Мы найдем его где-нибудь на лужайке в
саду; он взглянет на нас мутными глазами и, может быть, даже не узнает
нас. Бог свидетель, Планше, я охотно избежал бы этого грустного зрелища, -
продолжал д'Артаньян, - если бы не хотел доказать свое уважение славной
тени доблестного графа де Ла Фер, которого мы так любим.
Планше молча кивнул головой; видно было, что он разделяет все опасения
своего господина.
- Вдобавок ко всему, - продолжал д'Артаньян, - дряхлость, ведь Атос теперь
уже стар. Может быть, и бедность, потому что он не берег того немногого,
что имел. И засаленный Гримо, еще более молчаливый, чем раньше, и еще
более горький пьяница, чем его хозяин... Ах, Планше, все это разрывает мне
сердце!
- Мне кажется, что я уже так и вижу, как он пошатывается, едва ворочая
языком, - с состраданием сказал Планше.
- Признаюсь, я побаиваюсь, как бы Атос, охваченный под пьяную руку
воинственным пылом, не принял бы мое предложение. Это будет для нас с
Портосом большим несчастьем, а главное, просто помехой; но мы его бросим
после первой же попойки, вот и все. Он проспится и поймет.
- Во всяком случае, сударь, - сказал Планше, - скоро все выяснится. Мне
кажется, вон те высокие стены, красные от лучей заходящего солнца, это уже
Блуа.
- Возможно, - ответил д'Артаньян, - а эти островерхие, резные колоколенки,
что виднеются там в лесу налево, напоминают, по рассказам, Шамбор.
- Мы въедем в город?
- Разумеется, чтоб навести справки.
- Советую вам, сударь, если мы будем в городе, отведать там сливок в
маленьких горшочках: их очень хвалят; к сожалению, в Париж их возить
нельзя, и приходится пить только на месте.
- Ну так мы их отведаем, будь спокоен, - отвечал д'Артаньян.
В эту минуту тяжелый, запряженный волами воз, на каких обычно возят к
пристаням на Луаре срубленные в тамошних великолепных лесах деревья,
выехал с изрезанного колеями проселка на большую дорогу, по которой
скакали наши всадники. Воз сопровождал человек, державший в руках длинную
жердь с гвоздем на конце, этой жердью он подбадривал своих медлительных
животных.
- Эй, приятель! - окликнул Планше погонщика.
- Что угодно вашей милости? - спросил крестьянин на чистом и правильном
языке, свойственном жителям этой местности и способном пристыдить
парижских блюстителей грамматики с Сорбоннской площади и Университетской
улицы.
- Мы разыскиваем дом графа де Ла Фер, - сказал д'Артаньян. - Приходилось
вам слышать это имя среди имен окрестных владельцев?
Услыша эту фамилию, крестьянин снял шляпу.
- Приходилось
вам слышать это имя среди имен окрестных владельцев?
Услыша эту фамилию, крестьянин снял шляпу.
- Бревна, что я везу, ваша милость, - ответил он, - принадлежат ему. Я
вырубил их в его роще и везу в его замок.
Д'Артаньян не желал расспрашивать этого человека. Ему было бы неприятно
услышать от постороннего то, о чем он говорил Планше.
"Замок! - повторил про себя Д'Артаньян. - Замок! А, понимаю. Атос шутить
не любит; наверно, он, как Портос, заставил крестьян величать себя
монсеньером, а свой домишко - замком. У милейшего Атоса рука всегда была
тяжелая, в особенности когда он выпьет".
Волы шли медленно. Д'Артаньян и Планше ехали позади воза. Наконец такой
аллюр им наскучил.
- Так, значит, эта дорога ведет в замок, - спросил Д'Артаньян погонщика, -
и мы можем ехать по ней без риска заблудиться?
- Конечно, сударь, конечно, - отвечал тот, - можете ехать прямо, вместо
того чтоб скучать, плетясь за такими медлительными животными. Не проедете
и полумили, как увидите справа от себя замок; отсюда не видно: тополя его
скрывают. Этот замок еще не Бражелон, а Лавальер. Поезжайте дальше. В трех
мушкетных выстрелах оттуда будет большой белый дом с черепичной крышей,
построенный на холме под огромными кленами, - это и есть замок графа де Ла
Фер.
- А как длинна эта полумиля? - спросил Д'Артаньян. - В нашей прекрасной
Франции бывают разные мили.
- Десять минут хода для проворных ног вашей лошади, сударь. Д'Артаньян
поблагодарил погонщика и дал шпоры коню. Потом, невольно взволнованный при
мысли, что снова увидит этого странного человека, который его так любил,
который так помог своим словом и примером воспитанию в нем дворянина, он
мало-помалу стал сдерживать лошадь и продолжал путь шагом, опустив в
раздумье голову.
Встреча с крестьянином и его поведение дали и Планше повод к серьезным
размышлениям. Никогда еще, ни в Нормандии, ни во Фрапш-Копте, ни в Артуа,
ни в Пикардии, - областях, где он больше всего живал, - не встречал он у
крестьян такой простоты в обращении, такой степенности, такой чистоты
языка. Он готов был думать, что встретил какого-нибудь дворянина,
фрондера, как и он, который по политическим причинам был вынужден, тоже
как он, переменить обличие.
Возчик сказал правду: вскоре за поворотом дороги глазам путников предстал
замок Лавальер; а вдали, на расстоянии примерно с четверть мили, в зеленой
рамке громадных кленов, на фоне густых деревьев, которые весна запушила
снегом цветов, выделялся белый дом.