И сила эта не пушки, не солдаты, не чиновники, а именно что сияние, подобное привидевшемуся Даниле чудесному граду. Когда сияние станет меркнуть, а сила слабнуть, от России начнут отваливаться куски. Когда же пламень совсем затухнет, Россия перестанет быть, как прежде перестал быть Древний Рим. Или, может быть, на её месте зародится некая новая сила, как произошло в том же Риме, а будет та сила называться Россией либо как-то иначе – Бог весть.
По быстрой езде да под сонное Данилино дыхание размышлялось хорошо, размашисто.
Мчать бы и мчать.
Так, останавливаясь лишь для смены лошадей, пролетели за ночь да за день три сотни вёрст. Фондорин на станциях платил щедро (видно, разжился у своего новгородского знакомца деньгами), и никакой задержки путникам не было.
Заночевали в Твери. Не в гостинице и не на почтовом дворе, а в обывательском доме, для незаметности. Утром, ещё до света, двинулись дальше. Если этак нестись, уже к вечеру можно было и к Москве пригнать.
* * *
Как бы не так.
Часа через полтора после Твери, когда проезжали большую деревню, расковался коренник. Кучер повёл его в кузню, а путешественники вышли пройтись, размять ноги.
Деревня называлась Городня, и творилось в ней что-то непонятное.
Отовсюду неслись бабьи вопли, солдаты в треугольных шляпах, белых гамашах, с длинными косами волокли из дворов молодых парней. Кто упирался – колотили палкой.
– Что это за иноземное нашествие? – нахмурился Данила. – Мундиры-то прусские!
Однако на вторжение германской армии было непохоже, ибо солдаты употребляли выразительные слова, которых подданные прусского короля знать никак не могли. Пленников сгоняли на площадь, к церкви.
Туда Митя с Фондориным и направились. На площади лениво постукивал барабан, стояли телеги, а на складном стуле сгорбился офицер в наброшенном на плечи полушубке, скучливо возил тростью по снегу. Лицо у начальника было мятое, похмельное. Данила подошёл, спросил:
– Могу ли я узнать, господин поручик, что здесь происходит? С какой целью ваши солдаты забирают и вяжут верёвками этих юношей? Быть может, все они преступники?
Офицер посмотрел на вопрошавшего, увидел, что имеет дело с благородным человеком, и поднялся.
– Обычное дело, сударь. Берём рекрутов, а они прячутся, не желают служить отечеству. Одно слово – скоты безмозглые. Не понимают, что на солдатской службе и сытней, и веселей.
Поблагодарив за разъяснение, отошли в сторонку. Слушать душераздирающие крики несчастных матерей, у которых отбирали сыновей, и взирать на слезы дев, лишавшихся своих суженых, было тяжко.
– Что ты о сём думаешь, друг мой? – спросил Данила.
Митя увлечённо стал излагать свои мысли по поводу армии свободных людей – те самые, которые не так давно пытался привить государыне и которые привели к неожиданным и печальным следствиям. Фондорин слушал, кивал.
– Как это верно, мой добрый Дмитрий. Странно, что наши властители не понимают простой вещи. Оборона отечества – важнейшее и благороднейшее из занятий. Как можно поручать его зелёным юнцам, которые к тому же, судя по их сетованиям, не испытывают к сему ремеслу ни малейшей склонности? Я бы вообще поостерёгся доверять столь ненадёжным гражданам смертоносное оружие ещё, не приведи Разум, нанесут увечье себе или окружающим. Пускай под ружьё встают те, для кого этот жребий желанен.
– Так ведь одних волонтёров, наверное, не хватит? – усомнился Митя. – Где их столько взять, чтобы всю империю оборонить? У нас недоброжелателей много. Только турков с поляками и шведами побили, а уже вон французы подбираются.
– Хватит, отличным образом хватит.
Видишь ли, Дмитрий, природа устроила так, что каждый год на свет нарождается известное количество храбрых и непоседливых мальчиков, от которых в мирной жизни одно беспокойство. Войдя в возраст, они начинают безобразничать, буйствовать, бить своих жён, а иные даже становятся ворами и разбойниками. Вот из подобных нелюбителей спокойной жизни и нужно набирать войско. Плати таким воинам за опасную службу щедро – деньгами, уважением, нарядной одеждой – и будешь иметь лучшую армию в мире. Очень большого войска и не понадобится, потому что один твой солдат десять этаких горе-вояк побьёт.
Данила показал на зарёванных рекрутов и жалостливо поморщился. Тут подошёл партионный начальник, и интересная беседа вынужденно прервалась.
– А что, сударь, – обратился к Фондорину офицер, помявшись, – нет ли у вас в карете погребца с каким-нибудь напитком? Простыл по морозу таскаться. Так недолго и внутреннюю застудить.
– Отчего же, есть, – вежливо ответил Данила. – И не в погребце, а прямо с собой. Ром для медицинских целей, первое средство от простуды.
И достал из кармана плоскую медную фляжку.
– О да! – просиял поручик. – Лучше рома только можжевеловая водка! Вы позволите?
Потянул лапу к фляжке, но Фондорин накапал ему в крышечку – на один глоток.
– Более не рекомендую. Вы ведь на службе.
Офицер опрокинул крышечку и протянул её за добавкой.
– Скажите, поручик, а что это у вас за невиданный мундир? Я думал, букли, пудра, гамаши, тесный кафтан в русской армии давно отменены?
– В русской точно отменены, а в нашей, гатчинской, все заведения по уставу великого короля Фридриха. Одна пуговка где расстегнись, двадцать палок. Даже офицерам. Недопудришься – пощёчина. А просыплется пудра на воротник – того хуже, гауптвахта. Его высочество государь Наследник с этим строг.
– Ах вот оно что, вы из Гатчины… – протянул Фондорин и выразительно взглянул на Митю.
– Точно так. Велено набрать в Новгородском и Тверском наместничествах новый батальон. О, нас теперь много, целая армия! – Офицер получил-таки добавку, выпил и снова протянул руку. – Случись что в Петербурге… Ну, вы понимаете? – Он подмигнул. – Через три часа форсированного марша будем у Зимнего.
– Через три часа? В этаких тугих рейтузах и штиблетах на кнопочках? Навряд ли, – отрезал Данила и отобрал крышечку. – Всего хорошего, сударь.
– Наслышан я о гатчинских заведениях, – продолжил он уже для одного Мити. – У Наследника там своё маленькое немецкое княжество. Дома для крестьян преотличные, каменные, стоят по ранжиру. Поселяне одеты чисто, на европейский манер. У хозяек на кухне одинаковый набор кастрюль и сковородок, его высочество сам устанавливает, каких именно. За нарушение бьют. Нужно, чтобы подданные ничем не отличались друг от друга – такое у Наследника мечтание.
– Сущая правда, – подтвердил поручик. Он, кажется, нисколько не обиделся на Фондорина и, вероятно, надеялся получить ещё одну порцию противу простудного средства. – Давеча стою на вахтпараде. Всё в роте как есть в полном аккурате: сапоги носочек к носочку, усы у солдат торчат одинаково, глаза тоже пучат единообразно. А его высочество, гляжу, хмурится – недоволен чем-то. Присел на корточки, головой этак вот повертел. «Это, говорит, что такое?» И показывает шеренге на середину фигуры, где обтяжные панталоны спереди топырятся. Я рапортую:
«Сие у роты причинные места, ваше императорское высочество!» А он мне: «Вижу, что причинные, болван! Почему в разные стороны глядят – у одних направо, у других налево? Чтоб у всех было направо!» Вот как у нас в Гатчине. Хм. Не позволите ли ещё ромом одолжиться?
Данила отдал ему всю фляжку. Покачал головой.
– Пойдём, Дмитрий. Спаси Разум бедную Россию.