И еще раз: «О… боже… мой». Я заглянул через ее плечо в комнату: все оказалось хуже, чем я думал. Марли стоял посередине и тяжело дышал. По лапам и из пасти у него текла кровь. Повсюду валялись клоки шерсти. Разгром, учиненный Марли на этот раз, не шел ни в какое сравнение с тем, что он делал раньше. Целая стена была снесена, уничтожена полностью, до потолка. Повсюду валялись щепки, обломки пластика и сломанные когти. На полу лежал оголенный электрический провод, а сам пол и стены были запачканы кровью. Сцена выглядела так, словно здесь только что в кого-то в упор выстрелили из дробовика.
– О боже мой, – выдавила в третий раз Дженни.
– О боже мой, – повторил за ней я. Это было все, что мы могли сказать.
После того как мы безмолвно простояли несколько секунд, созерцая поле битвы, я, наконец, сказал:
– Ладно, мы справимся. Все это можно починить.
Дженни недоверчиво посмотрела на меня: она знала, как я умею чинить.
– Я вызову мастера, и он все починит, – уточнил я. – Сам даже не стану браться за эту работу.
Я сунул Марли таблетку успокоительного, в глубине души тревожась, как бы последние события не загнали Дженни в депрессию, подобную той, что поглотила ее после рождения Конора. Однако та апатия была далеко позади. Дженни на удивление философски отнеслась к инциденту.
– Несколько сотен баксов, и комната будет как новенькая, – прочирикала она.
– Полностью с тобой согласен, – отозвался я. – Я организую свои дополнительные выступления, чтобы подзаработать. Так и заплатим за ремонт.
Через несколько минут Марли успокоился. Его веки отяжелели, а глаза покраснели – так было всегда, когда на него действовали лекарства. Сейчас он напоминал поклонников рок-группы Grateful Dead. Я не мог видеть его в таком состоянии – просто терпеть не мог, поэтому всегда возражал против приема таблеток. Но лекарства помогали ему преодолеть ужас, преодолеть надуманную смертельную угрозу. Если бы Марли был человеком, я бы назвал его клиническим психопатом. Он страдал бредовыми состояниями, паранойей и верил в существование какой-то темной злой силы, которая спускается с неба, чтобы забрать его. Он свернулся на коврике перед раковиной на кухне и глубоко вздохнул. Я опустился рядом с ним на колени и погладил собачью шерсть, перемазанную запекшейся кровью. «Ну что, песик, – сказал я. – Что же нам с тобой делать?» Не поднимая головы, он посмотрел на меня своими налитыми кровью, стекленеющими глазами, самыми печальными, которые я когда-либо видел. Как будто он хотел сказать мне что-то важное, что мне необходимо было понять. «Я знаю, – проговорил я. – Я знаю, что ты не можешь сдержаться».
На следующий день мы с Дженни взяли мальчиков, пошли в зоомагазин и купили гигантскую клетку. Там были разные размеры, но когда я описал габариты Марли, продавец подвел нас к самой большой.
Она была настолько огромной, что даже лев мог стоять и поворачиваться в ней. Сделанная из тяжелой стали, она имела два засова, чтобы дверь была надежно закрыта, и тяжелый стальной лоток на полу. Это был наш ответ Марли, наш переносной карцер. Конор и Патрик забрались внутрь, я задвинул засовы, заперев их на минуту.
– Ну что, ребята? Как вы думаете, удержит эта клетка нашего суперпса? – спросил я.
Конор покачал дверь клетки, просовывая пальцы сквозь прутья решетки, словно бывалый заключенный, и сказал:
– Я в тюйме.
– Пиятиль будет нашим заключенным! – вступил в общий разговор Патрик, перспектива ему понравилась.
Вернувшись домой, мы поставили клетку рядом со стиральной машиной. Переносной карцер сразу занял около половины площади подсобки.
– Марли, иди сюда, – позвал я, когда мы окончательно установили клетку. Я кинул игрушку, и он с удовольствием бросился за ней.
Пока он ее грыз, не подозревая о новом жизненном испытании (нечто подобное психиатры называют «принудительным вмешательством»), я закрыл за ним дверцу и запер ее на засов.
– Это место будет твоим домом в наше отсутствие, – весело пояснил я.
Марли стоял все там же, довольно пыхтя, без всякого следа озабоченности на морде; потом он вздохнул и улегся.
– Хороший знак, – сказал я. – Очень хороший знак.
В тот вечер мы решили испытать в деле собачью тюрьму строгого режима. На этот раз мне даже не понадобилось заманивать Марли. Я просто открыл дверцу, свистнул, и он сам забежал туда, стуча хвостом по металлическим прутьям.
– Будь хорошим мальчиком, Марли, – сказал я. Когда мы посадили сыновей в мини-вэн, чтобы съездить пообедать, Дженни сказала:
– Знаешь, что?
– Что? – спросил я.
– Первый раз за все время, что мы оставляем Марли одного, у меня не ноет под ложечкой, – призналась она. – До сегодняшнего дня я не осознавала, насколько это раздражает.
– Понимаю, о чем ты, – сказал я. – Обычно мы всегда гадали, что же Марли разрушит на этот раз.
– Да, или во сколько же нам обойдется этот коротенький вечер в кино.
– Это была русская рулетка.
– Мне кажется, клетка – наша самая полезная покупка, – добавила она.
– Нам надо было купить ее намного раньше, – согласился я. – Душевное спокойствие бесценно.
Мы прекрасно пообедали, а потом остались смотреть закат на пляже. Мальчишки плескались в волнах, бегали за чайками, бросали горсти песка в воду. У Дженни был непривычно умиротворенный вид.
Тот факт, что Марли сидит в безопасности в карцере, то есть там, где он не может нанести вред ни себе, ни чему-либо другому, действовал на нас как исцеляющий бальзам.
– Что за чудесный пикник мы устроили! – улыбнулась Дженни, когда мы подъезжали к дому.
Я собирался согласиться с ней, как вдруг заметил боковым зрением что-то странное. Я повернул голову и посмотрел в окно около входной двери. Жалюзи были закрыты, как всегда, когда мы уходили куда-нибудь. Но чуть выше подоконника пластины жалюзи были подняты, и сквозь них что-то просовывалось наружу.
Что-то черное. И мокрое. И прижатое к стеклу.
– Какого… – начал я. – Как мог… Марли?
Едва я открыл дверь, навстречу мне, естественно, бросился наш пес. Он вился ужом в прихожей, по уши счастливый, что хозяева снова дома. Мы прочесали весь дом, проверяя каждую комнату, каждый шкаф на предмет следов типичного поведения оставленного без присмотра Марли. Дом оказался в порядке, имущество не пострадало. Мы зашли в подсобку. Дверь клетки была распахнута, будто бы тайный сообщник Марли прокрался в дом и выпустил заключенного. Я присел на корточки, чтобы осмотреть замки. Засовы были отодвинуты, и с них капала собачья слюна.
– Это сделали изнутри, – заключил я. – Каким-то образом наш Гудини пролизал себе дорогу из Большого Домика.
– Поверить не могу, – сказала Дженни. Позже она добавила еще одно слово, и я был рад, что дети находятся достаточно далеко, чтобы не слышать его.
Мы всегда думали, что у Марли ума не больше, чем у инфузории, но он оказался достаточно сообразителен, чтобы понять: с помощью своего длинного языка он может аккуратно сдвинуть втулки. Он «пролизал» себе путь к свободе и в течение последующих недель доказал, что легко может повторить этот трюк, когда ему заблагорассудится. Тюрьма строгого режима оказалась на самом деле просто колонией. Бывали дни, когда мы возвращались и находили его мирно спящим в клетке, в другие он ждал нас у окна. Марли практически невозможно было заставить сделать что-либо, если он сам этого не хотел.
Мы начали привязывать оба засова к прутьям толстыми электрическими кабелями.