– Простите, ваша милость, – недовольно буркнул он, – я что‑то не совсем вас понял… В чем, собственно, дело? Вы, ваша милость, – англичанин, не так ли?
– Да, я из Вирджинии.
– А прибыли от имени и по поручению венесуэльских испанцев?
– Именно так!
– С целью вести с нами какие‑то переговоры? – продолжал голландец, все менее старательно скрывая издевательскую насмешку в голосе.
– И никак не иначе! – ответил я.
– И вы, ваша милость, непременно хотите видеть вице‑генерального директора, минхера Снайдерханса?
– Да!
– Тогда прошу минутку подождать! – сказав это, секретарь с кривой усмешкой на губах направился в соседнюю комнату. Его «минута» длилась чертовски долго. Как видно, им пришлось держать трудный совет, или, еще вероятнее, они хотели продемонстрировать, что не принимают меня всерьез.
Наконец оба вышли в довольно игривом настроении. Хенрик Снайдерханс, несмотря на свой высокий пост, был моложе секретаря и в то же время респектабельнее: резкие черты его лица выражали энергию, спесивость, даже, пожалуй, склонность к жестокости.
– Итак, нам выпала честь, – обратился ко мне тоже по‑английски с иронической шутливостью Снайдерханс, – принимать испанского посла в мундире английского капитана.
– По меньшей мере, троекратное преувеличение, минхер! – подхватив его тон, отшутился и я.
– Даже троекратное? – удивился он.
– Троекратное: относительно посла, относительно чести и, наконец, относительно английского капитана.
– Так, значит, вы, ваша милость, не английский капитан?
– Нет.
– Так кто же вы, черт побери?
У них вдруг пропало желание шутить. Улыбки исчезли с лиц, вновь ставших по‑чиновничьи серьезными.
– Хватит шуток! – воскликнул раздраженным тоном секретарь. – Как вы, ваша милость, проникли сюда, в нашу колонию?
– На шхуне, с индейцами.
Секретарь пронзил меня гневным взглядом, явно подозревая в скрытой издевке.
– С какими еще индейцами?! – воскликнул он.
– С араваками, – спокойно ответил я.
– Откуда они взялись? – Голос его был раздраженный и чуть недоумевающий.
– С Ориноко, – я был по‑прежнему спокоен.
– Там нет араваков! – резко возразил он.
Я посмотрел на него взглядом, исполненным притворного сожаления:
– Ах, так! Нет? А кто в таком случае не так давно уничтожил сотню ваших акавоев? Подосланных к нам с разбойной целью?
Слова эти произвели на него такое впечатление, будто с ясного неба внезапно грянул гром. В комнате воцарилось молчание. Оба голландца уставились на меня, словно узрели злого духа или властителя тьмы Вибану. Еще минуту назад столь завидно румяная физиономия секретаря заметно побледнела.
Первым пришел в себя Хенрик Снайдерханс. Его издевательскую игривость словно рукой сняло.
– Так вы, ваша милость… вы?.. – и умолк, как бы смешавшись.
– Да, это я! – добродушно кивнул я головой.
– Белый Ягуар?! – В его голосе послышались нотки беспокойства.
– Собственной персоной! – ответил я. – Белый Ягуар к вашим услугам, господа!
Казалось, они никак не могли прийти в себя от изумления и взирали на меня, словно на выходца с того света. Не обращая внимания на их явное замешательство, я с убийственной вежливостью сказал:
– Еще раз убедительно прошу вас, господа, оказать мне содействие во встрече с его превосходительством, генеральным директором ван Хусесом, но прежде прошу не отказать в любезности взглянуть на это вот письмо губернатора Каракаса, с которым мне оказана честь ознакомить его превосходительство.
Я протянул им рекомендательное письмо на голландском языке. Они тут же внимательно его прочитали и восприняли его с одобрением.
– Я прибыл в вашу колонию вместе с сопровождающими меня лицами с самыми благими намерениями, – подчеркнуто торжественно заявил я, – и был бы весьма признателен за гарантии полной безопасности для меня и моих людей. Их семьдесят человек, в том числе четыре негра.
Снайдерханс обменялся с секретарем понимающим взглядом и учтиво ответил, что охотно это сделает. Все власти колонии будут соответствующим образом проинформированы, а как только генеральный директор вернется в столицу, меня незамедлительно поставят об этом в известность.
Затем я попрощался, сердечно пожав им руки. Хозяева были встревожены, а ладони их влажны от холодного пота.
Еще до того, как корабль пришвартовался к причалу, на набережную из города стеклась разряженная толпа – десятка два напыщенных голландцев. Все это были или местные купцы, или приехавшие из окрестностей плантаторы; все в пышных одеждах, важные и чванливые. Вокруг них вились толпы слуг, разных чиновников и прихлебателей. Кое‑кто явился с семьями: жены, как видно, тоже интересовались черным товаром. В толпе царила атмосфера оживленного ожидания; порой тут и там раздавались взрывы веселого смеха.
Завидя это ликующее сборище, я с группой своих друзей подошел ближе и смешался с толпой. Сошедший с судна на берег английский капитан, увидев меня и угадав по мундиру своего соотечественника, несказанно обрадовался и спешным шагом подошел ко мне. Это был субъект лет пятидесяти, с развязными манерами и грубой речью. Пожимая мне руку, он зычно рявкнул:
– Приветствую славного сына моей родины в этой поганой стране! Откуда тебя, сэр, занесло в это дрянное захолустье?
– Сначала из Вирджинии, а потом уж с Ориноко…
– И что загнало сюда твою милость? Торговля?
– Нет.