А на картине всё стало по-другому. Краски, краски. И страшная какая-то. В общем, понимаю – большая вещь. Но в общем не понравилось. Так Якушеву и доложу. Ничего не поделаешь. Каждому своё. О вкусах не спорят. В следующем зале “Иван Грозный”. Это я уже видел. А дальше вниз по лестнице ещё тыща залов.
– Пойдём, – говорю, – обратно. А вперёд идти – запутаемся.
Пошли обратно через верещагинский. Смотрю, а его картины какие-то рыжие стали. Как будто через жёлтый светофильтр. Смотрю – Княгиня моя отстала и назад глядит.
– Идём…
– Подожди… – говорит.
Оглянулся и я – куда это она смотрит? И вдруг сквозь просвет двери опять Морозову увидел. Не всю. Дверь мешала. И вдруг вижу – серебро.
На картине – зима, но серебряная и что-то напоминает. А что? Не могу вспомнить. И вдруг вспомнил – погоду напоминает, которая была, когда я от “Девушки с горностаем” уходил.
– Коля, я ещё хочу посмотреть…
Я так удивился, что говорю:
– Ну давай.
Двинулись обратно.
– Коля, помедленней…
Пошли помедленней, а навстречу нам надвигалась великая картина. Чем ближе, тем более великая. Фигуры те же, а картина всё лучше, всё больше. Великая. Пока я не понял – цветом захлёбываюсь. Как это можно – не знаю, только чувствую – печаль и стойкость, и как будто я мимо картины смотрю, а как-то всё печаль и стойкость.
Подошли. Смотрели. То проходило, то снова подхватывало. Другие картины Сурикова смотрели, “Меншикова”, “Стрельцов”, портреты, и снова – на неё.
– Я посидеть хочу, – говорит Княгиня.
– Посиди.
И сам присел рядом. Экскурсия подошла и загородила.
– Коля… что же это мы со своей любовью сделали? – говорит Княгиня.
– Маму спроси.
– Перестань…
А на меня такая духота напала, такая лень.
– Наверно, надо долго мучиться, чтобы искусство понять, – говорит Княгиня.
– Наверно, – говорю я.
– Хочешь, “Ивана Грозного” посмотрим?
– Давай.
Заглянули.
– Нет, – говорю. – Не могу. Может, он и великий ху дожник, а сейчас не могу.
– Идём, ещё посидим.
Сели. Экскурсии то закрывали картину, то открывали.
– Коля, – говорит Княгиня. – Оказывается, я русская женщина…
– Значит, и у нас Возрождение… А между прочим, у Сурикова жена была француженка.
– Ну да?
– А у Пушкина дед был из Эфиопии, а Александр Иванов в Италии картину писал, а ученик Леонардо Московский Кремль строил…
– Поехали к Якушеву… Я ему спасибо скажу.
– А я тебе.
– За что?
– За Сурикова.
– А я при чём?
– Если бы ты не оглянулась, я бы ушёл.
– Посмотри… У девушки руки замёрзли… красиво как. Нет… не то… Коля, ты меня любишь?
– Похоже, что так.
– Коля, мне кажется, что я летаю. Дай руку, прислони. Слышишь? Как сердце стучит?
– Не надо. Смотрят.
– Коля, наплевать.
– Наплевать.
Сидели, пока не стемнело. Нас никто не гнал. А когда стемнело – картина даже вблизи стала серебряная.
Потом свет зажгли, и мы ушли.
– Дядя Костя, откуда вы узнали, что она цвет лучше меня видит?
– Не цвет. Колорит. Цвет в жизни, колорит в картине. Колорит – это музыка цвета. Её сочинять надо. До женщины музыка быстрей доходит. Зато мы крепче усваиваем.
Это он как в воду смотрел.
…В небе всё просто.
С другой стороны, если не знать, что ты часть процесса, то тоже озвереешь. А знание даёт, нет, не даёт, а придаёт мужества.
Якушев мне сказал:
…Если описать повара или доктора не в героическом виде, а в каком-нибудь ином, то все повара и врачи обидятся.
Из-за путаницы. Из-за путаницы с понятием “типичное”, которая восходит к путанице между искусством и жизнью.
У жизни в целом нет задачи воздействовать на нас, а у искусства есть. Потому типичное в жизни и в искусстве– это разные вещи. Как цвет и колорит.
Типичное в жизни тяготеет к абстракции, а в искусстве к конкретности.
Казалось бы, дело очевидное – в жизни и в искусстве типичное – это обобщение на разных уровнях. Казалось бы. Но и это не так.
В жизни мы типизируем для удобства, для экономии мозгов, для понятности, для познания – “дерево”, и точка, а какое? Пока неважно, важно, что не “камень”. А в искусстве мы типизируем для впечатления.
Если изучать быт помещиков по “Евгению Онегину”, то поэма умирает, потому что пропадает впечатление, что её сочинил Пушкин.
Типизация в искусстве – это сочинение. А что такое сочинение, не знает никто. Сочинение для того, чтобы произвести впечатление, а впечатление не даёт крови прокиснуть и апеллирует к душе.
Вот почему мудрец говорит, что очень легко представить себе, в каких обстоятельствах зародился какой-нибудь образ, но почти невозможно объяснить, почему он воздействует, когда эти обстоятельства пропали.
А что уходит вместе с обстоятельствами, то и не искусство.
А бывает, кажется, это уходит, ан нет, вдруг снова возвратилось.
СЦЕНА 1
Флоренция. Сад около дома. Вечер. Половодье цветов и листьев. Две женщины – молодая и старая. Старая вяжет. Молодая поёт, подыгрывая на лютне.
Мона Лиза
Уезжал или нет ты,
Об этом не знаю,
Но когда я ложусь
И когда я встаю,
Ты со мною всегда.
И когда я мечтаю,
Входишь ты в мою душу
И в песню мою.
В сновиденьях моих
Мы друг к другу прильнули.
Мы с тобою вдвоём,
Мы с тобою вдвоём.
Если серьги мои,
Звеня, шевельнулись,
Значит, ты шевельнулся
В сердце моём.
Как вечер этот ласков! Он такой
Сиреневый и тихий, этот вечер,
Как будто он из вечеров последний,
Как будто завтра грянет ураган.
Анита
Ох, не люблю я эту песню, Лиза.
Который год ты замужем, синьора,
А всё ещё как девочка поёшь.
Мона Лиза
Когда ещё я девочкой была…
Ты помнишь ли, Анита? Помнишь, помнишь?!
Ещё до разорения отца?
Я столько пела…
Анита
Как не помнить, Лиза!
Мона Лиза
Однажды, помню, вот в такой же вечер
Отец велел мне петь перед гостями.
Я раскапризничалась и не стала петь,
Хоть гости все о том меня просили.
Вдруг незнакомец подошёл ко мне.
Его я прежде в доме не видала.
“Ведь мы с тобою вместе будем петь”, –
Сказал он мне, потом обнял за плечи
И посмотрел в глаза мне так глубоко,
Как будто заглянул на дно души.
И он весь вечер пел, играл на лютне,
И я весь вечер вторила ему.
Его я долго помнила, Анита.
И всё отца просила, чтоб позвали.
Но он сказал, что мастер Леонардо
Уехал далеко и не приедет.
Как много пролетело лет, как много…
И мой отец давно уже в могиле,
А он опять приехал и сейчас
Сидит в гостях у мужа моего.
Как странно всё, Анита!
Анита
Что ж такого? Приехал и опять уедет.
Мона Лиза
Не знаю… Может быть, и нет…
Постой, Анита, кажется, идут…
Анита
И впрямь выходят. Надо их встречать.
Куда ж ты, глупая? То повидать хотела,
А то бежишь?
Мона Лиза
Я не хочу, Анита.
Анита
Ну вот, опять всё детские затеи.
Порядка ты не знаешь, Мона Лиза.
Ведь муж твой, как всегда, перед прощаньем
Захочет показать тебя гостям.
Мона Лиза
Захочет – позовёт…
На лестницу выходят Леонардо и Аталанте, Зороастро, Мельци. Джокондо их провожает.
Джокондо
Итак, синьор маэстро, все дела
Успешно привели мы к окончанью.
Имущество немногое, синьор,
В порядке всё. И пени и доходы
Положены сполна на ваше имя.
Леонардо
Благодарю, Джокондо, от души,
За хлопоты твои о нашем деле,
Которое вы сделали своим.
Я напишу для вас мадонну с сыном.
Как только встречу нужную натуру.
Джокондо
Увы, твою картину, о маэстро,
Приобрести сумеет только князь.
Аталанте сбегает по лестнице, срывает цветок. Замечает Мону Лизу и молча кланяется ей.
Хочу я вам представить, Леонардо,
Супругу драгоценную мою.
Идите-ка сюда, моя синьора.