— Плохо вело себя твое здоровье, а не ты.
— Сначала — оно, потом — я. Вернее, сначала всё-таки я, потом — оно. И не надо меня утешать. Такие замечательные люди вчера из-за меня… Нет, нет, стыд и позор! Меня надо наказать. Жестоко, беспощадно.
— Ты абсолютно неправ, — сказала Лёлишна. — Виноват ты лишь в том, что без разрешения вышел погулять и играл в футбол.
— Нет, нет, я всё равно буду переживать. Долго. Мучительно.
— Вот как раз переживать тебе и нельзя. Иди лучше умойся.
— И всё равно буду переживать. Даже умытый.
— И добьёшься, что тебя положат в больницу.
— За что?! — ужаснулся дедушка.
— Чтобы лечить. Если не удаётся вылечить тебя дома, я отправлю тебя в больницу. Нельзя переживать с утра до вечера по любому поводу.
— Хорошо, — угрюмо согласился дедушка. — Я постараюсь выполнить твои указания. Но без переживаний жить ещё труднее, чем с переживаниями.
Как только сели завтракать, явился Петька.
Вид у него был помятый и растерянный.
Когда мальчишка рассказал, что его покинули родители и бабушка, все рассмеялись.
Пока все смеялись, Петька расправился со всей яичницей.
А пока смеялись над тем, как он уснул по дороге в милицию и проспал до утра, Петька доел что-то со сковородки (а что — не разобрал).
— Это всё ерунда, — сказал он. — Вот лампочки, семь штук, забыл выключить, ямку в новом столе провертел — вот это хуже. Взяли бы вы меня к себе, дядя дрессировщик!
— Зачем?
— Да хоть зачем! Не может ведь быть, чтобы я хуже мартышки оказался. Да чтоб польза от меня была, хочу! — жалобно воскликнул Петька. — А то вред один! Самому надоело!
— Ну, раз надоело, — сказал Эдуард Иванович, — значит, соображать начал. А раз соображать уже начал, значит, со временем поумнеешь. А то ведёшь себя, как грудной младенец. Ешь, спишь, делишки разные вытворяешь.
— Плюёшься, — добавил дедушка.
— Хватит тебе младенцем быть, — продолжал Эдуард Иванович.
— Грудным, — весело добавил дедушка.
— Ладно, ладно! — угрожающе проговорил Петька. — Вы меня ещё узнаете. Я таким замечательным буду, что меня когда-нибудь вывесят! Видали на Ленинской улице Доска почёта «Лучшие люди города»? Там я буду!
— Всё может быть, — сказала Лёлишна. — А на поруки тебя брать?
— А ну их, эти поруки! Сам я себе — порука.
Лёлишна с Эдуардом Ивановичем пошли мыть посуду, а Петька вышел на балкон.
— Переживаешь? — спросил, подойдя, дедушка. — Я тебе завидую. Тебе можно переживать. А мне запретили. Категорически. А это было моим любимым занятием.
— Я переживать не буду, — твёрдо ответил Петька. — Хватит. Буду себе какое-нибудь дело искать.
И тут он увидел своего отца и бабушку. Они выходили из-за угла дома.
— Папа! — не своим от радости голосом закричал Петька. — Бабушка! Я тут! Я здесь! Я к вам!
И умчался.
Продолжаем нашу программу
ПРОЩАНИЕ ЗЛОЙ ДЕВЧОНКИ СУСАННЫ КОЛЬЧИКОВОЙ с читателями!
Читайте о её последнем выступлении в нашей программе!
Пробегая от подъезда к подъезду, Петька увидел невероятную картину.
До того невероятную, что не мог не остановиться.
Ему навстречу шла Сусанна Кольчикова с небольшим чемоданчиком в руке и с авоськой — в другой.
Шла одна, опустив голову.
Одна!
— Ты куда это? — прямо-таки обалдело спросил Петька.
Сусанна подняла заплаканные глазки, всхлипнула и ответила:
— Мы больше не увидимся. Прощай навсегда.
— Прощай, конечно, — сказал Петька, — тем более что навсегда. А куда ты?
Но злая девчонка больше не сказала ни слова.
Ушла, всхлипывая тонко и жалобно.
Её отправили в пионерский лагерь, потому-то она и брела, опустив голову.
А вот почему она сама несла (сама!) чемоданчик и авоську, почему шла одна, это следует объяснить.
Вчера, прибежав из цирка без туфель и бабушки, Сусанна плюхнулась на диван и закрыла глазки.
И пронзительнейше застонала.
— ЕЩЁ ЧТО? — грозно спросил папа. — ОПЯТЬ ЧТО-НИБУДЬ?
— Где туфли? — спросила мама.
— Где бабушка? — спросила старшая бабушка.
— Она ИЗБИЛА меня, — со стоном ответила злая девчонка. — В цирке. При всех. Дала мне ЗАТРЕЩИНУ. И бросила на улице. Ой… как мне страшно ужасно…
— Довели, — мрачно заключил папа.
— Я петь больше для неё не буду, — сказала старшая бабушка. — И хрюкать не буду. И мяукать не буду. И кудкудакать не буду. И вообще я уезжаю. К брату. В Калугу.
У Сусанны было такое ощущение, словно она ехала в трамвае по знакомому-знакомому маршруту, а приехала, например, на Луну.
Сквозь полуопущенные веки злая девчонка следила за тем, что происходило вокруг, и ничего не понимала.
Ей становилось ясно: происходило что-то непонятное, невиданное, страшное.
Родители и бабушка почему-то вроде бы перестают её слушаться.
— Ну… лад-но!
Она дёрнулась всем телом, затем подёргала левой и правой ногами попеременно.
— Это мне надо дёргаться! — крикнул папа уже обычным голосом. — Это ты нас издёргала! Нас сегодня вызывали в домовой комитет! И правильно! И смеялись над нами! И правильно!
— Посмотри, она всё ещё дёргается, — прошептала мама.
— ПУСТЬ! — отрезал папа. — Не боюсь нисколько. Завтра она поедет в пионерский лагерь. Будет жить как все. Пусть попробует там дёргаться.
Тогда Сусанна стала хрипеть.
— Ей плохо, — прошептала мама.
— Пусть, — сказала старшая бабушка.
— Ни в какой пионерский лагерь я не поеду, — дрожащим голоском проговорила Сусанна. — Там для меня — смерть. Я простыну, утону, сломаю ногу или руку, отравлюсь недоброкачественно приготовленной пищей.
— Это мои слова, — грустно призналась старшая бабушка, — я отрекаюсь от них.
— Там за мной не будет надлежащего присмотра и ухода, — продолжала Сусанна. — Мне, которая привыкла к заботе, ласке, трудно будет среди сотни невоспитанных сорванцов и сорванок.
— Последнего слова я не говорила! — воскликнула мама.
— А про клещей вы забыли? — спросила Сусанна. — Пусть тот отправляет детей в пионерлагеря, кто не может обеспечить им другой, более комфортабельный вид отдыха.
— Отказываюсь от своих слов! — крикнул папа. — Поедешь в лагерь! Там тебя отучат дёргаться и мучить взрослых! Там ты сама станешь человеком!
— А мои музыкальные способности?
— Нет у тебя никаких музыкальных способностей!
Пришла младшая бабушка, с порога заявила:
— Всему есть мера. Моя бывшая внучка довела меня до того, что я дала ей ЗАТРЕЩИНУ. В цирке. При всех. До сих пор рука болит. Свои новые туфли она оставила на улице.
— А ты не могла их поднять? — крикнула Сусанна. — Тебе трудно было нагнуться, да?
— МАРШ ЗА ТУФЛЯМИ! — И папа приподнял дочь с дивана и толкнул к дверям.
— И вообще я уезжаю, — сказала младшая бабушка, — к сестре. В Воронеж. Хочу отдохнуть.
Если бы я был злой человек, я бы всему этому порадовался. Но, честно говоря, мне чуть-чуть жаль Сусанну. Не одна же она виновата, что выросла злой девчонкой.
Туфель она не нашла — утащили собаки.
Села Сусанна на диван и заплакала. Заплакала она по-настоящему, с горя.
Никто к ней не подходил.
Бабушки собирали вещи, так как решение уехать оказалось бесповоротным.
Никто не подходил к Сусанне.
Только мама несколько раз вставала, но каждый раз садилась обратно.
Утром Сусанна спросила:
— Я ведь никуда не поеду, правда?
— Поедешь, — спокойно, но твёрдо ответил папа, — в пионерский лагерь «Рассвет».
— Кто проводит меня?
Папа ответил тем же тоном:
— Дорогу ты знаешь. Возьми вещи и иди. Счастливо тебе отдохнуть.
О том, как жилось ей в пионерском лагере, догадайтесь сами.
Представление продолжается
Выступают тигренок Чип, мартыш Хлоп-Хлоп и домоуправляющий —
ГРОЗНЫЙ ТОВАРИЩ СУРКОВ
В домоуправление, где сидел грозный товарищ Сурков, которого все боялись, вместе с Лёлишной пошёл Эдуард Иванович, сказав:
— Сначала заглянем в цирк, возьмём с собой помощников.
Помощниками оказались Чип и Хлоп-Хлоп. Как они обрадовались, увидев хозяина!
Мартыш даже полез целоваться, но Эдуард Иванович отвернулся. Хлоп-Хлоп обиженно пискнул, но чмокнул-таки его в щёку.
А Чип тёрся о ноги хозяина и урчал-урчал-мурлыкал.
— Вот что, друзья, — сказал Эдуард Иванович. — На вашу долю выпала ответственная задача. Надо помочь Лёлишне и её дедушке обменять квартиру. Несколько раз она обращалась в райжилуправление, оттуда заявление переслали в домоуправление к грозному товарищу Суркову, которого все боятся. Грозный товарищ Сурков говорит: не имеем возможности, но постараемся. На самом же деле он имеет возможность, но не старается. Наша задача заключается в том, чтобы заставить товарища Суркова перестать быть грозным и быстрее помочь Лёлишне. Ясно? Вопросов нет? В путь!
Лёлишна вела Чипа на поводке, а Хлоп-Хлоп устроился на руках у хозяина.
Сами понимаете, что за ними увязалась целая толпа мальчишек, которым Хлоп-Хлоп показывал язык, кулак и корчил рожицы.
И мальчишки показывали ему язык и строили рожицы, но кулаками не махали.
Вот такой толпой и явились к домоуправлению.
Служащие этой важной конторы всполошились.
А когда в комнату к ним втопал, скаля зубы, Чип, служащие (а это были женщины) вскочили из-за своих столов и спрятались за самый большой стол, за которым сидел сам грозный товарищ Сурков.
Надо сказать, что когда-то, не очень-то уж и давно, грозный товарищ Сурков был не маленьким начальником, но очень плохим человеком. Стал он из-за этого начальником поменьше, а каким он стал человеком, судите сами. Пора вам во всём этом уже самим разбираться.
Внешне в нём ничего грозного не было. Невысокого роста, с лохматой шевелюрой, с недобрым взглядом чёрных глаз, он, чтобы выглядеть выше ростом, носил шляпу.
Её он не имел обыкновения снимать даже в конторе.
Увидев тигрёнка, Эдуарда Ивановича, Хлоп-Хлопа и Лёлишну, товарищ Сурков спросил:
— Как прикажете это понимать? Адреса зверинца не знаете?
— Здравствуйте, — сказал Эдуард Иванович.
А мартыш молниеносно прыжком соскочил на стол, сорвал с управляющего шляпу, возмущённо погрозил ему пальцем, сам себе поаплодировал и снова влез на плечо к своему хозяину.
Товарищ Сурков на приветствие не ответил и, стараясь выглядеть невозмутимым, спросил:
— Охлопкова, где тигра взяла? Зачем сюда появилась? Почему без намордника? Мартышке кто тут скакать разрешил? — И платком вытер крупные капли пота на носу.
— Я насчёт заявления, — сказала Лёлишна. — Дедушке тяжело подниматься… врач сказал… тигрёнок из цирка… вы обещали… дедушка…
— Ну, обещал. Дальше?
— Выполняйте свое обещание, — сказал Эдуард Иванович.
А Чип, как бы полностью поддерживая просьбу хозяина, зарычал, широко раскрыв пасть.
Женщины завизжали.
Мальчишки, облепившие подоконники, захохотали и тоже порычали и повизжали.
— Я милицию вызову, — сказал, сразу став не очень грозным, управляющий домами. — Вы нарушаете общественный порядок. Мешаете работе государственного учреждения. Хулиганите. Нервируете аппарат, то есть моих сотрудниц.
— А вы не хотите помочь девочке, — спокойно возразил Эдуард Иванович. — Вы же знаете, как ей трудно жить, имея на руках больного дедушку.
— Я всё знаю! — тихо крикнул товарищ Сурков, снова вытирая пот на носу. — Надоела мне ваша девочка с вашим дедушкой! Из горздрава два раза звонили. А у меня нет…
— Есть, — сказала одна служащая, — мы ещё вчера напоминали вам о заявлении Охлопковой…
— О! — сказал товарищ Сурков. — Чередь! Желающих спуститься с верхних этажей в нижние путём обмена жилплощади много. У одного дедушка, у другого — бабушка, третий сам плохо дышит. Но это всё ерунда. Другое дело — мотоцикл, мотороллер. Дедушки-бабушки дома посидеть могут, нечего им взад-вперёд на пятый этаж бегать. А попробуй-ка на себе мотоцикл таскать. Мотороллер попробуй на себе таскать! А?
Мартыш показал ему язык.
И мальчишки показали ему языки.
А Эдуард Иванович твёрдо сказал:
— Мы не уйдём отсюда, пока вы не дадите…
— Не дам! — крикнул товарищ Сурков. — Не дам!
И мальчишки закричали:
— Не дам! Не дам! Не дам! Не дам!
— А я не могу, — гордо и даже торжественно произнёс товарищ Сурков, — не могу думать и руководить в такой обстановке.
Тут все служащие стали упрашивать его подписать заявление Охлопковой, называли номер дома и номер квартиры, жильцам которой не нравится первый этаж.
— Пусть придёт в другой раз, — упрямился товарищ Сурков. — А то можно подумать, что я тигрёнка или мартышки видите ли, испугался. Или попал под их влияние. Смешно. Нет, нет, пусть Охлопкова ещё несколько разиков придёт.
— И в каждый другой разик, — насмешливо сказал Эдуард Иванович, — я буду приходить с ней. И возьму с собой уже не тигрёнка, а льва.
— Льва-а-а? — хором спросили мальчишки и служащие.
— Самого настоящего. И тоже без намордника. Могу и двух львов привести. И трёх.
— Безобразие, одним словом, — еле выговорил товарищ Сурков, теперь уже совсем негрозный. — Отвечать будете. Какая там у вас квартира на обмен согласна?
Короче говоря, завтра же Лёлишна могла переезжать на первый этаж в соседнем доме.
Следующим номером нашей программы —
ЖИВЫЕ ТАРЕЛКИ
Исполняет единственный мужчина в своей семье Владик Краснов, бывший Головёшка
В действие вступает ТЁТЯ НЮРА, КОТОРАЯ СЧИТАЕТ СЕБЯ СВЯТОЙ
Владик мыл посуду. То есть не мыл, а бил.
Потому что тарелки оказались живыми.
Первая же тарелка выскользнула из его рук в раковину. И, конечно, разбилась.
— Эх ты, — сказал ей (вернее, её осколкам) Владик, — совести у тебя нету.
Со второй тарелкой он держался настороженно и даже сумел донести её до струи воды из крана.
И тут она (то есть тарелка) выскользнула из его рук на пол.
И разбилась.
«Ну, погодите! — возмущённо подумал Владик. — Не хотел я с вами связываться, а придётся. Не забудьте, что руки у меня золотые. Так сам гражданин милиционер дядя Горшков считает. Мозговая система у меня имеется. И вы из себя много-то не воображайте. Тем более, что я — единственный мужчина в нашей семье».
И тут третья тарелка — вдребезги.
Сел Владик.
Задумался.
Пустяковое вроде бы дело, а — не получается. В цирке вон тарелки на палках крутят, в воздух бросают и чего только с ними не делают, а тут…
Он встал.
Взял тарелку обеими руками.
И поднёс к раковине.
Но нужна ещё одна рука, чтобы открыть кран.
Владик отнёс тарелку обратно на стол, открыл кран, взял тарелку обеими руками и подставил под струю.
Брызги во все стороны бросились.
Даже глаза пришлось зажмурить.
Вымок Владик до пояса.
Зато и тарелка немного вымылась.
К следующей — пятой — тарелке он отнёсся уже увереннее, да и она, видимо, почувствовала, что имеет дело с человеком, который кое-что в мытье посуды понимает.
И облился он на этот раз меньше. Маленькая работа, а — работа. И когда сделаешь её, приятно.
— Чего тут стряслось? — услышал он напуганный и возмущённый голос тёти Нюры.
— Да вот посуду мыл, — небрежным тоном ответил Владик, — я ведь единственный мужчина в семье.
— Единственный ты лоботряс в семье! — сказала тётя Нюра. — Кто тебя просил? Вот натворил дел! Подожди, упекут тебя в колонию, сто раз пожалеешь, что не слушался добрых людей.
Ругалась тётя Нюра равнодушно, и раньше Владик не обращал особенного внимания на такие слова, но сегодня он ответил:
— С утра до вечера вы меня без передыха ругаете. Зря. Если человеку всё время втолковывать, что он лоботряс, то он лоботрясом и будет.
Они с тётей Нюрой собрали осколки, а она принялась вытирать пол, говоря:
— Тебя не ругать нельзя. Потому как хвалить тебя не за что. Ты вот телевизор не смотришь. А каких там мальчиков показывают иногда! Чистенькие, умненькие, рассуждают ровно взрослые. Советы дают, учат. И все из нашего города. Местные. Сердце не нарадуется. Вот тебе бы с них пример взять.