Поздравляю с весной!
Прежде в ответ сейчас же слышался веселый шепот елей, кивавших своими ветвями первому весеннему гостю, а теперь все молчало кругом, так, что Подснежник был неприятно удивлен таким недружелюбным приемом. Когда развернулась цветочная почка и Подснежник глянул кругом желтым глазком, он ахнул от изумления: вместо знакомых деревьев торчали одни пни; везде валялись кучи хвороста, щеп и сучьев. Картина представлялась до того печальная, что Подснежник даже заплакал.
– Если бы я знал, то лучше остался бы сидеть под землей, – печально проговорил он, повертываясь на своей мохнатой ножке. – От леса осталось одно кладбище.
Старушка Ель опять рассказала про свое страшное горе, а Белка подтвердила ее слова. Да, зимой приехали люди с железными топорами и срубили тысячи деревьев, а потом изрезали их на дрова и увезли.
Не успел этот разговор кончиться, как показались перистые листья папоротников. В густом дремучем лесу трава не растет, а мох и папоротник, – они любят и полусвет и сырость. Их удивление было еще больше.
– Что же? Нам ничего не остается, как только уйти отсюда, – сурово проговорил самый большой Папоротник. – Мы не привыкли жариться на солнце…
– И уходите… – весело ответила зеленая Травка, выбившаяся откуда-то из-под сора нежными усиками.
– А ты откуда взялась? – сурово спросила старая Ель незваную гостью. – Разве твое место здесь? Ступай на берег реки, к самой воде…
Весело засмеялась зеленая Травка на это ворчанье. Зачем она пойдет, когда ей и здесь хорошо? Довольно и света, и земли, и воздуха. Нет, она останется именно здесь, на этой жирной земле, образовавшейся из перегнившей хвои, моха и сучьев.
– Как я попала сюда? Вот странный вопрос! – удивлялась Травка, улыбаясь. – Я приехала, как важная барыня… Меня привезли вместе с сеном, которое ели лошади: сено-то они съели, а я осталась. Нет, мне решительно здесь нравится… Вы должны радоваться, что я покрою все зеленым, изумрудным ковром.
– Вот это мило! – заметила Белка, слушавшая разговор. – Пришла неизвестно откуда, да еще разговаривает… А впрочем, что же, пусть растет пока, особенно если сумеет закрыть все эти щепы и сор, оставленные дровосеками.
– Я никому не помешаю, – уверяла Травка. – Мне нужно так немного места… Сами будете потом хвалить. А вот вы лучше обратите внимание вон на те зеленые листочки, которые пробиваются из-под щеп: это осина. Она вместе со мной приехала в сене, и мне всю дорогу было горько. По-моему, осина – самое глупое дерево: крепости в нем никакой, даже дрова из нее самые плохие, а разрастается так, что всех выживает.
– Ну, это уж из рук вон! – заворчала старая Ель. – Положим, старый ельник вырублен, но на его месте вырастут молодые елочки… Здесь наше старинное место, и мы его никому не уступим.
– Когда еще твои елочки вырастут, а осинник так разрастется, что все задушит, – объяснила Белка. – Я это видела на других порубях… Осина всегда занимала чужие места, когда хозяева уйдут… И вырастает она скоро, и неприхотлива, да и живет недолго. Пустое дерево, вечно что-то бормочет, а что – и не разберешь. Да и мне от него поживы никакой.
В одну весну на свежей поруби явились еще новые гости, которые и сами не умели объяснить, откуда явились сюда. Тут были и молодые рябинки, и черемуха, и малинники, и ольхи, и кусты смородины, и верба; все эти породы жались главным образом к реке, оттесняя одна другую, чтобы захватить местечко получше. Ссорились они ужасно, так что старая Ель смотрела на них, как на разбойников или мелких воришек, которые никак не могли разделить попавшуюся в руки лакомую добычу.
– Э, пусть их, – успокаивала ее Белка. – Пусть ссорятся и выгоняют друг друга. Нужно подождать, старушка. Только бы побольше уродилось шишек, а из шишек выпадет семя и народятся маленькие елочки.
– У тебя только и заботы, что о шишках! – укорила Ель лукавую лакомку.
– Всякому, видно, до себя…
Порубь заросла вся в одну весну и новой травой, и новыми древесными породами, так что о сумрачных папоротниках не было здесь и помину. В зеленой, сочной траве пестрели и фиолетовые колокольчики, и полевая розовая гвоздика, и голубые незабудки, и ландыши, и фиалки, и пахучий шалфей, и розовые стрелки иван-чая. Недавняя смерть сменилась яркой жизнью молодой поросли; а в ней зачирикала, засвистела и рассыпалась веселыми трелями разная мелкая птичка, которая не любит глухого леса и держится по опушкам и мелким зарослям. Приковылял в своих валенках и косой зайка: щипнул одну травку, попробовал другую, погрыз третью и весело сказал Белке:
– Это повкуснее будет твоих шишек… Попробуй-ка!..
III
С тех пор как вырубили лес у реки, прошло уже несколько лет, и порубь сделалась неузнаваемой. С вершины старой Ели виднелось точно сплошное зеленое озеро, разлившееся в раме темного ельника, обступившего порубь со всех сторон зубчатой стеной. Старая Белка, бывшая свидетельницей порубки, успела в это время умереть, оставив целое гнездо молоденьких белочек, резвившихся и прыгавших в мохнатой зелени старой Ели.
– Посмотрите-ка, что там делается, на реке, – просила старушка Ель своих бойких квартиранток. – Меня ужасно это беспокоит… Кажется, довольно здесь набралось всяких деревьев, а идут все новые… Насильно лезут вперед, продираются, душат друг друга, – это меня удивляет! Мне, наконец, надоели эта суматоха и постоянные раздоры… Прежде было так тихо и чинно, каждое дерево знало свое место, а теперь точно с ума все сошли…
Белочки прыгали к реке и сейчас же приносили невеселый ответ:
– Плохо, бабушка Ель… По реке вверх поднимаются новые травы и цветы, новые кустарники, и все это стремится на порубь, чтобы захватить хоть какой-нибудь кусок земли.
– Э, пусть идут: мне теперь все равно, – печально шептала старушка Ель. – Мне и жить осталось недолго.
Время в лесу шло скорее, чем в городах, где живут люди. Деревья считали его не годами, а десятками лет. Происходило это, вероятно, потому, что деревья живут гораздо дольше людей и растут медленнее. С другой стороны, существовали однолетние растения, для которых весь круг жизни совершался в одно лето, – они родились весной и умирали осенью. Кустарники жили десять-двадцать лет, а потом начинали хиреть, теряли листья и постепенно засыхали. Лиственные деревья жили еще дольше, но до ста лет выживали одни липы и березы, а осины, черемухи и рябины погибали, не дожив и половины. С лиственными деревьями пришли и свои травы, и цветы, и кустарники – эта веселая зеленая свита, которая не встречается в глухих хвойных лесах, где недостает солнца и воздуха и где могут жить одни папоротники, мхи и лишайники.
Главными действующими лицами на поруби являлись теперь река Безымянка и Ветер, – они вместе несли свежие семена новых растений и лесных пород, и таким образом происходило передвижение растительности. Через двадцать лет вся порубь заросла густым смешанным лесом, точно зеленая щетка. Посторонний глаз ничего здесь не разобрал бы, – так перемешались разные породы деревьев. Зеленая трава и цветы первыми покрыли свежую порубь, а теперь они должны были отступить на берег реки и лесные опушки, потому что в густой заросли им делалось душно да и солнца не хватало.
Но среди светлой зелени лиственных пород скоро показались зеленые стрелки молодых елочек, – они целой семьей окружали старую, дуплистую ель и, точно дети, рассыпались по опушке оставшейся нетронутой стены старого дремучего ельника.
– Не пускайте их! – кричала горькая Осина, шелестя своими дрожавшими листиками. – Это место наше… Вот как они продираются.