– Благодарю вас за сеньориту, – оборвала его Алисия, – но я сеньора. По крайней мере, еще недавно была сеньорой.
Огромные, как у мясника, руки инспектора продолжали перебирать бумаги, глаза же изучали печальное лицо Алисии, отчасти скрытое солнечными очками. Только вот день был не очень подходящий для солнечных очков – дождь лил как из ведра. Стук водяных струй по крыше сливался со стуком машинки, на которой продолжал строчить секретарь.
– Сеньор Бенльюре остановился в отеле «Англия», – продолжал инспектор, – с прошлого вторника он занимал там скромную комнату. Иначе говоря, в Севилье он пробыл почти неделю. Как сообщил портье, постоялец часто звонил по телефону из номера, но и ему звонили не раз. Обычно это была женщина.
– Вот видите! – Эстебан фыркнул. – Ясно же, что любовница.
– Помолчите, – резко приказал инспектор Гальвес – А ведь этой женщиной вполне могли быть и вы, сеньора, потому что на сегодняшний день мы не установили никаких других связей Бенльюре в Севилье. Что делал этот человек у вашего подъезда? Вы показали, что он позвонил в вашу квартиру по домофону.
– Я уже объяснила вам вчера, – Алисия взяла сигарету, – он ошибся адресом.
Инспектор напрасно пытался придать своему взгляду грозную проницательность, стараясь запугать вызванных на допрос свидетелей или внушить, что от разоблачения им не уйти. Взгляд метнулся к Алисии, но она не почувствовала ни малейшей тревоги.
– Как я уже сообщил вам, Бенльюре сказал жене, что отправляется в Севилью для завершения какого‑то дела, – инспектор опять заглянул в свои бумаги, – делом этим он занимался около месяца, и речь шла о какой‑то серьезной торговой операции. Вы имеете отношение к торговле старыми вещами?
– А что, похоже? – вскинулся Эстебан.
– Он был старьевщиком? – вмешалась Алисия, и очки съехали у нее на нос, так что можно было различить, как зеленые глаза устремились к инспектору Гальвесу.
– Да, подержанные вещи, скобяные товары, антиквариат, всего понемногу. Он торговал самым разным старьем, вернее, старыми вещами: от ношеных пиджаков до консолей прошлого века со сломанными ножками. Все отличного качества, как уверяет его жена. Вас это наводит на какие‑нибудь мысли?
Алисия и Эстебан дружно замотали головой.
– В гостинице, в комнате Бенльюре, мы ничего примечательно не обнаружили. – Сигарета дымилась в пожелтевших пальцах инспектора. – Рубашки, галстуки, детективный роман, лекарство, которое обычно принимают язвенники. Все самое обычное… Кроме футляра. Футляр длиной около полуметра, вот такой. – Он поднял ладонь приблизительно на высоту настольной лампы. – Видимо, Бенльюре привез в этом футляре что‑то ценное, внутри футляр обит пенопластом и тканью. Вы, разумеется, понятия не имеете, что там хранилось.
– Разумеется, – ответила Алисия хриплым голосом.
– И о знаке вы, разумеется, также ничего не знаете.
Здоровенная рука инспектора протянула им фотографию, где было запечатлено предплечье погибшего, а на нем нечто похожее на две буквы «t», разделенные осью симметрии. С губ Алисии сорвался вздох, и казалось, он шел из самых глубин ее груди – или из самых глубин ее усталости. Эстебан несколько минут молча разглядывал фотографию, потом вернул ее инспектору.
– Знак оставлен на коже жертвы совсем недавно. Судебный врач установил, что его сделали где‑то за час до смерти. И обратите внимание, рисунок явно не случаен, это именно знак. Как интересно, правда?
– Очень интересно, – ответил Эстебан, уставив невидящий взор на карандаш.
Жирные пальцы инспектора Галъвеса сплелись на столе, и получившаяся фигура тошнотворно напоминала обезглавленного поросенка.
Жирные пальцы инспектора Галъвеса сплелись на столе, и получившаяся фигура тошнотворно напоминала обезглавленного поросенка. Инспектор пожал плечами и сокрушенно кивнул головой.
– Вы отлично понимаете, что у нас нет никаких улик против вас, и следовательно, мы не можем подозревать вас в убийстве этого человека. Кроме того, не найден и «вальтер ППК», то есть орудие убийства, и несколько свидетелей единодушно утверждают, что прежде, чем вы открыли дверь и обнаружили тело, человек этот какое‑то время стоял, прислонившись к двери, словно пьяный, и это заставляет предположить, что он пришел туда уже раненым.
–Ну и?..
– Вы считаете меня идиотом. Да, я знаю, не вы убили его, но у меня нет никаких сомнений: вы много чего знаете, но предпочитаете помалкивать. Что ж… Вы заварили кашу, которую вам же и придется расхлебывать. И мы еще увидимся.
Они успели пересечь площадь Гавидиа за короткий перерыв между двумя приступами проливного дождя, и как только перешагнули порог бара, ливень припустил с новой силой. Они ждали заказанные кофе и анисовку. Тем временем Алисия сняла черные очки, и Эстебан увидел потухшее и неподвижное, как у марионетки, лицо; Эстебану почудилось, что перед ним сидит не женщина, которую он хорошо знает, а ее бледная копия.
– Что с тобой? На тебя страшно смотреть.
– Не знаю, – ответила она с не свойственной ей медлительностью. – Не знаю, Эстебан. Я очень, очень хочу спать. Мысли путаются. Стоит мне остановиться или присесть, как я готова заснуть прямо на месте.
– Выпей немного кофе и увидишь – сразу станет лучше.
Они заказали еще и круассаны. Эстебан держал в руке зажженную сигарету и нервным движением то подносил чашку ко рту, то опять ставил на блюдце, по дороге расплескивая кофе на бумажную салфетку, на пачку «Фортуны», на манжету свитера – ну и черт с ним! Он озабоченно наблюдал за тем, с каким трудом Алисии удавалось следить за нитью беседы и как время от времени она странно крутила головой, отчего казалось, будто голова вот‑вот упадет на стол, если только она быстрым движением руки не подопрет ее. Она послушалась его совета и пошла в туалет, чтобы смочить холодной водой виски и затылок. И вернулась с чуть более спокойным выражением лица и чуть более звонким голосом.
– Это ведь тот же знак, да?
– На руке? – Эстебан обмакнул круассан в кофе, – Да, конечно, тот же самый. С пьедестала.
Алисия быстро достала сигарету; казалось, она разом пришла в себя и стала такой же настороженной и сосредоточенной, как всегда. Снаружи бушевал ливень, подгоняя прохожих, которые бежали по улице в поисках укрытия.
– Вчера вечером я рылся в энциклопедии, – сказал Эстебан, – но об этом знаке никаких сведений не нашел, а вот с еврейской буквой все более или менее ясно. Это «тет» – произносится как «т», хотя какую роль она тут играет, все равно непонятно.
– А текст? Ты хоть немного в нем разобрался?
– Тот, что следует за двумя латинскими словами? – Он смял пачку «Фортуны». – Нет. И даже не знаю, с какой стороны к нему подступиться. В жизни не видел ничего похожего; вернее, мне это напоминает бессмыслицу Толкиена или Лавкрафта rlyeh Ctulhu klö Yog‑Sothot и так далее. Я никогда не мог понять, как это, черт возьми, произносится.
– Очень милое определение.
– Да? А что касается греческого, то здесь все как на ладони. За пять лет учебы я подобного напереводился: вульгарное эллинистическое koiné, искаженное латинскими и еврейскими интерполяциями, максимум четвертый век. Это стандартное колдовское заклинание – из тех, что были в ходу в Римской империи для вызывания мелких богов и демонов.
– Давай вернемся к преисподней.