Совсем крошечного…
— А если будет дочка, что тогда?
Вопрос застал Гжеся врасплох.
— Понятия не имею… Что-нибудь придумаем…
Придумывать ничего не пришлось: ровно в полдень позвонил Маслобойщиков с радостным известием. «Глобус» приглашен в оздоровительный детский лагерь для показа спектакля «Маленькая Баба-яга». «Маленькая Баба-яга» была коронкой школьной антрепризы и выдержала уже девятнадцать представлений.
— Жену тоже прихвати, — посоветовал Маслобойщиков Гжесю. — Эта сучка Афина опять куда-то исчезла. Если через сорок минут не объявится, придется твою кобру подключать. А то останемся без резонера, оголим второй план, переставим акценты — и все, пропала пьеса. Реплики-то она хоть помнит?
— Конечно. Сам ее натаскивал.
— Пусть повторит на всякий случай.
— А когда спектакль?
— Сегодня, друг мой, сегодня!.. В четыре, так что времени у нас в обрез.
Ехать куда-то за Сосновый Бор, да еще на целый день, Лене вовсе не улыбалось.
Но это было лучше, чем постоянно попадать в засады, которые Гжесь устраивал у дивана в столовой, кровати в спальне и мягкого уголка на кухне. Узнав о скоропалительных гастролях, Лена поломалась ровно десять минут — для вида.
— Господи, как мне осточертела твоя театральная шабашка! И название-то какое взяли, не постеснялись! «Глобус», надо же!
— А что? — неожиданно развеселился Гжесь. — Страсти у нас кипят шекспировские. Ты же не будешь этого отрицать?..
…Спектакль в детском оздоровительном лагере прошел лучше, чем можно было предположить. Маслобойщиков перед началом дернул не портвяшку, как обычно, а щадящей «Рябины на коньяке». И даже умудрился не потерять вставную челюсть в кульминационной сцене (что случалось с ним частенько). Жена Маслобойщикова, Светаня, не пыталась скроить из бесхитростной Бабы-яги новую леди Макбет, а сама Лена не позабыла ни одной реплики из трех, имеющихся в наличии:
«Где же Ворон?»
«Быть беде».
«Вот и счастье привалило, и попонкой всех накрыло!»…
Неприятности начались на обратном пути. Сначала Гжесю пришлось сделать остановку в селеньице Систо-Палкино: у Маслобойщикова горели трубы, и пожару была присвоена первая категория повышенной сложности. Гавриил Леонтьевич ринулся в систо-палкинский продмаг, как в исповедальню, Гжесь последовал за ним (не оставлять же мэтра одного, в самом деле!), а Лена и Светаня остались в машине.
Тихо шипеть и громко злиться. Что-что, а тихо шипеть и громко злиться Светаня умела. Кроме того, она умела — с высокой степенью точности — бросать в голову тяжелые предметы, ругаться на профессиональном сленге актеров пекинской оперы и так закатывать глаза, что зрачки приходилось выковыривать откуда-то из-под надбровных дуг. Все это было тяжким наследием новосибирского театра «Красный факел», где Светаня одно время числилась в примадоннах. В «Красном факеле» она получила!
«заслуженную» и готовилась стать «народной», когда в ее жизни появился мелкий бес Маслобойщиков. Именно Маслобойщиков и перетащил ее в полустоличный Питер, пообещав традиционные БДТ и Александринку, менее традиционные МДТ и Комиссаржерку. И — до кучи — совсем уж нетрадиционный театр «Мимигранты» («Мимикранты», как любил выражаться с похмелья скрытый антисемит Гжесь Вихура).
Светаню не приняли даже в дышащую на ладан студию «Масленица» при Доме культуры пищевиков. Эта театральная трущоба оказалась последней в списке трехмесячных мытарств бывшей примадонны.
Дело осложнялось еще и тем, что из «Красного факела» Светаня ушла со скандалом, под корень подкосив репертуар. Главреж предал ее анафеме, любовница главрежа (тут же ставшая примой) поставила свечку за ее здравие. И плотно захлопнула дверь в Новосибирск. Так же плотно захлопнулась дверца питерской мышеловки.
А спросить было не с кого, поскольку подлец Маслобойщиков юркнул в запой и выходить из него не собирался ни при каких условиях.
И тогда Светаня решилась на месть. Месть изощренную, месть кафкианскую, месть, достойную женщины и актрисы.
Она женила на себе Маслобойщикова.
Падший ангел от режиссуры расписался со Светаней, не приходя в сознание; так же не приходя в сознание, он оформил на ее имя свою квартиру на Английском проспекте. Теперь у Светани появилась собственная театральная площадка, где она разыгрывала драмы и трагедии, не гнушаясь, впрочем, и фарсами. Единственным зрителем этого карманного театра был Маслобойщиков. По большей части он спал на галерке, просыпаясь лишь тогда, когда очередная тарелка попадала ему в голову.
Именно после одного из таких попаданий к Маслобойщикову и пришла светлая мысль о школьной антрепризе. Домашняя пилорама закрылась, и начались трудовые будни нигде не зарегистрированного театра «Глобус». Гавриил Леонтьевич отдал жене все ведущие роли во всех спектаклях, включая культовую Бабу-ягу. Он умел быть великодушным.
— …Как ты думаешь, что лучше? — спросила Светаня у Лены, отрешенно глядя на цитадель систо-палкинского продмага. — Отравить моего забулдыгу или подтолкнуть к окошку? Все-таки седьмой этаж…
— Ты с ума сошла, — сказала Лена Светане, отрешенно глядя на цитадель систопалкинского продмага. — Это же подсудное дело!
— А мне вот еще что знающие люди присоветовали… Заманиваешь в ванную, при помощи бутылки, разумеется. Дожидаешься, пока нажрется и задремлет. А потом — р-раз, и дергаешь его за пятки. На себя. Только резко. Голова погружается, легкие за несколько секунд набирают максимальный объем воды — и все. И нет забулдыги. А с тебя все взятки гладки. Напился и утонул в ванне. Никакая экспертиза не подкопается. Может, попробовать?
— Зачем же грех на душу брать, Светаня? Ведь живой человек.
— Живой, — согласилась Светаня. — А я — мертвая… Давно мертвая. Ну, а кто он?
— В каком смысле — «кто он»?
— У тебя ведь кто-то появился. Я же вижу. — Для мертвой Светаня оказалась чересчур проницательной.
— С чего ты взяла?
— Ага, покраснела! — тотчас же уличила Лену Светаня. — Меня не проведешь, я старая театральная профурсетка. Уже переспали?
— Светаня!!!
— Значит, не переспали пока еще. Значит, все достаточно серьезно.
— Да с чего ты взяла-то?
— Вижу. Ты другая. Ты только посмотри на себя! У тебя глаза какого цвета были?
— Почему же были? — обиделась Лена. — Они и сейчас есть. Светло-карие.
— Вот! Ты в зеркало когда последний раз заглядывала?.. Это раньше у тебя были светло-карие с рыжиной, а теперь — зеленые.
Лена недоверчиво улыбнулась. И повернула к себе зеркальце заднего вида. Черт… черт возьми, глаза и вправду оказались зелеными! И не просто зелеными, а ярко-зелеными и такими прозрачными, что на дне их хорошо просматривался силуэт Романа Валевского.
— Удивительно, но ты права, — Лена все еще не могла оторваться от зеркальца.
— Когда женщина ни с того ни с сего меняет глаза характерной героини на глаза лирической, это значит, что она втрескалась по самые помидоры, уж извини за банальность. Бедняжка. А зеленый тебе идет.
— Что же делать?
Что делать с собой, что делать с визит-; кой, что делать с двумя телефонами на визитке, что делать с женщиной, которая разговаривала с Леной по сотовому Романа Валевского?.. Ничего.
— А ничего не делай, — у битой жизнью Светани на все имелся ответ. — Мужу скажешь, что решила поэкспериментировать с контактными линзами. Как его зовут?
— Мужа? Ты что, Светаня!
— Да нет, этого твоего.
— Роман, — Лена впервые произнесла это имя вслух и поразилась тому, каким нежным оно оказалось. Нежным и мужественным одновременно.