Несмотря на то что княгине, по его мужским подсчетам, было явно за семьдесят и возраста своего она нисколько не скрывала, то есть не румянилась и не пудрила морщинистую шею, смотреть на нее было приятно. Очевидно, это проистекало оттого, что на лице ее постоянно присутствовало выражение живейшего и добрейшего интереса ко всему, что она видит перед собой сейчас, и готовности принять с таким же интересом все, что случится с ней в будущем.
– Андреич, – протянула она и наморщила лоб, вспоминая. – А тот как раз и был Андрей Никитич Ордынцев!
– Это мой отец.
– Родной ты мой! – умилилась старуха. – Да я же тебя вот таким помню. А Шурочка жива ли?
– Мама умерла зимой восемнадцатого. Врач сказал – сердце, – глухо произнес Борис.
– Вот оно что! – посерьезнела княгиня. – Ну, земля ей пухом. Но помню я, что у нее, кроме тебя, еще дети были?
– Варя, сестра, но я не знаю, где она сейчас.
– Что ж, у всех горе, – философски заметила старуха. – А ты не теряй надежды-то. Возможно, найдется сестра. А вот познакомься-ка лучше с моими спутниками.
– Позвольте, Анна Евлампиевна, мне откланяться, – вступил Алымов.
– Иди-иди, товарищи ждут, – закивала она. – А тебя уж, Борис Андреич, я никак не отпущу. Будем сидеть и родственников перебирать, да вспоминать, кто куда подевался. Вот, господа, извольте любить и жаловать: родственник мой, Ордынцев. Это Сонечка, Софья Павловна, мой добрый ангел, скрашивает жизнь…
Борис почтительно взял протянутую ему руку, и тут как будто током его ударило воспоминание. Он пристально вгляделся в сидящую напротив даму и вспомнил, точнее, не вспомнил, а узнал: нельзя было не узнать эти фиалковые глаза. Ну разумеется, это она, баронесса Штраум! Он расстался с ней всего полтора месяца назад в Феодосии. Вернее, она провела филеров и людей из контрразведки и сбежала у них из-под носа, в то время как остальных участников заговора удалось арестовать. Борис вспомнил, как он обрадовался, узнав о побеге баронессы – красивым женщинам не место в контрразведке, даже если они преступницы. Он даже имел по этому поводу крупный разговор с Горецким.
Итак, перед ним сидела баронесса Штраум собственной персоной. Да полно, баронесса ли? Ничто, кроме замечательных фиалковых глаз, не напоминало в сидевшей перед ним женщине хозяйку известного в Феодосии салона любителей искусств баронессу Софи Штраум. Та, как и полагалось хозяйке салона, была чуть манерна, чуть томна, в меру богемна. То есть это было ее амплуа. На самом деле Борису довелось однажды разглядеть ее подлинную натуру, и он убедился, что баронесса – человек умный, жесткий и решительный, что лишний раз подтверждало ее успешное бегство из Феодосии.
Нынче же перед ним сидела красавица с безупречными манерами и со спокойным достоинством во взгляде. Волосы (темно-русые, а не пепельные, как в Феодосии) были забраны в гладкую высокую прическу. Немногочисленные драгоценности скромно оттеняли ее красоту.
Борис очнулся и испугался, что слишком долго не отпускает руку баронессы. Рука у нее была ледяной, но взгляд фиалковых глаз безмятежен. Ни тени узнавания не мелькнуло в нем. Но Борис решил держать ухо востро.
– Что, батюшка, зацепило тебя? – от души веселилась княгиня. – Вон, что красота-то с вашим братом делает.
Краем глаза Борис заметил, как сжал зубы молчавший до того полковник Азаров.
– Позвольте, сударыня, выразить свое восхищение, – пробормотал Борис, – простите, не расслышал фамилию…
– Софья Павловна Вельяминова, – приятным контральто произнесла баронесса, то есть, как понял Борис, никакая теперь не баронесса.
Исчезли непонятный титул, раскованные манеры, даже голос изменился – теперь в нем не было слышно мурлыканья балованной кошечки.
Кроме того, женщина, сидевшая перед ним, выглядела лет на шесть моложе, чем та, в Феодосии. Тем не менее Борис мог бы поклясться, что перед ним та самая женщина и что она тоже его узнала, но не стала признаваться, потому что ведет здесь свою собственную игру. Наконец она мягко отняла у него свою руку.
Полковник Азаров холодно кивнул Борису, а тучный господин, оказавшийся известным писателем, сотрудничающим в данное время в Осваге, [2] не прекращая жевать, пробормотал приветствие и продолжил свое увлекательное занятие.
Княгиня с неудовольствием поглядела на сцену, где творилось уже нечто и вовсе несуразное – девицы плясали канкан, что очень одобряли подвыпившие господа офицеры, столпившиеся у сцены.
– Вот что, друзья мои, едемте сейчас ко мне! – распорядилась княгиня. – А то тут уж очень стало беспокойно. Там с тобой не спеша побеседуем, – обратилась она отдельно к Борису.
Тучный писатель вяло отказался, полковник, мрачно поглядывая на Бориса, пробормотал, что завтра рано утром надобно ему явиться в штаб за новым назначением.
– Иди, батюшка Вадим Александрович, за нас не беспокойся – Борис нас проводит, а там уж я за ним присмотрю, – лукаво засмеялась княгиня.
Полковник нежно шепнул что-то на ухо Софье Павловне. Потом перевел взгляд на Бориса. В глазах его читалась откровенная неприязнь.
– Экий, прости Господи, ревнивец! – вполголоса проворчала княгиня, глядя ему вслед.
Никто не ответил на ее реплику: писатель по-прежнему жевал, Софья Павловна молчала, скромно потупив глаза, а Борис отвернулся, наблюдая, как в противоположном конце зала поручик Осоргин, окончательно озверевший от выпитого, все порывается вскочить и выхватить револьвер. Ротмистр Мальцев хлопотал над ним, как нянька над капризным дитятей. У Алымова больше, чем обычно, подергивался угол рта.
«Нервные какие стали господа офицеры», – подумал Борис.
Он устыдился было своего сарказма – отчего же и не быть офицерам нервными, ведь они недавно перенесли такой ужас, махновцы разбили их наголову, выжили единицы, полковник Азаров с большим трудом вывел остатки разгромленного отряда к своим. Вот еще забота: полковник Азаров, боевой офицер, замечательный командир – и совершенно потерял голову от любви к женщине, явно его недостойной. Но с другой стороны, о прошлом его возлюбленной знает лишь Борис, а на первый взгляд Софья Павловна производит весьма приятное впечатление.
За короткое время Борис познакомился с четырьмя из пяти подозреваемых офицеров, и его смущала некоторая нарочитость в их поведении. Азаров со своей любовью, поручик Осоргин, у которого явно не в порядке психика. И ротмистр Мальцев, этакий добродушный дядюшка, готовый обо всех печься и заботиться. И Антон Бережной, картинная внешность которого уже наводит на мысли о театре. Горящий взгляд, серьга в ухе, шашка, кубанка… Хоть сейчас портрет пиши.
Глава третья
Ставится задача превратить Советскую республику в единый военный лагерь не на словах, а на деле, работу всех учреждений перестроить по-военному. При организации агитации и пропаганды разъяснять трудящимся, что Деникин, так же как и Колчак, является ставленником Антанты.
В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 1919
Княгиня Задунайская занимала весь верх большого каменного дома на главной улице города Ценска. Большой, желтый с белым, дом в стиле александровского ампира, с треугольным фронтоном в центре фасада, напоминал какой-нибудь старинный особняк в центре Москвы, и было удивительно видеть его в захолустном Ценске. В помещения, занимаемые княгиней, вела широкая мраморная лестница. В комнатах было просторно и натоплено, но воздух, несмотря на это, был свеж.
– Располагайся, Борис Андреевич, посиди со старухой. А ты, Сонечка?
– Я, Анна Евлампиевна, пойду к себе.