По спине Мадленки забегали мурашки. Она поежилась. Петр из Познани оглянулся на нее, и ей показалось, что у него странный взгляд. Князь Август в молчании ехал немного впереди, и это тоже было странно. Князь Доминик беседовал с ксендзом Домбровским, едва державшимся в седле. По лицу градом катился пот, и он утирал его дрожащей рукой.
Да, но если она не знает, кто ее враги, то и они тоже, скорее всего, не знают, кто она. Переодевание ее спасло. Бог хранит ее и будет хранить и впредь, потому что ее дело — правое, а бог не может быть на стороне неправого. Так, во всяком случае, ее учили.
Мадленка осмотрелась по сторонам и поняла, что они приближаются к тому месту, где остались лежать мертвые рыцари и где она разговаривала с Боэмундом фон Мейссеном. Дорога огибала купу деревьев. Вот передние всадники выехали на прямую, и скоро,
скоро…
— Стой! — взревел Петр из Познани. — Стой! К оружию!
— К оружию! — вторили ему десятки голосов. Ибо глазам всех присутствующих предстал не десяток тел, над которым кружило жадное до падали воронье и прочие нечистые птицы, а хорошо вооруженный и готовый к бою отряд крестоносцев в белых плащах с черными крестами. В стороне стояли две или три повозки, на которые кнехты бережно переносили павших рыцарей, а два священника ордена читали заупокойные молитвы. Таким образом, князь Диковский, явившийся сюда с самыми лучшими побуждениями, натолкнулся на своих исконных врагов, которые мало того что опередили его, но и не побоялись нарушить мир и ступить на его земли, чтобы только забрать тела своих товарищей.
Появление поляков не прошло незамеченным. Первым их увидел оруженосец одного из рыцарей и пронзительно засвистел. Вслед за тем человек в сером плаще, стоявший между двух священников с непокрытой головой, отбежал к своей лошади и без посторонней помощи вскочил в седло, даром что был в полном вооружении.
Хриплым голосом он выкрикнул короткие команды, которые его товарищи выполнили с удивительной быстротой и четкостью: всадники выстроились в неровное каре, оставив в середине повозки с телами, невооруженных священников и слуг. Рыцари опустили забрала шлемов и, готовые ко всему, выставили копья. Положение становилось, прямо скажем, довольно-таки угрожающим.
Пока крестоносцы построились для обороны, но их явно было больше, чем поляков, и кто знает, чем могла бы обернуться их схватка, если бы разъяренные рыцари перешли в наступление. Князь Доминик, очевидно, понял это и обменялся коротким выразительным взглядом с Петром из Познани. Тот только кивнул и указал движением подбородка на ксендза Домбровского. Князь шепнул что-то ксендзу на ухо, и тот, белее белого, выехал вперед. Лошадь под ним танцевала и не слушалась всадника.
— Во имя господа, стойте! — пронзительно закричал ксендз, выставив руку с распятием. — Князь Доминик хочет говорить с вашим командиром.
— Пусть говорит, — проорал человек в сером плаще, не надевший шлема и с презрением глядевший на польскую дружину из-под лохматых пшеничных бровей, — коли не лишился языка от страха!
Рыцари загоготали. Ксендз с отчаянием в лице обернулся к своему господину.
— Спроси их, что они здесь делают, — велел ему князь Доминик, и жилка на его виске, обращенном к Мадленке, тонко затрепетала.
— Князь хочет знать, что вы делаете на его землях! — крикнул ксендз.
— Ах он это хочет знать? — азартно крикнул человек в сером плаще.
— А я хочу знать, как он смеет смотреть людям в глаза, этот лжец, клятвопреступник и грязный выродок! Он дал охранную грамоту за своей подписью брату фон Мейссену и восьми другим, и теперь все умерли, все убиты на его земле, с его ведома, а тот, кто это сотворил, зовется князем Августом и приходится ему племянником! Ну! Что на это скажет благородный князь?
И человек в сером уперся кулаком в бок и с вызовом поглядел на польских шляхтичей. Звали его Гот-фрид фон Ансбах, он командовал гарнизоном замка Торн, лежащего на границе земель королевства и крестоносцев, и слыл человеком неуживчивым, вспыльчивым и отменно храбрым. Почти всю жизнь он провел в этой земле и поэтому изъяснялся по-польски ничуть не хуже, чем на родном нижненемецком диалекте, — что, как мы вскоре увидим, обернулось великим посрамлением для князя и его придворных.
— Ваши рыцари первые напали на моего племянника! — крикнул князь Доминик, и Мадленка удивленно воззрилась на него: ей, как и всем присутствующим, было отлично известно, что князь лжет, однако никто даже бровью не повел.
— Неправда! — воскликнул фон Ансбах в ответ. — Если бы они напали первыми, твой недоношенный племянник не унес бы ног и сам валялся здесь, разрубленный на части, как последняя свинья!
Мадленка вспомнила повадки синеглазого и вынуждена была признать, что в словах фон Ансбаха есть определенная доля истины.
— Вы поплатитесь за то, что убили благородного фон Мейссена и других братьев! — вопил фон Ансбах. — Вам это дорого обойдется! И за удержание брата Филибера де Ланже вы тоже заплатите!
«Ага, значит, синеглазый все-таки умер от ран, — соображала Мадленка. — Но перед смертью успел рассказать им, кто на него напал — ведь они точно знают, что это был именно Август».
— А мы обвиняем вас в том, что вы злодейски умертвили настоятельницу монастыря святой Клары, мать Евлалию! — крикнул в ответ князь Доминик. — Вам придется держать ответ перед королем за это!
— Да? — заорал немец, очевидно, совершенно выведенный из себя упоминанием о короле Владиславе, иначе Ягайло, бывшем литовском язычнике и умнейшем политике, которого крестоносцы люто ненавидели. — А за то, что твоя мать была грязная шлюха, мне тоже придется держать ответ? А? Шлюхин сын! Незаконнорожденный ублюдок!
Крестоносцы разразились дружным хохотом. Пальцы князя Диковского, державшие узду, почти побелели.
— Не смей оскорблять память княгини, ты, немецкая нечисть! — крикнул он, не сдержавшись.
Рыцари ответили новым взрывом смеха.
— Прошу вас! — надрывался ксендз Домбровский. — Мы же все-таки христиане!
Но никто не внял его призыву, и вскоре ругательства с обеих сторон уже потоком полились через его голову — ибо ксендз, чья лошадь заупрямилась, намертво застрял как раз посередине между отрядом крестоносцев и дружиной князя.
Поляки кричали, что все крестоносцы — содомиты, дьяволопоклонники, развратники, каких мало подлупой, тупицы, варвары и мерзавцы, которым самое место на виселице или на колу.
Впрочем, что бы они ни твердили, им все равно было далеко до меднорожего фон Ансбаха с его зычной глоткой, который к тому же знал почти всех присутствующих врагов поименно и о каждом сообщал что-нибудь чрезвычайно оскорбительное и неуместное. Так, он обозвал князя Августа трусом, сопляком, бестолочью и маменькиным сынком, присовокупив к оному, что его мать, княгиня Гизела, не чает, как бы ей поскорее избавиться от своего вдовьего состояния и выскочить за какого-нибудь смазливого юнца. Пану с лошадиным лицом, тому самому, который выклянчивал у Мадленки кинжал фон Мейссена, рыцарь заявил, что жена вышеупомянутого пана, госпожа Ядвига, больна нехорошей болезнью, которую получила в дар от одного монаха, а может, даже от дюжины, ибо пани Ядвига в своей набожности превзошла все мыслимые пределы и муж ее, наверное, уже устал стукаться рогами обо все встречные препятствия.