– Он только в нем и понимает, – почему-то раздраженно ответил Илья Игоревич. – На этот счет можете не сомневаться.
Посетив своего будущего зама сначала на его городской квартире, а затем на даче в Репино, Сергей понял, что в строительстве тот и вправду разбирается здорово. И еще он понял, что за замом придется серьезно приглядывать.
Стайка еропкинских секретарш разлетелась в первые же дни. Как выяснилось, официально числилась в штате только одна, та самая Танька, а остальные проходили нечто вроде испытательного срока.
Вместо них Сергей взял на работу Настю.
Это было непросто. Лева, узнав, что Сергей забирает девушку к себе, устроил дикую сцену.
– Это мое хозяйство! – обиженно кричал он. – Ты отсюда через месяц свалишь, а где я другую такую найду? Ты что, не знаешь, что в "Инфокаре" людей из одного предприятия в другое не сманивают? Это, если хочешь знать, не по-товарищески!
– Насчет "по-товарищески" ты бы лучше молчал, – посоветовал ему Терьян, двигая по столу микрофон, снятый со шкафа в Левином офисе. – По-товарищески мы с тобой потом будем разговаривать. Через месяц она у тебя все равно работать не будет, я ее увожу в Москву. А этот месяц я так или иначе буду жить там, на квартире. Так что, если кто в гости и заявится, тебе придется его куда-нибудь в другое место пристраивать.
Через три дня после снятия Еропкина Настя перебралась ночевать в гостевую квартиру. Она приходила, когда Сергей уже доедал ужин, мыла посуду, готовила еду на завтра. Спала она в гостиной. Та, начавшаяся с поиска отвертки ночь больше не повторялась. Дверь между гостиной и спальней оставалась открытой, и Сергей, просыпаясь ночью от навязчивого и порядком уже надоевшего сна, слышал ее тихое дыхание.
А со сном и вправду творилось что-то непонятное. Сергею все так же снился Платон, снились загадочные автоматчики, выстрелы и взрывы, каждую ночь он отчетливо видел руки Платона, вставлявшие патроны в никелированный барабан кольта, с пугающей четкостью ощущал в руках тяжесть автомата, сперва холодного, потом раскалившегося от стрельбы и снова начинающего остывать. Это ощущение было настолько жизненным, что когда Сергей внезапно, рывком, просыпался, чувствуя, как и в первое пришествие сна, что не может пошевелить ногами, то сразу же смотрел на руки, дабы убедиться в отсутствии оружия. Постепенно ощущение тяжести автомата проходило, ноги начинали шевелиться, Сергей прислушивался к дыханию Насти и снова засыпал. Но с каждым днем ему становилось все труднее.
Как бы не выматывался Сергей на работе, когда бы он не заявлялся в квартиру, стоило ему опустить голову на подушку – и убойное желание спать пропадало немедленно. Настя пыталась кормить его таблетками, лекарства не помогли, только весь следующий день Сергей маялся с сильнейшей головной болью. Он стал глушить себя спиртным, выпивая на ночь когда двести, а когда и триста грамм водки. Бесполезно. И как-то ночью, глядя в потолок и борясь с желанием разыскать отбираемые Настей на ночь сигареты, он понял, что сам не дает себе заснуть, потому что боится навязчивого сюжета, который неминуемо придет, боится вновь испытать жуткое веселье, с которым он во сне нажимал на спусковой крючок автомата, боится почувствовать, как отнимаются ноги, и услышать непонятные, но грозные шаги по битому стеклу и кирпичной крошке.
Вот тогда Сергей и решил вышибать клин клином. Надо приучить себя к идиотскому сну. В конце концов, любой кошмар – не более чем бред, дурацкая игра подсознания. Старый детский рецепт – скажи себе, что все это выдумка, и кошмар разлетится в пыль.
Теперь, закрывая глаза, Сергей сам начинал вызывать из памяти эпизоды преследующего его сна – вот они сидят у стола, вот Платон выдвигает ящик и достает пистолет, вот его пальцы вставляют патроны в барабан, вот затянутые черным лица за окном... Детский рецепт сработал. Терьян тут же проваливался в темноту и досматривал продолжение независимо от своей воли.
Бессонница, таблетки и водка достали Сергея настолько сильно, что он добровольно выбрал еженощный кошмар.
Со временем он настолько привык к нему, что даже стал досадовать на внезапные пробуждения, не позволяющие понять, кто же это размеренным и неторопливым шагом подбирается к его неподвижному телу, отбрасывая ногой осколки стекла, лежащие на пути. Однажды, уже понимая, что он проснулся, Терьян в последнее мгновение сна вроде бы почувствовал какое-то движение в воздухе коридора, затянутом пылью и дымом. Усилием воли – оно-то и пробудило его окончательно – Сергей вызвал из темноты смутное видение мужской руки с короткими, усеянными веснушками пальцами, однако на этом все и кончилось. Как он ни старался продлить сон, ничего не получалось. Осталось только отчетливое понимание, что перестрелка, взрывы и пугающая его неподвижность ног – это ерунда и детский лепет по сравнению с неведомой угрозой, приближающейся по битому стеклу.
Каждое утро, измученный неумолимо повторяющимися ночными событиями, Сергей брился, принимал душ, равнодушно поглощал завтрак и, стараясь не разбудить Настю, тихо прикрывал за собой входную дверь. У подъезда его ждала машина. От штурминской "вольво" он отказался вскоре после памятного собрания, на еропкинский "мерседес" пересесть не захотел, предпочтя продать его, на вырученные деньги купить "Волгу", а оставшиеся деньги пустить на строительство.
Водителя Терьян нашел, дав объявление в вечернюю газету. Алик был вежлив, безотказен, распахивал перед Сергеем дверцу машины, спрашивал разрешения закурить и включить радио, никогда не отпрашивался, постоянно был под рукой и, во сколько бы не закончился рабочий день, назавтра обязательно ровно в восемь уже стоял у подъезда в выглаженном костюме и белой рубашке с галстуком. Правила дорожного движения Алика интересовали постольку поскольку, за рулем он руководствовался исключительно соображениями целесообразности и сбрасывал скорость только перед ухабами и рытвинами, которыми изобиловали дороги в граде Петра. Если Алика тормозили гаишники, он разбирался с ними сам, тут же отсчитывая положенную мзду. Поездив с новым водителем неделю, Сергей прикинул в уме и сообразил, что зарплаты Алику хватает в аккурат на штрафы и взятки. Когда же он попытался дать водителю денег, тот вежливо, но решительно отказался.
– Это моя работа, Сергей Ашотович, – сказал он. – Я нарушаю – я плачу.
– Так ты же всю зарплату раздаешь. – Сергей пожал плечами и засунул в бумажник отвергнутые Аликом купюры. – Давай я тебе прибавлю, что ли.
– Если вы мной довольны, прибавьте. Только штрафы тут ни при чем. – Алик улыбнулся Сергею, пересек осевую и погнал по встречной полосе.
Когда Терьян взял Настю к себе, они стали по утрам ездить на работу вместе. Вечером Сергей отпускал Настю пораньше, Алик отвозил ее и возвращался за ним. С ней, как и с Терьяном, Алик был вежлив и предупредителен, называл Настю по имени-отчеству, по ее указаниям объезжал магазины и рынки, покупая продукты. Однако у Сергея довольно быстро возникло ощущение, что Настя Алика недолюбливает. Прямо она этого не говорила, но, когда утром они садились в машину, Настя сразу же умолкала, отворачивалась к окну и на вопросы Сергея отвечала односложно.
– Он тебе не нравится? – спросил как-то вечером Сергей.
– Почему же, – ответила Настя. – Нравится.
Но из того, что она, ничего не уточняя, поняла о ком идет речь, Сергей сделал соответствующие выводы.