– Она что же, смыслит в тайнах врачевания? – недоверчиво спросила принцесса, знавшая по своему вынужденному пребыванию на Тихри, что сие искусство находится здесь едва ли не на пещерном уровне.
– Она ведь пыталась выходить собственного мужа и всех сыновей, – напомнил Лронг. – Было время научиться.
– Ну, если они с сибиллой дополняют друг друга…
– Как дикий кот с гуки‑кукой: до смертоубийства пока не доходит, так и то хорошо. Но перепалки меж них забавные, отец от души веселится… – Он внимательно вгляделся в ее узкое, с пленительно очерченными скулами, лицо. – Но ты ведь пришла не для того, чтобы спрашивать о моем отце?
– Вы оба дороги моему сердцу и всегда в моей памяти, – проговорила она, и голос ее был теплее, чем она обычно себе позволяла. – Но кривить душой я не буду: сегодня у меня другая забота.
Она выбрала из груды большую подушку, стряхнула с нее линялую шерсть и уселась так, чтобы бездымные лиловые (не иначе как в ее честь!) светильники оказались у нее за спиной.
– С этой своей печалью, – продолжала она, – обращалась я к королю‑кудеснику, повелителю пяти стихий, которому принадлежат все Первозданные острова, на одном из которых мы сейчас приютились. С его милостивого позволения, разумеется. Но он ответил мне, что для того, чтобы ответить на мой вопрос, его могущества недостаточно… А может быть, недоставало желания – уж слишком поспешен был его отказ.
Лронг уловил потаенную горечь в ее словах – было время, когда она и помыслить не могла, что к го‑то возымеет дерзость не откликнуться на ее приказ или просьбу. Но врожденная чуткость подсказала ему, что с сочувствием надо повременить.
– В прошлый раз, помнится, я рассказала тебе, что мы нашли затерянную среди черных небес планету… чужой мир, все люди которого погибли много сотен лет назад. Но среди них попадались маги и колдуны, сибиллы, то есть, умевшие изготовлять чудодейственные талисманы. Один из них ты видишь на мне – эта хрустальная цепь с колокольцем позволяет мне понимать все людские языки, а моим собеседникам – внимать моей речи без толмача. Порой мне даже кажется, что меня понимают даже звери и птицы… Но я не о том. Она вздохнула и опустила голову.
– Я о Светлячке.
– Я это понял, прекрасная госпожа моя.
Да, верно, в прошлый свой прилет она уже рассказывала ему о своих поисках, но он ничем не мог помочь ей. Невеликодушно, наверное, заставлять его еще раз признаваться в своем бессилии.
– Понимаешь, Лронг, иногда надо просто выговориться, чтобы отмести все прежние предположения – тогда на их место придет что‑то новое и, может быть, верное. Но так говорить можно только в кругу близких людей, когда не надо выбирать слова или, наоборот, прятать за ними что‑то недосказанное.
Он прошелся по вытоптанному ковру, пригасил пару светильников – под сводом из тисненой кожи разлился мягкий полумрак, в котором слова текли свободнее, а звуки их казались мягче и доверительнее.
– Но как в прошлый раз я не смог помочь тебе, госпожа моя, – с горькой откровенностью признался он, опускаясь возле ее ног на ковер, – так и сейчас не вижу, чем могу быть полезен. Вот если бы мой отец сохранял еще ясный ум…
– А сибилло?
– На всех дорогах Тихри, вместе взятых, не найдется второго такого отъявленного и бесполезного болтуна и вруна. Так чем же он сможет быть полезным тебе на твоем Джаспере?
– Не на Джаспере – на Свахе.
– Хм?.. – невольно вырвалось у Лронга, изумленного тем, что целый мир может носить такое диковинное имя.
– В давние времена, когда наши предки только‑только открыли – или приобрели – способность летать по просторам необозримой Вселенной, ими было найдено столько неизвестных миров, что приходилось давать им первые пришедшие на ум имена – в полеты ведь отправлялась в первую очередь любопытная молодежь, не обремененная ни мудростью, ни даже хорошим вкусом. Вот и появились в Звездных Анналах такие созвездия, как Собачья Колесница, Шлюшкина Норка… и наша Сорочья Свадьба. В этом созвездии, откуда, как мы полагаем, был привезен наш маленький Шоёо, мы нашли только одну звезду, у которой имелись планеты; честно признаться, нам тоже было недосуг выбирать благозвучные названия, и мы поименовали их просто Жених, Невеста и Сваха. Вот на последней‑то мы и потеряли понапрасну почти год, и я не знаю, что нам делать, чтобы и дальше не тратить попусту драгоценное время…
– А в двух других мирах разве не живут создания, подобные человеку?
– Никто там не живет. То, что мы назвали Женихом – раскаленный шар, пылающий, как и положено страстному жениху: слишком близок он к ослепительному солнцу. На него мы не смогли бы даже высадиться. Невеста расположена подалее, она засушлива и спокойна, так что больше похожа на иссохшую старую деву; кораблик моего супруга, опускавшийся на ее каменистые равнины, не нашел там ничего, кроме ползучих тварей и чахлых колючек. Эта планета тоже слишком близка к яростному светилу, под лучами которого разумная жизнь просто немыслима.
А вы полагаете, что разумная жизнь иных миров подчиняется только тем мыслимым законам, которые вы открыли для себя?
Она поглядела на него с изумлением:
– И почему я раньше не поговорила с тобой, мудрый правитель Лронг? Ты совершенно прав: на выжженной солнцем Невесте когда‑то, еще до первого посещения древних джасперян, могла существовать неведомая нам жизнь… – Она порывисто поднялась – и едва не подпрыгнула: прямо под ноги ей подкатился белый шар, точно пушистый футбольный мяч (еще одна выдумка командора для развлечения своих не слишком обремененных заботами дружинников).
– Пыжик! – вскрикнула она, радостно подхватывая на руки детеныша гуки‑куки. – Ой, как потяжелел! И кто научил тебя так кувыркаться? Смотри, от мамаши попадет.
– Сибилло, пугало безмозглое, кто ж еще! – раздался низкий бархатистый голос, вызывающий в воображении образ благодушного гигантского шмеля. – Солнышка тебе над самым темечком, княжна нездешняя!
Мона Сэниа оглянулась – приподняв полог мускулистой рукой и уперев другую в крутой бок, на пороге стояла Паянна, как всегда, во вдовьем балахоне с пятью белыми полосками на рукаве – знак того, что пятеро дорогих ее сердцу людей отошли в край леденящих снегов. Черное и белое, желтое и красное – княжеское знамя Лроногирэхихауда: чернота живого тела, белизна предстоящей смерти, золотистость солнечного луча и пурпур… а вот тут уж не иначе как жрецы‑красноризцы постарались, чтоб о себе напомнить…
– И тебе солнца неизбывного, добрая Паянна!
– Добрая! – фыркнула княжеская домоправительница, заходя в шатер шаркающей походкой, выдающей отечность когда‑то резвых ног. – Слыхало бы тебя сибилло! Да и ты, князюшка, хорош – что не позаботился, не кликнул на стол собрать?
– Разговор у нас, не до того, Паяннушка!
Она необидчиво пожала плечами, сгребла в охапку резвившегося гукеныша и направилась к выходу.
– Так звать ли сибиллу, госпожа моя? – спросил вполголоса Лронг.
– Нет, – неожиданно решила принцесса. – А вот ты, Паянна, останься.
Грузная фигура замерла, потом плавно развернулась, и на плоском невыразительном лице поползли вверх серебрящиеся проседью косички бровей:
– Почто так, княжна? С волхователем равняешь?
– Просто я никогда не держала совет с женщиной, которая старше меня годами и опытом.