В-третьих, четвертых, пятых… Добравшись до десятого пункта, Пацюк понял, что никаких шансов у него нет. Во всяком случае – пока.
Дело быстро прихлопнули, как назойливую муху. А протокол, подписанный Мицуко (о папирус фараона, о Священное Писание!), был подколот к еще нескольким листкам, заключен в папку и похоронен в сейфе Забелина. Чуть позже Пацюку удалось выудить адрес черной, как вороново крыло, дивы, но дальше дело не пошло. У стажера не было никакого повода вновь побеспокоить красотку! Не помогла даже “Практическая психология”, не говоря уже об Эдогаве Рампо. И Пацюк подленько отвернулся от своего недавнего кумира и перекочевал на страницы средневековой любовной лирики – конечно же, японской.
Он засыпал под утро с томиком какого-нибудь Хаттори Рансэцу <Хаттори Рансэцу (1654 – 1707) – японский поэт> на груди, – но даже во сне его преследовала чертова Мицуко в одном лишь чулочном поясе. Пацюк почему-то свято верил, что женщины, подобные Мицуко, обязательно носят чулки. В его не замутненных жизненными реалиями представлениях чулки были высшим проявлением сексапильности и – страшно подумать! – женского эротизма.
В мучениях безответной и совершенно бесперспективной любви прошло три дня. Пацюк потерял всякий интерес к делам Управления, он даже забросил графическую схему двойного убийства на Наличной, которую усердно вычерчивал на протяжении двух последних недель. И принялся за новую схему – ненавязчивого знакомства с Мицуко. Но схема не вытанцовывалась. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент появился свет в конце тоннеля!
Свет этот возник внезапно, и исходил он от робкой тетехи в черном, которую Забелин приволок в их кабинет на исходе рабочего дня – третьего по счету с момента появления Мицуко в жизни стажера. Поначалу Пацюк не вслушивался в их разговор, но упоминание о Кирилле Лангере заставило его насторожиться. Спустя несколько минут все прояснилось.
Тетеха в черном оказалась родной сестрой покойного! Она приехала откуда-то из Тмутаракани, все время одергивала юбчонку и никак не могла поверить в самоубийство брата. Но главным оказалось совсем другое – мадам настаивала на встрече с его подругой.
На встрече с Мицуко!
Пацюк едва не упал со стула. А над головой нескладной провинциальной сестры покойного вдруг возник нимб. Вот именно нимб. Эта святая приведет его прямиком к такому невыразимо прекрасному японскому имени! Повод – самый невинный. Он станет наперсником, он будет сопровождать эту деревенщину, которая, судя по всему, и двух слов связать не может.
Забелин, даже не подозревавший о буре чувств в груди стажера, вручил сестре удушенного Кирилла Лангера кое-какие вещички и ключ от его квартиры. С последним вышла заминка: следователь начал путано объяснять тетехе, как добраться до Второй линии, а та никак не могла взять в голову, что улица именно так и называется: “Вторая линия”.
– Вторая линия чего? – кротко спросила она, глядя на Забелина такими же кроткими глазами.
– Вторая линия Васильевского острова. – Следователь, очевидно, решил посоревноваться в кротости с придурочной сестрой.
– А улицы на этой линии есть?
– Есть. Вторая линия и есть название улицы. Вторая линия, дом 13, квартира 13.
– Но…
Вот он и наступил – звездный час Пацюка! Задержав дыхание, он встал со стула и самым независимым голосом произнес:
– Если не возражаете, шеф, я могу проводить… нашу гостью.
– Очень меня обяжешь, – Забелин посмотрел на стажера с суровой отцовской нежностью. – Вы как, Настасья Кирилловна, не возражаете, если наш сотрудник вас проводит?
– Нет, – тетеха покраснела. – Я буду очень рада… “А уж как я буду рад, – подумал Пацюк.
– Особенно когда придет время представить тебя моей очаровательной луноликой, солнцеподобной красотке!”
– Вот, возьмите… – Черносотенная (если исходить из прикида) мадам как будто что-то вспомнила. – Я Кириллу везла… Но ему теперь не понадобится.
И вынула из сумки несколько огромных гранатов – каждый величиной с прокурорское пресс-папье.
– Да что вы! – сразу же засмущался следователь, постоянно находящийся под дамокловым мечом статьи № 290 УК РФ: “получение взятки должностным лицом”. – Не стоит, право…
– Берите, берите… Это наши, Вознесенские. Из собственного сада.
После минутных прений гранаты рухнули в пропасть рабочего стола Забелина, а Пацюк подхватил мадам под руку. Хотя какая уж там “мадам”, так, перепуганная, ушибленная страшной вестью девчонка. Даром что обручальное кольцо въелось в палец и потускнело от времени.
После того как девчонка скрылась за дверью, Забелин придержал ретивого стажера.
– Ты уж смотри поаккуратнее с ней. Сам понимаешь.
– Все будет в порядке, шеф.
– Останься с ней на некоторое время, если будет нужно.
– О чем разговор!
– Чертова квартира… Там и у нормального человека крышу снесет. А здесь… С кем мы имеем дело здесь?
– С кем? – с готовностью переспросил Пацюк.
– С крестьянкой, Пацюк. С крестьянкой. А подобные квартиры не для их слабого деревенского менталитета… Будет потом всю жизнь ужасы детям на полатях рассказывать. Так что ты уж поддержи ее, если что.
– O'key-dokey! – ляпнул Пацюк Забелину и даже затряс головой от навалившегося на него ощущения полноты бытия.
"O'key-dokey” – это было ее, Мицуко, выражение, случайно подслушанное Пацюком. Забавное, трогательно-наивное и, несомненно, пригодное для всех случаев жизни. А с каким неподражаемым изяществом артикулировал ее рот!.. Пацюк столько раз примерял эту лексическую несуразицу “o'key-dokey” на себя, и вот наконец-то подоспел момент произнести ее вслух.
Неплохо получилось. И главное – в масть.
– Ты что сказал? – сразу же насторожился Забелин. – Где-то я уже слышал эту бредятину…
– В боевичках американских и слышали. Где мировое зло падает с дыркой во лбу и загибается. И все. O'key-dokey. Смотрите лучше мексиканские сериалы, шеф.
После такого напутствия Пацюк прыгнул за дверь и сразу же оказался в опасной близости к женщине в черном. От нее пахло перебродившим вином и козьим сыром. И это сразу же вдохновило Пацюка.
– Как вас зовут? – вежливо спросил он.
– Настя…
– А меня – Георгий Вениаминович. Но можно просто – Егор.
– Нам далеко ехать? – Она совершенно не знала, о чем с ним говорить. И главное – как.
– Здесь рядом. К тому же у меня машина, Настя.
Ну, машина – это было громко сказано. Вот уже несколько лет Пацюк являлся несчастным обладателем такой же несчастной и вечно простуженной “бээмвухи”. “Бээмвуха” ломалась с периодичностью раз в три дня и будоражила окрестности пробитым глушаком. В такую развалину Мицуко не сядет даже под страхом харакири. Но на сельскую жительницу пацюковское сокровище произвело неизгладимое впечатление.
– Это ваша машина? Красивая… – только и смогла выговорить Настя, с почтением взглянув на Пацюка.
Еще бы не красивая, если учесть, что явилась ты из мест, где самым модерновым средством передвижения является какой-нибудь завалященький сивый мерин. Или трактор “Кировец” на худой конец.
Стажер открыл переднюю пассажирскую дверь и водрузил оробевшую Настю на сиденье. Движок, как обычно, захрюкал только спустя три минуты.
– Ну и как вам Питер? – спросил Пацюк, трогая машину с места.
– Еще не знаю, – вежливо ответила Настя и так же вежливо заплакала. – Я только в метро была. В морге и в метро.
Пацюк прикусил блудливый, не ко времени настроившийся на игривый тон язык.
– Ужасная история. Примите соболезнования, Настя…
– Спасибо.