаками, я бы знала что делать, если бы испугалась и начала оправдываться – тем более. Но ничего этого не произошло. Она не оправдывалась и не признавала своей вины. И, честно говоря, я не знала, что делать дальше. А последний ее вопрос и вовсе поставил меня в тупик.
«А действительно, – подумала я тогда, – и как же я поступлю в этом случае? Попытаюсь ее удержать, закричу, позову полицию?»
И, видимо, моя собеседница почувствовала это, потому что продолжила насмешливо с чувством собственного превосходства и безнаказанности:
– А, пожалуй, я так и сделаю, – сказала она. – Только сначала действительно кое-что вам расскажу. На память.
Не знаю, почему она это сделала. Может быть, решила сыграть еще одну роль, или ей действительно захотелось излить кому-то душу? И доказать свою правоту.
Но она рассказала мне все. И нарисованная ею картина действительно напоминала уже известные мне события, но искаженные почти до неузнаваемости. И снова мне в голову пришла мысль о кривом зеркале.
По ее словам выходило, что во всех ее несчастьях был виновен один человек, который загубил жизнь ее матери, и которого она ненавидела всю свою жизнь. И человеком этим был ее собственный отец. Вернее, тот человек, которого она считала своим отцом.
И было в ее жизни два кумира, которых она считала чуть ли не святыми, это ее мать и дед, единственные два человека на свете, которых она действительно любила. Хотя матери она, понятное дело, не помнила и знала ее только со слов отца и Личарды.
Она снова и снова обвиняла Павла Ивановича во всех смертных грехах. И в глазах ее горела такая ненависть, что мне становилось не по себе.
– И за это вы убили его? – устав от ее ненависти, спросила я.
– Я бы не убила его, если бы он не поднял руку на деда, – взвизгнула она, и лицо ее, искаженное гримасой ненависти, превратилось в страшную маску.
Она поднялась со своего места, глядя на меня в упор.
– А теперь не советую вставать у меня на пути, – неожиданно хриплым голосом сказала она и пошла прямо на меня.