Каменный уступ у входа освещало теперь солнце, и лисёнок жадными глазами глядел на гревшуюся там большую ящерицу Чус с зелёной спинкой. Каг, его отец, иногда приносил ему таких ящериц. Они были помельче, но мясо у них вкусное… а сейчас нельзя даже пошевельнуться.
Карак крепко спала, лишь перебирала изредка во сне ногами, словно бежала.
Вук подумал немного, а Чус тем временем спряталась в щель. Солнце уже ушло с каменного уступа, и лисёнок снова заснул.
Проснулся он оттого, что Карак зашевелилась. В глазах старой лисицы не было и следа сна, и Вук вскочил, словно сроду не спал.
– Здесь была Чус, – сообщил он. – Спинка у неё зелёная. Но я побоялся шуметь. Мясо-то у неё вкусное.
– Брось, сынок, – улыбнулась Карак, – авось проживём и без Чус. Да ты всё равно не сумел бы её поймать. Чус проворная, и там за ней трещина. Я уже пробовала, – махнула она лапой. – Не стоит с ней возиться. Иди, сынок!
– Она вытащила остатки петуха. – Поедим то, что осталось от Курри, небось вечером что-нибудь перепадёт нам.
Петушиного мяса было на один зуб, но червячка они заморили.
Потом издалека донёсся шум. Крики человека, звон бубенчиков и свист кнута.
– Слышишь? Это Гладкокожий, человек! – проворчала Карак. – Не может он не шуметь! Орёт на весь лес и считает, что всё ему принадлежит. Всех подряд убивает, и мы лишь его боимся. Некоторые люди ходят с молниебойной палкой и способны убить тебя даже на расстоянии. Берегись их!
– Сюда не придёт человек? – содрогнулся от страха Вук.
– Куда ему, – торжествующе засмеялась Барак, – ведь он ходит на двух неуклюжих ногах, как аист Келе, тот, что ищет на лугу Унку и живёт в деревне вместе с людьми.
– Не обижают его люди?
– На что им аист? У него только ноги да шея, а мясо, говорят, вонючее.
– А нас зачем люди обижают? – встревожился лисёнок. – Они едят нас?
– Чёрта с два! Им просто жалко уступить нам то, что мы едим, ведь они считают, всё принадлежит им: и Курри, и Калан, и Таш, и всё прочее. Люди любят то же, что мы, и убивают нас, чтоб им больше досталось. И наша шуба нужна им, потому что они гладкокожие, как Унка, и будут мёрзнуть, когда затвердеет хребет вод. Но на то темнота, чтобы скрывать нас. На то у нас четыре ноги, чтобы люди нас не догнали, и нос, чтобы мы издали чуяли их приближение, ведь хороший лисий нос издали чует их, таких дурно пахнущих. Люди завистливые, поэтому ненавидят свободный лисий народ. Сильные, как корова Му, у которой они даже молоко крадут, и мы не можем справиться с ними, избегаем этих врагов и отнимаем у них всё, что возможно. У людей нет ни носа, ни ног, ни глаз, ни ушей, только огромный рот. И это наше счастье, иначе давно погиб бы свободный лисий народ. И всё же остерегайся людей! Их и Вахура, который предал свободный народ и одолжил человеку свой нос. А теперь давай оглядимся немного, ведь ты будешь жить со мной. Мать мне отдала тебя.
Вук в упор смотрел на лису. Какая-то печаль разлилась в воздухе.
– А папа, мама, братишки и сёстры будут приходить к нам?
– Нет. Ты их забудешь. И ненавидь Гладкокожего: он погубил их.
Лисёнок сел. Он почувствовал горечь во рту и навсегда возненавидел человека. Холодок пробежал по его спине, и старые воспоминания о доме, подёрнувшись туманом, стали причинять боль. Вокруг него гулял бездушный ветер, в котором не было теплоты Инь, силы Кага, игривости его братьев и сестёр. Вук сидел тихо, глядя в пространство, и в его смутные ощущения закралась тоска сиротства.
– Пойдём! – Карак сердечно ткнулась в него носом. – Ты забудешь родных. Надо жить. Научиться уловкам свободных лис и показать гладкокожим тварям, что род Вука сильней, чем они.
Тут солнце зашло за холмы, и в тени стало прохладно. Карак перенесла Вука через трещину в скале и отпустила на отвесном карнизе.
– Здесь ты уже можешь идти.
На вершине холма они остановились. Посмотрели вниз на долину, подставив носы слабому ветру, принёсшему с собой живые, тёплые запахи.
Скудные воспоминания лисёнка уже очистились от тоски, и он сказал:
– Кто-то идёт. – И растянулся на земле.
Старая лисица, хотя не слышала ни звука, невольно последовала его примеру. Она в недоумении толкнула Вука, и он указал носом на один из кустов:
– Там!
Возле куста мелькнуло в сумраке что-то белое. Карак уже поняла, что это кошка Мяу, которая, покинув деревню, присоединилась к свободному народу. Она предпочитала не связываться с кошкой: хотя у неё вкусное мясо, но когти острые, и Карак знала лису, у которой Мяу выцарапала один глаз.
Кошка так тихо кралась, что старая лисица даже теперь ничего не слышала, но белая жилетка Мяу мелькала под кустом, где она искала, наверно, гнездо, а может быть, подстерегала живущую там мышку.
Стояла глубокая, напряжённая тишина. Вук из любопытства, чтобы больше увидеть, выставил голову, но тотчас пригнул её, потому что Мяу зашипела и через мгновение уже смотрела на лисиц с дикой груши.
– Как будто можно идти, – поднялась Карак. – Мяу в темноте видит лучше, чем мы, и заметила твои глаза. Теперь уже до утра не спустится она с дерева. Запомни, когда стоишь перед добычей, надо опускать глаза, иначе тебя приметят. А не добудешь еды, станешь слабым, как безногая змея Ши. В темноте горят наши глаза и сверкают зелёными огоньками, как крылья у жука Жу, живущего на цветах. А мясо у Мяу замечательное, да, ты свалял дурака.
– Она потрепала Вука за уши, и ему стало очень стыдно.
Но про себя Карак радовалась, что не надо сражаться с Мяу, которая недёшево отдаёт свою шкуру.
У подножья холма лисы снова приникли к земле. Перед ними тихо струился ручей, и на его берегу самозабвенно распевал лягушачий народ.
– Ступай, попробуй поймать Унку, – сказала Карак. – Если что-нибудь стрясётся, крикни только.
Лисёнок вышел в первый раз на охоту. Карак знала, что он ещё мал, но хотела испытать знаменитую кровь деда Вука.
Малютка Вук с древней лисьей повадкой крался к берегу, и глаза Карак сверкали от радости:
– Он будет первым среди лис!
Вук скользил, как ветерок, даже росинки не сбил с травы. Мышцы его маленьких лапок напряглись, и он чувствовал только первобытную прелесть охоты. Он забыл печаль, забыл Карак и Мяу, за которую недавно получил нахлобучку, и его преследовало лишь одно желание: поймать Унку, которая считает, что раз у неё большой рот, то надо и петь.
Добравшись до берега, он, помня совет Карак, прикрыл глаза.
В низине над ручьём дул небольшой ветерок, и шерсть у Вука взъерошилась от радости, когда среди прочих запахов он обнаружил тёплый, резкий запах Таш. Он не думал уже об Унке. В пылу охоты лисёнок осмелел. Правда, он спугнул Мяу, но теперь покажет Карак свою ловкость.
Вук скользил по берегу, как частица мглы, без голоса, без тени.
Запах Таш становился всё более тёплым и живым. Дикая утка была, как видно, совсем недалеко.
Глаза у лисёнка то широко раскрывались, то сужались. Он спустился к ручью, так как ещё дома слышал, что утки спят на воде.
Лягушки старательно распевали, ручей казался неподвижным, как вдруг Вук обнаружил Таш почти у себя под носом.
Это был ответственный момент. Лисёнок замер, и ему почудилось, будто утка приближается к нему, хотя это его толкал к ней древний инстинкт крови, охоты. Высмотрев, как удобней схватить её за горло, он понёсся с быстротой молнии.
Наевшись вечером рыбёшек, Таш спала. Когда Вук прыгнул на неё, ей показалось, что это обрушилось небо. Она хлопала крыльями, пытаясь взлететь, но потом перед ней потемнела сверкающая на воде рябь, потому что Вук перегрыз ей горло и подмял её под себя в мелководье ручья, который раньше служил Таш колыбелью.