– Как вы смеете, – Соня растягивала в ярости слова, – как вы смеете прийти в дом, где горе; в дом к дочери, у которой пропал и, может, погиб отец, – голос се звенел, – и выяснять, есть ли завещание и что там написано!
– Оставь, Соня, – сказал Пьер, болезненно поморщившись. – Это лишнее.
Соня на него даже не взглянула.
– Успокойтесь, дорогой родственник, – ее голос дрогнул от ярости, – столик ваш! Папа написал завещание!
В публике раздался тихий вздох, как в кинозалах в минуты «саспенс».
Максим с удивлением посмотрел на Соню. Она была восхитительна, он бы даже ей доверил какую-нибудь роль в своем фильме… может быть. Но она не удостоила Максима взглядом. Откинув голову и пылая глазами, она смотрела на своего побелевшего и обмякшего мужа, который, не в силах встретить ее взгляд, с трудом выдавил из пересохшего горла:
– Что… ты… говоришь?
Публика замерла в ожидании развязки.
– Я не хотела говорить тебе об этом, Пьер… Я думала, папа сам тебе об этом скажет… Я его поэтому и просила приехать в субботу. Но теперь… Папа написал завещание. В пользу господина Максима Дорина.
Немая сцена. Как у Гоголя. Смешно, поставь это в фильме, скажут – слишком театрально. А вот в жизни…
– Что вы здесь делаете, месье Деллье?! – – Сонин голос вновь взорвал тишину, и все вздрогнули. Из-за кремовой велюровой портьеры, отделявшей прихожую от гостиной, выдвинулся Реми и, одарив присутствующих обаятельной улыбкой и невинно-синим взглядом, произнес с деланным смущением:
– Подслушиваю.
«Вот вам и „рояль в кустах“. Еще один актер. В самом деле, сегодня Международный день театра, что ли? – тряхнул головой Максим. – Или Каннский фестиваль открылся в Марли-ле-Руа? И я присутствую в собрании звезд, каждая из которых работает на публику как может, чтобы всем показать свое мастерство? Или у меня сдвиг на нервной почве и мне повсюду мерещится игра?»
Соня потрясла головой от возмущения, не находя слов. Пьер слегка пришел в себя и произнес строго, хотя и вяло:
– Вам неизвестно, что подслушивать нехорошо?
– Известно, – скромно согласился Реми, и его глаза ярко засинели от почти неподдельного раскаяния, – нехорошо.
– И вы все равно подслушиваете? – неожиданно улыбнулась Соня. Щелка между зубами. Девочка, ямочка на щеке, упрямый подбородочек…
– У меня профессия такая, – доверительно сообщил детектив. – Она не очень уживается с правилами приличия. И потом, у вас дверь была не заперта. Я вошел и… постеснялся мешать вашему разговору. Вы ведь обсуждали важные вещи, не так ли?
– Ну вы даете! – сказал Максим с восхищением. Эта невероятная логика, это нахальное вранье Реми его развеселило. Взять его, что ли, на роль кота Базилио?
– Ну входите, раз пришли, – милостиво сказал Пьер. – Что вас, собственно, к нам привело?
– Я хотел задать некоторые вопросы… Правда, я уже узнал ответы на большую часть, – потупил глаза Реми. – Я тут давно уже стою. Почти с самого начала…
Заулыбались все. Напряжение спало, гости зашевелились, Этьен пересел на диван к своему отцу, уступив место в кресле детективу.
Реми уселся как ни в чем не бывало. Горничная заторопилась к нему с подносом с птифурами, уже было остывшими, но быстро разогретыми. Начался следующий акт. Или серия, если хотите.
– Откуда вы знаете, Соня, – беззастенчиво уплетал птифуры Реми, – что ваш отец написал завещание?
– Папа мне сам сказал. Незадолго до приезда русского. – Соня гневно мотнула головой в сторону Максима.
– Он вам сказал, что написал завещание? На столик? В пользу Максима? ' – Да.
– И где это завещание?
– Не знаю. У нотариуса, наверное.
– Вы его видели?
– Нет. Папа мне сказал.
– То есть это не точно?
– Почему?
– Слова – это слова, не факты.
– Справьтесь у нотариуса.
– Кто же мне такую информацию даст, шутите! Даже следствие по его розыску не открыто… Сколько он может примерно стоить?
– Столик?
– Разумеется.
– Понятия не имею.
– Пьер?
– Тысяч триста может натянуть и даже больше.
– Ого.
– А если его на аукцион выставить, то цена просто непредсказуема, – добавил Жерар.
– Дело не в его денежной стоимости, – с пафосом воскликнул Пьер. – Это уникальная вещь, это произведение искусства. Понимаете? Другого такого нет. Он был сделан на заказ для русской императрицы русским мастером, в подражание венецианской школе… Эх, – махнул Пьер рукой, – я не могу вам объяснить. У него огромная художественно-историческая ценность, если вам это что-нибудь говорит.
– Не держите других за идиотов, – резко вмешался Максим.
Реми с любопытством глянул на него.
– То есть, – обратился он снова к Пьеру, – если бы этот столик попал к вам, вы бы его не продали?
– Конечно, нет! Я не нуждаюсь в деньгах, – высокомерно ответил финансовый деятель.
– А вы, Максим? Если бы вам столик достался, вы бы его продали?
– Нет.
– Вы тоже не нуждаетесь в деньгах?
– Ну, это было бы преувеличением сказать… Но я бы его не продал. Это семейная реликвия.
– Семейная реликвия! Вы еще год назад ничего о ней не знали! – ядовито бросил Пьер.
– Так вы нуждаетесь в деньгах? – настаивал Реми.
– Я не понимаю, что это меняет? Я бы его не продал, вне зависимости от того, нуждаюсь я или нет.
– А вы нуждаетесь? – с деланным простодушием давил на него Реми.
– Послушайте, – взорвался Максим, – что это меняет? Я не богат, как господин финансовый деятель, но мне на мою жизнь хватает!
– У вас ведь трудности с финансированием фильма, не так ли? Вы на это жаловались Вадиму, – хлестко произнесла Соня, прожигая его черными зрачками.
Максим отвел от нее глаза и встретил неуверенный взгляд Вадима.
– Что же, по-вашему, я своей семейной реликвией готов оплачивать фильм?
И потом, Вадим, ты-то понимаешь, что триста тысяч франков для фильма – ничто!
– Ничто, – подтвердил Вадим.
– А миллион франков? – с невинным видом поинтересовался Реми.
– Тоже ничто. Начинайте считать от пяти миллионов, тут уже есть о чем поговорить.
– Ишь ты… Я и не знал, что фильмы так дорого стоят… В России тоже нужны такие суммы? – еще невиннее спросил Реми.
Максим неопределенно пожал плечами.
– Понятно, – заключил Реми.
– Мне тоже понятно, – сказала Соня.
– Что вам понятно? – враждебно вскинулся Максим. Она злила его, о, как она злила его!..
– Вы не могли не знать, что папа сделал на ваше имя завещание! Вы с ним переписывались и перезванивались на эту тему. Не может быть, чтобы папа вам не сказал! Папа все всегда говорит… говорил… говорит… сразу, у него секреты не держатся…
Теперь, натурально, слезы. По сценарию положено.
Соня плакала. Плечи ее вздрагивали. Все почтительно замолчали, уважая чужое горе.
Ну что на это скажешь? Доказывать, что он не знал о завещании? Слезы – лучшее оружие…
– Что… вы… с ним… сделали… Максим? – сквозь рыдания донеслись Сонины слова. – Что вы с ним сделали?….
– У вас есть алиби? – мстительно спросил Пьер.
– Какое алиби?
– Что вы в ту ночь не выходили из дома? После того, как вы вернулись от Вадима?
– Почему у меня должно быть алиби? Почему я должен был выходить ночью из дома?
– Чтобы тело спрятать. Так у вас есть алиби? Бред. Снова бред.
– Нет, – сухо ответил Максим. – У меня нет алиби, что я не выходил из дома. Но я не выходил. И тело не прятал.
Зависло молчание, в котором лишь слышались затихающие рыдания Сони.
– И вообще, – добавил Максим, – с чего вы взяли, что Арно нет в живых, собственно?
Эффект был сильным. Присутствующие загудели. Соня перестала плакать и одарила Максима взглядом, в котором затеплилась надежда. Реми одобрительно кивнул Максиму, словно критик, присутствующий на просмотре премьеры.
– Не стоит играть в обвинителей, – поучительно сообщил детектив.