Я слышал слова, но не понимал их и показал на оба боковых входа:
— Почему здесь в каждом углу спит по одному человеку, а там никого?
— Потому что боковые входы прокляты еще больше, чем все это здание, — усмехнулся бородач и перевернулся на бок, чтобы спать дальше.
Я почувствовал себя таким разбитым и усталым, что любое проклятие мне стало безразличным. Что еще должно меня поразить после того, как я встретил ужасного монаха-призрака не только без потерь, а даже с прибытком?! Итак, я беззаботно направился к южному входу, который был расположен напротив стен Отеля-Дьё [11] .
Кто-то крепко схватил меня за плечо, и я был отброшен назад.
— Ты что, дьявольское отродье, брат? — прохрипел бородач, который оставил свое место и теперь стоял передо мной с расширенными глазами; они горели в обрамлении его косматой гривы, словно угли, брошенные кем-то в колючий куст. — Почему ты не слушаешь старого Колина? — он дернул меня за руку. — Пойдем, брат. Я потеснюсь, тогда и тебе найдется местечко у главного портала. Там ты будешь в безопасности от Сатаны.
Теперь я хотел только спать, послушно последовал за стариком и пристроился рядом с ним. Мне приснился Гутенберг, который бросил меня в грязной печатной комнате на свое дьявольское изобретение, как на ложе пыток. Рядом стояло закутанное, мрачное создание, лицо которого скрывал капюшон. Я подумал о монахе-призраке, который уже однажды помог мне. Но на этот раз черный человек не пошевельнулся, не внял моим громким мольбам. Тигель опустился низко на меня, словно я был листом бумаги. Я хотел спрыгнуть с пресса, но Гутенберг крепко пристегнул меня. В наказание за мое сопротивление он нанес мне по лицу оглушающий удар…
Глава 2
Праздник шутов
Я кричал и уворачивался, чтобы избежать новых ударов. Сильные руки схватили меня, и кто-то посмотрел на меня с укором. Это не была та строгая, жестокая физиономия, которую мой сон предписал дьявольскому изобретателю из Майнца [12] , но и не безликая тень монаха-призрака. Предо было полное, розовощекое лицо, которое светилось здоровьем и добродушием в розовых лучах восходящего из-за Нотр-Дама солнца.
Толстый человек ко всему прочему был облачен в одеяние облата [13] целестинских монахов и производил довольное, округленное впечатление буквы «О».
Привычка сравнивать людей с буквами явно была связана с моим ремеслом, однако я частенько находил в этом глубочайшую истину. Разве буквы не возникли из знаков, изображений? А если они изображают на бумаге все вещи, включая человека, то не должны ли буквы олицетворять людей и все вещи в нашем мире?
— Эй вы, причетники, не обращайтесь с ним так грубо, — обратился целестинец к обоим церковным служкам, которые схватили меня своими жесткими лапами. — Бедолага, да он всего лишь поспал. Кто спит, тот безгрешен.
— Вам хорошо говорить, мэтр Филиппо Аврилло, — заворчал один из причетников возле моей левой руки так громко, что у меня зазвенело в ухе. — Вам не приходится каждое утро гонять со своего порога всяких попрошаек!
— И самые бедные — создания божьи, мой друг, — Филиппо Аврилло мягко улыбнулся. — Сжальтесь и подумайте в милостивом настроении, что этот человек просто спал. Вы неожиданно схватили и напугали его, и он защищается еще в полусне. Но ваши крепкие затрещины, без сомнения, не оставили и следа от дремоты.
Мирянин был прав. Моя щека болела, бока — не меньше. Если парижане хотели использовать при строительстве Собора только самый лучший камень, то одиннадцать ступеней лестницы перед порталом явно не были предусмотрены как ложе для здорового сна.
К боли, онемению в руках и ногах прибавилось еще и смятение. Я услышал музыку и крики и огляделся по сторонам.
На краю Соборной площади протянулась процессия ряженых — непристойно кривлявшиеся дьявол, ведьмы и демоны. Они исчезли на улице Нев, вертя обнаженными задами в сторону Собора. Начался праздник шутов. Нищие, с которыми я делил ночное ложе, давно исчезли. Старый Колен — тоже.
Добродушный целестинец, спасший меня от церковных служек, приобнял меня рукой и подтолкнул вперед.
— Наверняка провернул вчера отличное дела и тут же обратил в вино благотворительные монеты — из чистого сострадания к бедным трактирщикам, не так ли? И сегодня ты устал, как крестьянин после пахоты.
Оглушающий грохот смешался с его последними словами. Мэтр Аврилло повернул голову и взглянул вверх на башни Собора.
— Красивый бой колоколов устроил этот звонарь, дьявольская бестия. Клянусь всеми настоящими глухими среди нищих Парижа, добрый Квазимодо сегодня разошелся не на шутку!
Я не совсем понял смысл его последних слов — речей о дьявольской бестии и о глухих нищих. Поэтому предпочел перейти к первой части и попытался объяснить ему, что я не нищий и только при отвратительных обстоятельствах искал приюта у ступеней Нотр-Дама.
— Ну да, ты не беден, у тебя просто нет денег, — мирянин усмехнулся. — Ну, историю я не назову новой, но в праздник шутов твой живот не должен удручать голод. У старого Филиппо Аврилло найдется лишний соль для тебя.
Я крепко схватил его руку, которая потянулась к кошельку под одеждой. Человек понравился мне, и я не хотел пользоваться его добротой.
— Постойте, мэтр. У меня есть деньги, я просто не нашел место для ночлега.
Он недоверчиво уставился на меня и хотел было возразить , но его взгляд отвлекся, скользнул в сторону и остановился на узкой темной улочке у Отеля-Дье.
— Прекрасно, если ты обойдешься без моей помощи. Я как раз увидел своего знакомого, — пробормотал он и прибавил прощальный привет. Потом мирянин исчез в кривом переулке, не удостоив меня больше ни единым взглядом. Прежде чем тени плотно стоящих друг к другу домов не проглотили его, мне показалось, что я увидел вторую фигуру — знакомого мэтра Филиппо. То, что он, всего лишь темный силуэт в сумерках, напомнил мне таинственного монаха-призрака, явно не было большим, чем совпадение, — вполне понятно, что он чудился мне после событий прошедшей ночи.
Вмиг эти странные события снова встали передо мной, так живо и одновременно нереально, как бросающий в пот ночной кошмар. Охваченный внезапным страхом, я сжался под моим разорванным плащом и вдохнул, кода нащупал свой кошелек. Значит, не только сон! Почти с любовью я достал кожаный мешочек.
Но что это было? Веревка развязана, кошелек пуст! Не веря своим глазам, я уставился на уже не туго набитый мешочек. Я был неосторожен и не завязал хорошенько кошелек?
Я поспешил обратно к главному порталу Собора, где обыскал место моего ночлега под недоверчивыми взглядами обоих причетников. Там не валялось ни одного соля, не говоря уже о турских ливрах.
И тут меня охватило озарение: оборванец Колен не из братского сострадания искал моего соседства, он, должно быть, обворовал меня во сне. Собственно, мне следовало быть начеку, но усталость лишила меня бдительности. Нищий показался мне похожим на меня; таким же типичным человеком «S»: израненный, истощенный, с росчерками и завитками, но причины его закругленных изгибов было трудно понять.
Я послал вора в преисподнюю, на особенно горячее место — рядышком с Гутенбергом, — и поспешил к зданию Отеля-Дье, подгоняемый надеждой застать целестинца в еще благодушном настроении. Но я не нашел его — ни в узком переулке, который я прошел до самого конца, ни на соседних дворах. Он словно растворился в воздухе со своим знакомым.
Теперь мне мог помочь только совет незнакомца, которого они называли монахом-призраком.