Разумеется, если бы Ларри потрудился переслать вместе с заголовками и сами статьи, может, я и чувствовал бы себя чуть увереннее в своем анализе. Но Ларри действовал по своему методу. Ему нужно было быть необходимым. Именно поэтому он вообще оказывал мне какие‑то услуги. Это было похоже на танец, который уводил нас назад, в наше детство.
Когда я уже взял трубку, чтобы исполнить свою часть ча‑ча‑ча, раздался стук в дверь. Я положил трубку на место и спросил:
– Кто там?
– Я пришла показать тебе, что принес вечер. – Кира застенчиво шагнула в комнату. – Я не хотела приходить.
– Тогда почему пришла?
– Мое сердце не оставило мне выбора.
Я ненавижу эту свою черту, свою способность отстраниться и провести рукой в белой перчатке по идеальной поверхности в поисках скрытой пыли. Не знаю, родился я с этим или во мне говорит Бруклин, но по натуре я склонен к недоверию. Ну, это не совсем правда. Если быть точным, я с большей готовностью принимаю ошибочные, неудачные, отрицательные значения. Это не пристрастие, но это дает ощущение комфорта. В недостаток верить легче.
Именно сейчас, когда Кира тихо спала рядом со мной, я здорово себя ненавидел. Она пришла ко мне вопреки себе, целовала меня до тех пор, пока я не потерял ощущение времени и места. Она потрясла меня красноречивостью своей беззаветности. И вот я лежу – мои губы и борода влажны от ее губ, ее запах заполнил все пространство ночи, – не в силах уснуть, и выискиваю какой‑нибудь изъян в мягких изгибах ее торса. А что плохого она сделала – кроме того, что ей понравился я и мои глупые книжки, – чтобы я не мог наслаждаться ощущением проникновения в нее?
Я вспомнил о предыдущей ночи, когда мой придуманный детектив ковырялся дулом револьвера в дамской сумочке. Не этим ли я занимался сейчас, сортируя каждую черточку Киры: как она закидывала голову, когда я лизал ей грудь, каждый ее вздох и содрогание?
Не был ли я таким же дешевым и ложным, как мой собственный детектив, ища доказательства двуличия не в сумочке, а среди теней, окутывающих дышащий ландшафт тела моей любовницы? Нет, я был хуже.
Забормотав, Кира перекатилась мне на руку, потянулась.
– Ты все еще не спишь?
– Нет.
– Что‑то случилось?
– Ничего, – солгал я.
– Дядя Дилан не умеет врать. – Она провела пальцем по моим губам. – В темноте ложь видна очень хорошо.
Она заменила пальцы губами и повернула меня на спину. И даже когда она зацеловывала меня до беспамятства, я вел тихую войну со своими подозрениями. Подозрениями, которые говорили гораздо больше обо мне, чем об их цели.
Когда я открыл глаза, Кира уже встала. Она была одета и сидела на краю кровати, читая мой факс. Заметив, что я проснулся, она улыбнулась и положила бумаги на стол.
– Ну давай, вставай, – сказала она. – Я хочу угостить тебя завтраком.
– А как же занятия?
– Я прилежная ученица, но даже я даю себе отдых по субботам.
Я принял душ и, прежде чем мы спустились вниз, рассказал ей о моей новой преступной жизни и о встрече с деканом Далленбахом. Я сказал ей, что за нами будут следить и что я пойму, если она не захочет, чтобы ее видели со мной. С гневом декана Далленбаха она как‑нибудь справится, но если она немедленно не поест, на руках у меня окажется труп.
– Даже и не думай, – отозвался я. – За сложную уборку гостиница берет дополнительные деньги.
Мой приятель портье снова находился на своем месте за стойкой. Когда я остановился, чтобы узнать, как прошла доставка кофе, он проявил по отношению ко мне необъяснимую холодность. Едва выдавил из себя: «Нормально», – и повернулся ко мне спиной.
Едва выдавил из себя: «Нормально», – и повернулся ко мне спиной. Я решил, что дело либо в утреннем запахе у меня изо рта, либо в присутствии рядом со мной Киры. И поскольку зубы я чистил и рот полоскал, то предположил, что дело в Кире. Я начинал уже по‑настоящему ненавидеть этот городишко. Когда же я открыл рот, чтобы призвать портье к ответу, Кира потянула меня за локоть к дверям.
– Ну и мерзавец! – прошипел я, когда мы вышли под снежный душ – Интересно, что ему не понравилось – наша разница в возрасте или то, что ты японка?
– Ни то ни другое. – Она подмигнула. – Думаю, он не любит евреев.
– Точно!
Я погнался за ней и толкнул в сугроб. С чувственной улыбкой она поманила меня к себе. Когда я приблизил к ней лицо, Кира набила мне рот снегом. Я все равно поцеловал ее, но когда поднялся, чтобы глотнуть воздуху, заметил футах в двадцати от нас синий фургончик, припарковавшийся у кромки тротуара. Выступать перед публикой у меня желания не было, поэтому я поднял Киру, и мы пошли завтракать.
– Не хочу совать нос в твои дела, – сказала она, ерзая на своем стуле, – но тот факс у тебя на столе имеет какое‑то отношение к Заку?
– Нет, только косвенно. Это просто кое‑какие исследования для моей новой книги, – непонятно зачем солгал я. При свете дня это получалось у меня лучше. – И ты не суешь нос в мои дела. Я рад, что кто‑то в этом проклятом месте искренне интересуется Заком.
– От него ничего нет?
Я знаком попросил у официантки еще кофе.
– Нет, но я думаю, что существует какая‑то связь между исчезновением Зака и судом над Валенсией Джонс.
– Почему ты так думаешь?
Я помедлил, дожидаясь, пока официантка нальет кофе и уйдет. И рассказал Кире об убийстве детектива Калипарри и газетных вырезках в его банковской ячейке.
– Значит, прямой связи нет? – задала она очевидный вопрос.
– Пока нет, но у меня не было возможности установить ее. И теперь из‑за ограничений декана Далленбаха… – Я глянул в окно на мои тени в фургончике. – Ты не знаешь, мой племянник и Валенсия Джонс не были знакомы?
– Извини, не знаю.
– Не переживай. В любом случае это пока что выстрел наугад. Но дело в том, что враждебное отношение всех и каждого в Риверсборо к Валенсии Джонс заставляет меня думать, что я на что‑то наткнулся.
– Может, и так. – Кира постаралась, чтобы голос ее звучал обнадеживающе, но опущенные уголки губ выдали ее.
– Если такая связь существует, я найду ее, несмотря на этот город.
Мы закончили завтрак в относительном молчании. Но наша официантка была не из тех, кто любит тишину, и решила завести разговор:
– Какой кошмар насчет того паренька в Сайклон‑Ридж, а?
– Что за Сайклон‑Ридж? – поинтересовался я. – Лыжный курорт сразу к северу от города, полепила Кира.
– Ну, в общем, – не унималась официантка, – этот мальчишка здорово набрался в баре и поехал ночью один кататься на лыжах по «Твистеру». Это самый крутой спуск, дорогуша, – поставила она меня в известность.
– Он сильно пострадал? – спросил я.
– Нет, дорогуша, убился насмерть. Шея сломана в трех местах. И сосна сильно поцарапана. – Официантка прищелкнула языком. – Вот ваш чек. И не забудьте хорошо провести день.
– Думаю, ты не собираешься вдруг захотеть покататься на лыжах, – изобразила разочарование Кира.
– На лыжах! Еврейские мальчики из Бруклина на лыжах не катаются. Наше самое близкое отношение к горам – это рытвины на Плоской авеню.