Но пока что я не знаю, что будет потом. Там увидим. Мне нелегко объяснить вам метод моей работы. Могу я узнать ваш возраст?
– А какой бы вы хотели?
Она произнесла это с легкой издевкой, что ему понравилось.
– Скажу, что идеальным был бы возраст между двадцатью пятью и тридцатью. Что‑нибудь в этом роде.
– Мне двадцать девять лет. Уроженка Одессы, штат Техас. Родилась в день смерти Дженис Джоплин. Для роли подходит?
Так вот откуда этот ее выговор, особенно заметный, когда она сердится. Он услышал, как, сдерживая смех, поясняет:
– Я сейчас не подбором актеров занимаюсь, Линда. Я обдумываю идею фильма, не больше, честное слово.
Линда:
– Но все же вам интересно знать, как я выгляжу.
Его любопытства хватило на то, чтобы спросить:
– А вы хотите описать мне себя?
Она это и сделала, была не была, сказав так:
– Вам будет приятно узнать, что я чертовски привлекательна, метр пятьдесят девять на каблуках, попка аккуратная, волосы светло‑русые. Вам требуется блондинка? Я покрашусь в блондинку. Теперь вам, Эрнест, полагается наобещать девушке выполнить все ее желания, и если она дурочка, то развесит уши, и вей из нее веревки, пока она не сообразит, что все ваши обещания – пустой треп. Хотите знать мои желания?
Не надо было говорить ей свое настоящее имя. Не любил он, когда его называют Эрнест. Или Эрни. Его бывшая жена взяла когда‑то за правило так его называть: «Эрни, если ты уже встал, не принесешь ли мои таблетки?» В их разводе это тоже играло не последнюю роль. Так и тут. Говоришь с ней полу в шутку, полувсерьез, а она вдруг огорошивает тебя вопросом: «Хотите знать мои желания, Эрни, или не хотите?» Наглая девчонка, но очень уж нравится ему ее голос, и он проглотил это, проявил терпение, начав объяснять:
– Знаете, работаю я следующим образом. Начинаю с характеров, а сюжет является потом, иногда уже в процессе работы. Например, имеется девушка из службы знакомств. Что может происходить с ней? Встречаясь с одинокими мужчинами, она влюбляется в одного из них? Не думаю. Девушка эта мечтает сделать карьеру в музыкальном мире. Но она работает с группой, занимающейся перепевами «Спайс герлс», всякой попсой, а ее от этого с души воротит, потому что у нее есть собственный стиль, стиль оригинальный, а она между тем занимается подражаниями какой‑нибудь группе, вроде «Обезьянок», модной, но не блещущей талантами. Единственная отдушина – это бэк‑вокал, в то время как писюхи, которым она подражает, становятся настоящими звездами, чье состояние исчисляется в миллионах, чьи диски идут нарасхват.
Линда: У таких же писюх тинейджеров.
Чили: Но они работают как бешеные, ведь правда? Удача к таким и приходит.
Линда: Чаще всего. Они как куклы. Делают, что им велят.
Чили: Но где это сказано, что для успела обязателен талант?
Линда: Не в этом дело.
Чили: Может быть, и не в этом, но тем не менее это так. А теперь пусть девушка из службы знакомств откроет мне самое сокровенное желание.
Линда: Петь свое со своим ансамблем.
Чили: Так почему же она не делает этого?
Линда: Вы не знаете, что такое шоу‑бизнес.
Чили: Почему она не наподдаст этих своих цыпочек?
Линда: Долго объяснять.
Чили: Больше полутора часов?
Он услышал, как она чертыхнулась, а потом уже другим голосом сказала:
– Старший идет. Наверное, опять подслушивал.
В трубке замолчали, и запись окончилась.
Чили прошелся по дому, включая повсюду свет – в доме было сумеречно даже днем из‑за высокой живой изгороди и банановых пальм по фасаду.
Он купил этот дом три года назад, когда Карен Флорес вдруг переменилась к нему: стала тихой и подчеркнуто вежливой, а в конце концов сказала, что у нее есть другой, как оказалось, мужчина с золотистыми ретриверами ему в масть и трубкой, не с кальяном для курения марихуаны, а настоящей трубкой – этот сценарист, черт его дери! Чили не мог этому поверить.
Но Карен вела себя так странно – после всех ее картин, этих бесконечных сериалов про подонков, где ей приходилось вопить страшным голосом, она ходила сейчас с таким видом, что казалось, что она вот‑вот завопит просто так, безо всякой на то причины. Или же он ловил ее на том, что, занимаясь с ним любовью, она наблюдает за ним, вместо того чтобы самозабвенно предаваться чувству, словно в минуты, когда он дотрагивался до нее, она боялась закрыть глаза. Словом, как бы там ни было, лучше и комфортнее ей явно было с мужиком, державшим золотистых ретриверов, а не с бывшим ростовщиком из Майами. А почему – бог весть…
Женщине – агенту по продаже недвижимости он объяснил, что хочет что‑нибудь в районе трех сотен, так как не уверен, что задержится здесь надолго. Агент сказала:
– В пределах этой суммы можно подыскать что‑нибудь в районе лос‑анджелесского Саут‑Сентрал, домик, не полностью раскуроченный во время беспорядков.
Бойкая такая еврейка. Эту маленькую гасиенду за высокой живой изгородью она продала ему за четыреста сорок девять тысяч и сама же отделала ему интерьер, не взяв за это платы и обставив дом мебелью в стиле ретро за тридцать тысяч, которую раздобыла в салоне своего родственника на Мельроуз. Домик был вполне мил, но миниатюрнее, чем Чили хотелось бы. Стоя в тесной гостиной, он сказал:
– Когда входишь в комнату, хочется повернуться, вы так не считаете?
Она ответила, что ему надо быть благодарным и за это: сколько киношников, раньше имевших прекрасные дома в Беверли‑Хиллс, теперь ночуют в машинах. После выхода на экраны «Пропащего» она позвонила и поинтересовалась, не собирается ли он продать дом.
Но на картине он не разорился, получил свои продюсерские, а тут еще накапало за прокат «Поймать Лео» – что‑то около миллиона в акциях ценных бумаг, хватит на то, чтобы купить свою студию и начать собственное производство. Но дело в том, что вкладывать собственные деньги в производство фильма у киношников почитается смертным грехом, чем‑то совершенно неслыханным.
Чили налил себе ледяной воды, бросил туда несколько оливок с анчоусами, и тут в гостиной на его столе зазвонил телефон. Раздалось три звонка, прежде чем он смог подойти и ответить, но кто бы это ни был, трубку к тому времени уже повесили. Едва то же самое сделал и Чили, как в переднюю дверь позвонили; это был Даррил Холмс.
Даррил вошел со словами:
– Послушайте, это частный дом или укрытие? Вас здесь и не отыщешь.
– Вы заехали специально, чтобы посмотреть, как я живу? – спросил Чили. – Правда, утреннего кофе у меня не водится, но могу предложить вам выпить.
– Я отниму у вас буквально минуту, – сказал Даррил, стоя в дверях, но шаря взглядом по разномастной мебели гостиной. – Я только спросить, не знакомы ли вы случайно с Эдит Афен, супругой застреленного.
– Видел ее несколько раз, вот и все знакомство.
– Какого вы мнения о ней?
– Вы интересуетесь, слаба ли она на передок? Единственное, что могу сказать, что со мной этого не было.
– Вы намекаете, что это было с другими?
– Я ни на что не намекаю, Даррил. Плевать я хотел на эту Эди.
– Ну а о молодой девушке по имени Тиффани что скажете? Томми упоминал это имя?
– Это его секретарша. Теперь вам понадобилось узнать, изменял ли Томми своей Эди? Поговорите с другими, они вам могут с удовольствием об этом рассказать. От меня же вы этого не услышите.
– Дело в принципах, да?
– В уважении к памяти умерших, – сказал Чили. – А если Томми и совершал что‑нибудь постыдное, остается лишь надеяться, что он успел покаяться, прежде чем испустил дух. Узнать мы об этом никогда не узнаем, правда?
Чили сказал это с такой торжественной и важной миной, что лицо Даррила выразило недоумение.