Тюрьма сосредоточила все мои способности, рассеянные в разных направлениях; они столкнулись на узком пространстве, - а вы знаете, из столкновения тут рождается электричество, из электричества молния, из молнии - свет.
- Нет, я ничего не знаю, - отвечал Дантес, подавленный своим невежеством. - Некоторые ваши слова лишены для меня всякого смысла Какое счастье быть таким ученым, как вы!
Аббат улыбнулся.
- Но вы еще о чем-то думали?
- Да.
- Об одном вы мне сказали, а второе? у - Второе вот что: вы мне рассказали свою жизнь, а моей но знаете.
- Ваша жизнь так еще коротка, что не может заключать в себе важных событий.
- Она заключает огромное несчастье, - сказал Дантес, - несчастье, которого я ничем на заслужил. И я бы желал, чтобы никогда больше не богохульствовать, убедиться в том, что в моем несчастье виноваты люди.
- Так вы считаете себя невиновным в том преступлении, которое вам приписывают?
- Я невинен, клянусь жизнью тех, кто мне дороже всего на свете: жизнью моего отца и Мерседес.
- Хорошо, - сказал аббат, закрывая тайник и подвигая кровать на прежнее место. - Расскажите мне вашу историю.
И Дантес рассказал то, что аббат назвал его историей; она ограничивалась путешествием в Индию и двумя-тремя поездками на Восток, рассказал про свой последний рейс, про смерть капитана Леклера, поручение к маршалу, свидание с ним, его письмо к г-ну Нуартье, рассказал про возвращение в Марсель, свидание с отцом, про свою любовь к Мерседес, про обручение, арест, допрос, временное заключение в здании суда и, наконец, окончательное заточение в замке Иф. Больше он ничего не знал; не знал даже, сколько времени находится в тюрьме.
Выслушав его рассказ, аббат глубоко задумался.
- В науке права, - сказал он, помолчав, - есть мудрая аксиома, о которой я вам уже говорил, кроме тех случаев, когда дурные мысли порождены испорченной натурой, человек сторонится преступления Но цивилизация сообщила нам искусственные потребности, пороки и желания, которые иногда заглушают в нас доброе начало и приводят ко злу. Отсюда по пожиже: если хочешь найти преступника, ищи того, кому совершенное преступление могло принести пользу. Кому могло принести пользу ваше исчезновение.
- Да никому. Я так мало значил.
- Не отвечайте опрометчиво; в вашем ответе нет ни логики, ни философии На свете все относительно, дорогой друг, начиная с короля, который мешает своему преемнику, до канцеляриста, который мешает сверхштатному писцу. Когда умирает король, его преемник наследует корону; когда умирает канцелярист, писец наследует тысячу двести ливров жалованья. Эти тысяча двести ливров - его цивильный лист; они ему так же необходимы, как королю двенадцать миллионов Каждый человек сверху донизу общественной лестницы образует вокруг себя мирок интересов, где есть свои вихри и свои крючковатые атомы, как в мирах Декарта. Чем ближе к верхней ступени, тем эти миры больше. Это опрокинутая спираль, которая держится на острие, благодаря эквилибристике вокруг точки равновесия Итак, вернемся к вашему миру. Вас хотели назначить капитаном "Фараона"?
- Да.
- Вы хотели жениться на красивой девушке?
- Да.
- Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном "Фараона". Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес. Отвечайте сперва на первый вопрос: последовательность - ключ ко всем загадкам. Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном "Фараона"?
- Никому, меня очень любили на корабле.
Если бы матросам разрешили выбрать начальника, то они, я уверен, выбрали бы меня. Только один человек имел причину не жаловать меня: я поссорился с ним, предлагал ему дуэль, но он отказался.
- Ага! Как его звали?
- Данглар.
- Кем он был на корабле?
- Бухгалтером.
- Заняв место капитана, вы бы оставили его в прежней должности?
- Нет, если бы это от меня зависело; я заметил в его счетах кое-какие неточности.
- Хорошо. Присутствовал ли кто-нибудь при вашем последнем разговоре с капитаном Леклером?
- Нет; мы были одни.
- Мог ли кто-нибудь слышать ваш разговор?
- Да, дверь была отворена... и даже... постойте... да, да, Данглар проходил мимо в ту самую минуту, когда капитан Леклер передавал мне пакет для маршала.
- Отлично, мы напали на след. Брали вы кого-нибудь с собой, когда сошли на острове Эльба?
- Никого.
- Там вам вручили письмо?
- Да, маршал вручил.
- Что вы с ним сделали?
- Положил в бумажник.
- Так при вас был бумажник? Каким образом бумажник с официальным письмом мог поместиться в кармане моряка.
- Вы правы, бумажник оставался у меня в каюте.
- Так, стало быть, вы только в своей каюте положили письмо в бумажник?
- Да.
- От Порто-Феррайо до корабля где было письмо?
- У меня в руках.
- Когда вы поднимались на "Фараон", любой мот видеть, что у вас в руках письмо?
- Да.
- И Данглар мог видеть?
- Да, и Данглар мог видеть.
- Теперь слушайте внимательно и напрягите свою память; помните ли вы, как был написан донос?
- О, да; я прочел его три раза, и каждое слово врезалось в мою память.
- Повторите его мне.
Дантес задумался.
- Вот он, слово в слово:
"Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского прокурора, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле "Фараон", прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитету в Париже. В случае его ареста письмо будет найдено при нем или у его отца, или в его каюте на "Фараоне".
Аббат пожал плечами.
- Ясно как день, - сказал он, - и велико же ваше простодушие, что вы сразу не догадались.
- Так вы думаете?.. - вскричал Дантес. - Какая подлость!
- Какой был почерк у Данглара?
- Очень красивый и четкий, с наклоном вправо.
- А каким почерком был написан донос?
- С наклоном влево.
Аббат улыбнулся.
- Измененным!
- Почерк настолько твердый, что едва ли он был изменен.
- Постойте, - сказал аббат.
Он взял перо или, вернее, то, что называл пером, обмакнул в чернила и написал левой рукой, на холсте, заменяющем бумагу, первые строки доноса.