– Учти, сегодня от меня не уйдешь, заночуешь здесь! – с железной решимостью произнесла женщина, не отводя глаз, добавила: – Меня тоже пойми, ежели себя понять не можешь: сколько возможно желать и не получать? Нынче модно стало иметь детей. Вот и я… от тебя… Сама воспитаю, не боись.
– О чем ты, Алла? – ужаснулся он. – Подумай, впереди у тебя целая жизнь, большая работа, а дети… Будет семья, Сергей вернется.
– Сволочь ты, Толя, порядочная! – Возвышаеву будто холодной водой облили. – Не желаешь, насиловать не стану. Но… Знаешь, я от своих слов не отступлю. Ночевать будешь у меня. Дверь заперта. Ключ потерян. Ежели я очень тебе противна, то можешь в окно сигать.
– Зачем же в окно, – горячий пот потек по спине, – как прикажешь, так и будет, товарищ председатель завкома профсоюза. – Ему ничего не оставалось делать, как подчиниться, хотя… он уловил спасительную лазейку: расскажет про сегодняшний пленум, и она сама выгонит его в шею. А не выгонит… Чего ему терять? Алла – баба в соку. Не трепло. Идти домой, в холодную холостяцкую постель? Нынче он уже не «ответственное лицо», аморалки не пришьют, нынче он – человек без определенных занятий. Прежде-то сколько раз мечталось по-человечески расслабиться, крепко выпить с друзьями-товарищами, завести бабу, стать обыкновенным земным человеком, но… У нас все давным-давно расписано соответственно рангу человека: тем, кто на вершине, все позволительно – пьют до умопомрачения, имеют любовниц, но зато им, нижним чинам партии, рядовым, ничего не сойдет гладко, распотрошат до основания, затаскают по комиссиям и парткомам.
– Слушай, Толя, чего ты все время дергаешься? – притворно рассердилась Алла. Ей стало жарко; расстегнула еще пуговицу. – Крутишь, крутишь заезженную пластинку, сменил бы. Иль притупел? Талдычишь, как попугай – председатель, председатель! Из меня председатель как из бутылки вилка.
Острая заноза шевельнулась в груди Булатова. То-то и оно! Алла себе цену знает, а там… «Чем она виновата?» – И его вдруг разом покинула решимость прямо сказать, зачем пришел в эту холостяцкую, богато обставленную квартиру, к Герою, лауреату. Да, нужно было промолчать. Сама все завтра узнает и оценит его молчание. А пока… Булатову вдруг стало легче. Ему страстно захотелось остаться у Аллы на ночь – соскучился по женскому теплу, по ласке, ведь и она тайком думает о том же. Но… как завтра он будет выглядеть в ее глазах, когда тайное станет явным?
Хозяйка под каким-то предлогом удалилась из гостиной. Он понял, пошла готовить постель. И стыд, жаркий стыд волной разлился по лицу Булатова. «Как грустно воспользоваться минутной слабостью молодой женщины. Прийти, чтобы унизить, оскорбить, удовлетворив свои потребности». Стало нечем дышать. Анатолий поднялся, шагнул в соседнюю комнату. Алла была уже в легком голубом тончайшем халатике, высокие груди явственно проступали сквозь шелк, невольно он разглядел темные соски. Сказал, стараясь не глядеть ей в глаза:
– Если можешь, прости меня, дурака, я, наверное, все же пойду. Знаю, не усну в чужой квартире. Еще раз прости, если можешь.
Она не вспылила, уронила пышную подушку, стерла виноватую улыбку с румяного от волнения лица, неловко, боком повернулась к нему, застыдясь, запахнула халатик.
– Толя, скажи откровенно, я тебе очень противна? – Голос ее, непривычно жалостливый, буквально процарапал острым рашпилем его душу. Лучше бы его ударили по лицу, убили бы. Булатов словно потерял точку опоры. Не знал, что делать дальше.
– Девочка моя, – нежно проговорил он, – ты мне не противна, совсем наоборот, ты красивая, добрая, таинственная, но… я слишком старомоден. Помнишь, не давай поцелуя без любви.
– Смущение его было настолько велико, что слова сделались шершавыми, словно одно цеплялось за другое.
– Выходит, где-то на стороне есть у тебя и тайная любовь? – по-своему истолковала слова Булатова женщина. – На кой ляд ты тогда ко мне забрался? Хотел всюду успеть? Ну и пострел! Все вы, мужики, кобели, все до единого! И ты – не ангел!
– Постой, Алла! – Булатов попытался взять ее за руку, но она отдернула руку с такой яростью, что он пожалел о том, что сделал этот жест примирения. – Завтра ты все поймешь и оценишь мое благородство! – Булатов подумал, что Алла остынет, задумается над его многозначительными словами, но ошибся.
– Завтра, завтра! – зубы ее клацнули. – Я хотела побыть с тобой сегодня! Бывает же у бабы желание, которое невозможно не исполнить здоровому мужику, а?
Булатову показалось, что вот-вот гордая, самолюбивая Алла разрыдается, как деревенская девчонка, которую бросил суженый. И опять ошибся.
– Ну, все, товарищ Толя! Этого я тебе никогда не забуду, до самой смерти! – Твердым шагом Алла прошла к двери. Он потерянно поплелся за женщиной. Она рывком распахнула дверь, не заботясь о том, что на лестничной клетке ее могут услышать соседи, крикнула: «Проваливай! Чеши отсюда, пока трамваи ходят! И заруби себе на носу: плевать я хотела на твой профсоюзный комитет! А ты… говно собачье, а не мужик!» – Хлопнула дверью.
* * *
Пантюхин пришел вовремя, не спеша разделся в прихожей. А когда вошел в комнату, Субботин заметил в его лице явную перемену: глаза воровато бегали, он не знал, куда девать руки. Не показывая своей настороженности, Субботин пригласил гостя к столу, выставил по традиции бутылку водки. Сам пить не стал. Сел напротив Пантюхина и попытался проникнуть в его подсознание, чего он давно не делал в Старососненске. Да, он не ошибся. Мозг уголовника излучал скрытую тревогу, рефлекторы мозга буквально метались из стороны в сторону, щеки покраснели.
– Как поживает наш общий друг?
– Петр Кирыч посылает вам большой привет! – Пантюхин уткнулся в тарелку, явно боясь глядеть на босса. Но не удержался похвастаться. – А я новую должность получил.
– Уж не фельдъегерем?
– Откуда вы знаете? – Пантюхин даже поперхнулся, ошалело уставясь на Субботина.
– Я все про тебя, как и про твоего шефа, знаю! – И, быстро подскочив к уголовнику, прижал руку к боковому карману Пантюхина. – Не шевелись! А теперь… – Он извлек блестящий армейский парабеллум времен второй мировой войны. – Ого! – Ловко извлек обойму, выкатил на ладонь пули с красными головками. – Разрывные! На кого это ты идти собрался с разрывными пулями? Ну, выкладывай, а то…
– Павел Эдуардович, – залепетал Пантюхин, изменившись в лице, – мне его дал ваш тезка Павел-афганец на время. Он опасался шмона и…
– Пантюхин! – Субботин снова вложил обойму в пистолет, приставил его к виску уголовника. – Считаю до трех, выкладывай все! Кто тебе поручил убрать меня? Раз! Два!
– Я все, все скажу! – выдохнул Пантюхин. – Только уберите это…
– Оказывается, ты еще дорожишь своей паршивой жизнью! – усмехнулся Субботин, незаметно включил под столом диктофон. – Говори!
– Петр Кирыч приказали: мол, слишком вы много знаете, помехой стали…
– Где сообщники? Вижу, ты не один сюда пришел.
– На лестнице, – пролепетал Пантюхин, дрожа всем телом. – Я должен был вас прикончить, а они… внизу фургончик стоит, взгляните в окно.
– Успею еще! – Субботин нахмурил лоб, соображая, как бы извлечь выгоду из этой ситуации. – Сделаем так: ты откроешь дверь, впустишь ко мне дружков, а сам… Молчи, как рыба на берегу. Кстати, Пантюхин, сколько тебе шеф за «мокруху» обещал? Не таись, я все равно дам больше. Ну! За сколько сребреников «мочил» меня?
– С Кирычем не поторгуешься, – еле слышно пробурчал Пантюхин, заскулил побитой собакой.