Ты родился в этом доме, и ничто не может заставить тебя покинуть его. Я очень хочу, чтобы ты навсегда остался здесь.
– Но ведь как только я приехал сюда, одно за другим стали происходить эти ужасные несчастья; мне ни на минуту нельзя оставаться тут. Ну скажи мне, кто может творить здесь такое зло? И какая связь между мной и преступником?
– Тацуя‑кун, – голос у Харуё дрожал, – забудь обо всей этой чепухе. Какое отношение ты можешь иметь к этим ужасным преступлениям? Взять, к примеру, хоть отравление брата. Разве у тебя было время подменить лекарство на яд? Ведь ты только‑только приехал в деревню.
– Но у полицейских другое мнение. Они считают меня чуть ли не колдуном.
– Да они просто спятили. Все немного успокоится, и ошибка сама собой выяснится. Так что, Тацуя‑кун, не отчаивайся.
– Сестрица! – Я хотел еще что‑то сказать, но слова застряли в горле.
Харуё тоже некоторое время молчала, а потом, будто вспомнив о чем‑то, спросила:
– Тацуя‑кун, помнишь, ты задавал мне странный вопрос?
– Я задавал странный вопрос?
– Да. Ты спрашивал, не выезжал ли кто‑нибудь из деревни в последнее время. Почему тебя это интересовало?
Я, удивленный таким поворотом разговора, внимательно посмотрел на Харуё. В ее уставших глазах мелькнула искорка: наверняка ее осенили какие‑то догадки.
Не утаивая ничего, я рассказал ей о странном человеке, интересовавшемся в Кобэ деталями моей жизни и характера, упомянул, что он не имел никакого отношения к искавшему меня адвокату Суве, и добавил, что, по мнению многих, он приехал из деревни.
Харуё слушала меня, широко раскрыв глаза. Поинтересовалась, когда примерно это было. Я, загибая пальцы, стал высчитывать примерную дату. Она в свою очередь начала считать дни, тоже загибая пальцы, затем, глубоко вздохнув, сказала:
– Да, все совпадает. Тацуя‑кун, ты имел в виду жителя именно нашей деревни? Когда ты спрашивал, я по рассеянности ответила, что никто из наших никуда не выезжал. Но один человек был в отъезде именно в эти дни. Правда, он не из нашей деревни, но здесь у него очень тесные связи.
– Кто это, сестра? Кто он?
– Господин Эйсэн из храма Мароодзи.
Я буквально окаменел. Уставившись на Харуё, я дрожащим голосом переспросил:
– Это точно?
– Точно. Ошибки быть не может. Помнишь, что он говорил тебе? Я ужасно разозлилась, набросилась на него. И вот тогда‑то я и вспомнила, что в начале прошлого месяца он куда‑то уезжал, в храме, во всяком случае, его дней пять‑шесть не было.
Эта новость потрясла меня. Сердце колотилось так, что казалось, вот‑вот выскочит из груди, зубы от волнения стучали.
– Харуё, дорогая, скажи, а что за человек этот Эйсэн? Он имеет какое‑нибудь отношение к нашему дому?
– Да что ты! Конечно нет. Сразу после окончания войны он попал в храм Мароодзи, а до того где‑то в Маньчжурии занимался миссионерской деятельностью. У него сложились хорошие отношения с настоятелем Чёэем, и когда тот болеет, Эйсэн замещает его. А что он за человек, я понятия не имею.
Если в Кобэ на самом деле был Эйсэн, возникает множество вопросов. Что он там делал? Зачем приезжал? Почему проявлял ко мне повышенный интерес?
– Сестра! Может быть, Эйсэн что‑то знает об отравлении Кодзэна? Это можно заключить и из его сегодняшних ужасных речей…
– Наверняка знает. Хотя ему вообще не следовало бы произносить вслух такие вещи. Потом Эйсэн объяснял, что потерял голову от кошмара, свидетелем которого оказался. Ну, допустим, потерял голову. Но и при этом человек произнесет вслух только то, что у него в душе. Ты помнишь, что он орал, Тацуя‑кун?
Могли я это забыть? От его криков я трясся как в лихорадке и временно потерял дар речи.
– А эти его вопли не натолкнули тебя ни на какие идеи? – продолжала Харуё.
– Нет, никаких идей у меня не появилось, – ответил я.
И снова тоска и страх при мысли о моем безнадежном положении заставили меня поникнуть головой.
В это время в дверях показалась Осима:
– Тацуя‑сама… Бабушки хотят вас видеть.,.
– Скажите, что я тоже сейчас приду. – Харуё двинулась было к выходу, но Осима остановила ее:
– Нет, госпожа может остаться тут, просят только наследника Тацуя‑сама.
Мы с Харуё обменялись недоуменными взглядами.
За неделю, что я провел в этом доме, я ни разу не оставался наедине с бабками, всегда Харуё или кто‑нибудь еще присутствовали при наших встречах. Поэтому сейчас я несказанно удивился: день был тяжелейший, время более чем позднее, видеть желают меня одного, без Харуё… Все это показалось мне странным и подозрительным, но поводов уклониться от приглашения у меня не нашлось.
Я поднялся и в сопровождении Осимы пошел к бабушкам. Харуё проводила меня беспокойным взглядом.
Бабушки занимали в огромном доме две самые дальние комнатки в конце длиннющего коридора. Одна из них служила спальней, постели Коумэ‑сама и Котакэ‑сама расстилали рядышком.
Осима привела меня в комнату, где обе старухи мирно пили чай. Несмотря на поздний час, спать они, похоже, и не собирались. Я до сих пор не научился различать, которая из них Коумэ, а которая Котакэ.
Встретили меня улыбками:
– О, Тацуя! Спасибо, что зашел. Проходи, садись! А ты, Осима, свободна, можешь идти отдыхать, – разом заговорили старушки.
Я сел на указанное мне место, а Осима, вежливо поклонившись, вышла из комнаты.
– Бабушки, у вас ко мне какое‑то дело? – спросил я, переводя взгляд с одной на другую. («Ну до чего же они напоминают мартышек!»)
Ответом мне был старческий смех:
– Хо‑хо‑хо! Никаких дел, отдохни спокойно в собственном доме! Правильно я говорю, Котакэ‑сан?
– Конечно, Коумэ‑сан совершенно права. После смерти Куя ты – законный наследник. И должен держать себя соответственно.
Видимо, с возрастом чувства у людей притупляются. Во всяком случае, эти старушки вели себя, словно никакой трагедии сегодня не произошло. Мне стало не по себе.
– Чем могу быть полезен вам? – настаивал я.
– Абсолютно ничем! Ты наверняка устал сегодня, и нам захотелось просто угостить тебя чаем.
– Да! После всех этих событий как не утомиться! А чай у нас прекрасный. Выпей чашечку! Коумэ‑сан, приготовь, будь добра.
– Да‑да. Сию минуту. – Привычными движениями Коумэ заварила чай и поставила его передо мной.
Пытаясь понять, что у них на уме, я переводил взгляд с одной старухи на другую. Не скрою, мне чудилось что‑то неладное.
– Что с тобой? Почему ты не пьешь? Коумэ специально заваривала. Ты должен выпить хотя бы из уважения к ней.
Отказаться было невозможно, и я сделал глоток. Странный вкус, и такое ощущение, будто в язык вонзилось жало… От испуга сердце у меня бешено заколотилось, а взглянув на бабушек, я заметил, как они многозначительно перемигнулись.
Меня словно током пронизало. Я покрылся липким потом.
Неужели?! Неужели маньячки‑отравительницы – эти старухи?!
– Ты что, Тацуя? Что ты так странно смотришь на нас? Ну давай же, пей.
– Да‑да…
– Хо‑хо‑хо!.. Чудак!.. Чего ты испугался? Нет в чае никакого яда. Ну давай, выпей залпом!
Неужто эти ведьмы так откровенны? С каким нескрываемым интересом наблюдают они за моими руками, держащими чашку! Хотя одновременно в их лицах угадывается и тревога.