Нам ничего другого не оставалось, как повиноваться приказу начальника полиции и выйти, хотя я так же, как и Шурочка, придерживалась того мнения, что мы вполне можем присутствовать при докладе полицейского своему начальнику.
Вот тут, уважаемый читатель, я просто не могу не вмешаться в общий ход повествования. Дело в том, что мне хотелось бы не согласиться со своей родственницей. Естественно, Шурочка имела право знать о ходе следствия. Но, с другой стороны, вполне можно понять и самого господина Лепехова, который по долгу службы просто обязан был соблюдать полную конфиденциальность в отношении поступающей к нему информации и не выставлять эту информацию на всеобщее обозрение до полной ее обработки. Так что тетушкино негодование можно рассматривать как сугубо субъективный взгляд на положение вещей.
Прошу простить меня за столь бесцеремонное вмешательство, и с вашего разрешения я продолжу повествование.
Исполнив пожелание Арсения Васильевича и удалившись из кабинета, мы, охваченные волнением и тревогой, поднялись в верхние комнаты. Говорить ни о чем не хотелось, возможно, потому, что мы с минуты на минуту ожидали появления Лепехова и вестей, которые он принесет с собой. Однако долго скучать нам не пришлось. Через несколько минут нас обеих привлек какой-то шум во дворе усадьбы, и мы, не сговариваясь, подбежали к окну.
Ничего особенного нашим любопытным взорам не представилось, хотя это смотря что называть особенным. В трех шагах от крыльца барской усадьбы стояли четверо крестьян. Судя по оборванному виду и по глупым страдальческим выражениям на сизых лицах, они были или пьяны, или жестоко страдали от мучившего их похмелья. Переминаясь с ноги на ногу, они тупо смотрели на полицейского, который, стоя напротив, держал всех четверых под прицелом пистолета. Остап же находился позади пленников с вилами наперевес, которые, судя по всему, он намеревался пустить в ход, если кто-то из крестьян вдруг вздумает бежать. Крестьяне то и дело кидали какие-то реплики, но мы не могли их расслышать. Зато полицейский, держащий пистолет, грозно рявкал на пленников и махал у них перед носом своим оружием.
– Да их-то зачем на прицеле держат? – удивилась Шурочка. – Судя по всему, они что-то натворили. Как ты думаешь, Катенька?
– Пока не знаю, – честно призналась я. – Тихо, думаю, что сейчас нам все станет понятно.
Вскоре на пороге дома появился Лепехов. Остановившись на крыльце, он что-то начал громко говорить крестьянам. Ну, тут уж мое терпение кончилось, я решила, что довольно нам находиться в неведении и сидеть в комнате, словно мыши в клетке.
– Пойдем, Сашенька, – я схватила подругу за руку и буквально потащила ее за собой к двери.
– Куда мы? – удивилась Сашенька.
– Вниз, послушаем, о чем они говорят, – отвечала я. – Не все же нам здесь сидеть. Так мы уж точно ничего не сможем узнать.
Мы спустились вниз, осторожно пробрались по коридору, ведущему к выходу из усадьбы, и спрятались в маленькой каморке рядом в выходной дверью. Я еще с самого начала нашего пребывания в Синодском заприметила эту комнатку. Отсюда можно было прекрасно слышать все, что происходило во дворе. Мало того, в комнатушке имелось маленькое слегка закопченное окошко, и мы могли не только слышать, но и видеть и следователя, и крестьян.
– И куда же вы направились? – услышали мы звучный голос Лепехова, обращенный к испуганным мужикам.
– Д-к, не помним, барин, – отвечал один из мужиков, потупив взор. – Ей-же-ей, ничего не помним.
– Не помнишь, говоришь? – лицо следователя постепенно наливалось кровью от переполнявшего его гнева. – Ничего, на суде все вспомнишь.
– Помилуйте, барин, – загалдели мужики. – Бес попутал.
Все расскажем. Только не гневайтесь на нас.
– Рассказывайте, – кивнул Лепехов.
– Иначе…
Он не договорил, что могло бы быть иначе, так как крестьяне вдруг, как по команде, попадали на землю и принялись долбить лбами сухую землю.
– Ох, не хотели мы того, – подняв, наконец, голову, проговорил один из мужиков.
Телосложения он был хилого, но глаза так и блестели хитростью и умом, что практически невозможно встретить среди низшего крестьянского населения.
– Услыхали мы, что крестьяне у княгини Ливен бунт подняли и порешили, чем мы хуже их. Стали уговаривать народ тоже бунт поднять, да ничего у нас и не получилось. Не хотят нонче мужики против барина выступать. А тут слух прошел, что сам барин едет, чтобы нас, грешных, наказать. Испугалися мы да побегли в соседнюю деревню, от гнева барского спасаться. Там напились горькой и решили возвращаться на поклон к хозяину, прощения вымаливать. По дороге пистолет энтот нашли, думали, пригодится, а то и самому князю хотели отдать. Пришли мы сюда утречком раненько, а Остапка говорит, что нет еще барина-то. Как утром, говорит, вчерась спозаранок уехал, так и не было его до сих пор, – он указал на бурмистра, который кивнул головой, подтверждая слова мужика.
– А дальше что было? – с нетерпением вопрошал Лепехов.
– Так, ничего больше и не было. Раз барина нет, то порешили мы пойти и отоспаться в ближайшем стогу, где нас спящими-то и нашли. Истинную правду говорю, барин, – крестьянин с мольбой посмотрел на следователя.
– Да, чего тут думать. Убили, небось, барина, да пистолет с собой забрали! – выкрикнул тот полицейский, в руках которого был пистолет. – Господин начальник, забирать их надо, и все тут!
На крестьян после этих слов стало жалко смотреть. Они чуть не в голос начали реветь и стонать на все голоса, словно маленькие дети.
– Не верьте, не верьте! – запричитали мужики. – Да чтобы мы кормильца нашего и порешили, никогда такого не было и быть не могло! А что бунт хотели поднять, так это нечистый нас побрал! Не убивали мы! – одновременно заголосили они.
Лепехов минуты две послушал эти душещипательные вопли, затем откашлялся, помялся, а потом вдруг резко гаркнул:
– Молчать!
Гул крестьян в мгновение ока смолк, мужики испуганно таращились на начальника полиции. Лепехов же уже более спокойным тоном продолжал свою речь.
– Можете вы, чертовы дети, доказать, что не убивали? – скорее для успокоения собственной совести, нежели для помощи делу, спросил он.
Крестьяне молча переглянулись и опустили головы. Один из них хотел было что-то сказать, но сосед этого крестьянина толкнул его в бок, заставляя тем самым молчать.
– Не могем, барин. Оттого, что сами не знаем, может, и было чего, да спьяну вспомнить не могем.
– Ясно, – рявкнул Лепехов, решив, что дело можно на том и закончить.
Затем он повернулся к подчиненным и приказал:
– Забрать их, а там суд разберется, кто здесь чего помнит, а кто не помнит.
Полицейские вскинули оружие, а Остап тем временем принялся по приказу Лепехова связывать за спиной руки своим односельчанам. Мужики даже и не думали сопротивляться, покорно подставляя руки под веревки и продолжая то и дело всхлипывать и причитать.
– В карету их, – скомандовал следователь, обращаясь к полицейским. – Ждите меня здесь.
Приказ начальника полиции был немедленно исполнен. Крестьян запихали в карету с решетками на окнах. Лепехов же в это время, удостоверившись, что все делается по его усмотрению, развернулся и направился к усадьбе.
Как только мы увидели, что Арсений Васильевич собирается вернуться в дом, тут же кинулись вон из каморки. Добежав до середины лестницы, мы развернулись и принялись как ни в чем не бывало с невозмутимым видом спускаться по ней, как будто только что вышли из своих покоев.