— П-почему нет? Мы в этом д-доме всегда говорили об искусстве. А в самые тяжелые времена мы особенно много г-го-говорили об искусстве. Как сейчас помню. Тридцать седьмой год. Ночь. Дашенька тобой беременна, вот-вот родит, а вокруг всех сажают, и этой ночью могут за нами прийти. А мы тут сидим и спорим о «Бубновом валете». Я, как всегда, честно говорю, что абстракционизм — это болезнь или жульничество. А Даша с Полонским вдвоем на меня орут. И спорим, и спорим. И ты знаешь, это были самые счастливые м-м-м-минуты моей жизни...
Начинает неудержимо рыдать. Макс прижимает его рыжую голову к своей груди, гладит по спине. Смотрит через окно в сад- Уже начинает темнеть. Во дворе толпа друзей и соседей по Шишкину Лесу.
— С кем там Котя говорит? — смотрит в окно Степа. — Что это за тип? Я его где-то видел. Кто это?
— Ты не мог его нигде видеть. Это следователь.
— Почему следователь? Лешу убили?
— Не думай сейчас об этом.
— Его убили из-за этих денег?
— Яне знаю.
— Значит, теперь не надо ничего продавать? Макс болезненно морщится.
Через окно видно, как в сад входит и присоединяется к молчаливой толпе знакомых наш сосед Павел Левко. Обнимает Котю.
Огонь на месте катастрофы уже потушен. Пожарные поливают из шлангов остатки искореженного металла. В облаках пара бродят какие-то люди с фонариками, подбирают и складывают что-то в пластмассовые мешки.
На опушке леса тоже собралась толпа зевак, и Таня кидается от одного к другому.
— Вы ребенка не видели? Мальчик, пять лет, в красной маечке!..
Петьку никто не видел, а на улице уже начинает темнеть. Быстро темнеет.
Во дворе у нас совсем темно. Толпа перед домом разошлась. Машин на улице тоже нет. Нина сидит одна на крыльце, курит, неподвижно глядя перед собой. Откуда-то доносятся звуки телевизора. Начинается передача «Спокойной ночи, малыши». Нина гасит сигарету и входит в дом.
Моя жена Нина — молчаливый, незаметный человек. Остальные Николкины — все яркие личности, но на ней, на Нине, держится все. Тихо и всегда вовремя она делает и говорит простые, мелкие, незаметные вещи, без которых все бы у нас совсем рассыпалось. Вот и сейчас — все в шоке, а Нина уже в кухне, надевает передник, высыпает в раковину из пакета картошку и начинает ее мыть.
В гостиной совсем темно. Котя наливает себе и Левко по полстакана рябиновой. Павел Левко нюхает свой стакан.
— Еще не настоялась, а все равно букет, — удивляется он. — Сколько твой дед сахару кладет? Ложку на литр?
— Не знаю, — говорит Котя.
— Я кладу, как он, — ложку на литр. И водка та же, «Русский стандарт». Но у него сивухой не отдает, а у меня, блин, отдает.
Котя молчит. Вспоминает недавние разговоры со мной. Разговоры у нас с ним были неприятные. О поведении Тани.
— И рябина вроде та же, — продолжает Павел. — Твой дед моему деду давал отросток. Но ваша сивухой не отдает. Ну, давай. Молча.
Пьют молча.
— Ты сказал следователю про этот звонок?
— Нет.
— Ну и молоток. Менты все равно не смогут вам помочь, только навредят. А что следователь тебе сказал?
— Там все сгорело. Они еще не знают, что случилось.
— И никогда не узнают.
У Коти из глаз текут слезы.
— Ты держись, — говорит Павел. — Сейчас тебе нельзя распускаться. Ты понимаешь, почему тебе позвонили?
Котя вытирает глаза.
— Они тебе позвонили, чтоб ты понял — долг все равно придется платить. Они знают возможности вашей семьи. Вы можете заплатить.
— Но это был его долг.
— А ты не вникай в их логику. Это заказное убийство. Их не найдут. Они знают, что их не найдут.
Никогда не находят. И если вы не заплатите — следующим будет кто-то из вас. Надо заплатить.
— Девять миллионов? — усмехается сквозь слезы мой сын.
— Я понимаю, у вас таких денег нет. Но надо найти. И три миллиона я тебе дам.
— Ты? Мне?..
— Я их дам тебе в долг.
Три миллиона для Павла Левко — это реально. Он очень богатый человек. Но отношения с моим сыном у него совсем не простые, и предложение звучит неожиданно.
— А как я их тебе верну? — спрашивает Котя.
— Постепенно вернешь, частями, — говорит Павел. — Мы все-таки за одной партой в школе сидели. Ну что ты головой мотаешь?
— Я столько в жизни не заработаю, — говорит Котя.
— Постараешься. Заработаешь. Будет стимул. Ты же отличный режиссер.
— Одного никем не виденного фильма.
— Я видел. Не бзди, Константин. Твой батька в тебя не верил, а я верю. Ты еще нам всем покажешь. — Пододвигает свой стакан. — Плесни-ка еще.
Котя наливает. Молча пьют.
Котин первый и единственный фильм назывался «Великий шелковый путь». О роли Советского Союза в транспортировке наркотиков из Азии в Европу. Задумано было смело, но Таня ужасна в главной роли, и фильм получился скучный. Я предлагал ему помочь перемонтировать, но он гордо отказался. Теперь снимает рекламные клипы.
— Так что три лимона у вас, считай, уже есть, — говорит Коте Левко. — Но остальные бабки соберите сами. Продайте все, но соберите. Покупателей я помогу тебе найти.
— Нет.
— Что «нет»?
— Дед ничего продавать не будет. Этот дом для него... Ну, ты понимаешь...
— Котя! — истерически кричит Таня. — Котя! Ну где же ты?!
Вбегает в гостиную. При виде Тани Павел встает, поворачивается спиной и отходит к окну. Я же говорю, тут очень сложные отношения.
— Котя, я его не нашла! — кричит Таня. — Его нигде нет!
— Кого нет? — спрашивает Котя.
— Петьки!!! Ты даже не заметил, что его нет?! Ты не заметил, что его полдня дома нет?! Я все вокруг объездила! Я уже в милиции была! Мой Петенька пропал!
— Но он же здесь, — говорит Котя.
— Где здесь?!
— Здесь, дома. У себя в комнате. Он давно уже вернулся. Я хотел его покормить, но он говорит, что где-то ел.
— Где?! Где он ел?!.
Петька в детской сидит на полу перед телевизором и смотрит вечернюю сказку. Таня вбегает в комнату, прижимает его к себе и рыдает.
— Мама, ты чего? — удивляется Петька.
— Где ты был?!
— В лесу.
— В каком лесу?! Кто тебя возил в лес?
— Дядька.
— Какой дядька?!
— Хороший. Грязный, — с удовольствием вспоминает Петька.
— Зачем ты с ними поехал?! Как ты смел? Я же сто раз тебе говорила — не смей! Тебя же изнасилуют и убьют!
— Не пугай его, — говорит Котя. — Петька, что вы там с этим дядей делали?
— Курили. Пиццу ели. Играли в почту. Я теперь носю письма. Вот.
Конверт лежит рядом с ним на полу. Котя поднимает его, открывает и достает лист бумаги. В коридоре уже стоят Антон и Маша. За ними маячит Степа.
— Что там написано? — спрашивает Антон.
— Восточно-Сибирский Банк Развития, — читает Котя, — просит Николкина Алексея Степановича погасить ссуду в размере девять миллионов условных единиц. И номер счета, куда переводить.
— Ну что вы все стоите? — кричит Таня. — Что вы стоите? Надо же немедленно заявить в милицию! Они же в следующий раз его убьют!
— Помолчи, — просит Котя.
Смотрит на Левко, а тот смотрит в окно. Сложные отношения.
— Я не буду молчать! — кричит Таня. — При чем тут ребенок?! Какое он имеет отношение к твоему папаше?! Мой Петька вообще ничего хорошего от Алексея Степановича не видел! Дедушка называется! Он хоть раз ему что-нибудь нормальное подарил? Он ему даже велосипеда не подарил!
Стол накрыт к ужину. Нина приносит супницу, ту самую, с пастухом и пастушкой на крышке, в которую когда-то плюнул Левко.
— А теперь мы должны за него платить?! — кричит за дверью Таня. — Когда мы наш фильм снимали, он ни копейки вложить не хотел! И телевидение он для нас перекрыл! Ничего мы не должны платить!
Нина выходит в коридор и зовет:
— Кто-нибудь хочет есть?
— Я хочу! — откликается Петька и бежит в столовую.
А только что говорил, что не хочет. Это недержание идеи очень характерно для нашей семьи. Это у нас пошло от Чернова.
4
По лесной просеке едет коляска. В ней сидит мой прадед Чернов и великий критик Стасов, красавец-мужчина с пронзительным взглядом властителя дум и роскошной седой бородой. Щебечут птицы. Шлепают копыта. Жужжит пчела. Кукует кукушка.
— Чернов, милый, да вы живете в раю! — радостно провозглашает Стасов.
— Да, — без особой радости соглашается мой прадед, — живу. И уже так давно.
Недержание идеи впервые проявилось у Чернова именно в тот год, когда Стасов приехал к нему в гости в Шишкин Лес. К этому времени Чернов уже выстроил дом, женился на Верочке, а опера «Вурдалаки» вызвала всеобщий восторг. И он заскучал.
Семен Левко, одетый в шелковую косоворотку и напомаженный, прислуживает Чернову, Стасову и Верочке, сидящим за обеденным столом. За окном слышен стук топоров. Это мужики рубят лес, расчищают место для будущего сада. Умиленный Стасов рассматривает на свет рюмку с красной водкой.
В этот день Стасов назвал моего прадеда лучшим композитором России. Это случилось так:
— Вы сами сочинили эту рябиновую? — спрашивает великий критик, выпив водки и причмокнув. — Да вы поистине лучший композитор России! После Пшики, конечно. Я восхищаюсь вами! Вы тут достигли полной гармонии. Вы слились с русской природой и народом! И у вас прелестная жена! И ваш талант в полном расцвете! «Вурдалаки» — это же гениально! И эта водка! А что «Финист»? Когда вы закончите «Финиста»? Я восторгаюсь им заранее!
Стасов, вообще, был человеком восторженным.
— Я «Финиста» уже закончил, — рассеянно пожимает плечами Чернов.
— Закончили?! Да что вы! Но мне же не терпится послушать! Когда вы меня посвятите?
— Да хоть сейчас. Сделайте одолжение. — И Чернов оборачивается к стоящему за его стулом Левко: — Ну-ка, братец, изобрази.
— Чего прикажете-с? — кланяется Левко.
— Да хоть из второго акта.
— Слушаю-с.
И Стасов, сперва удивленно, потом совершенно ошарашенный, наблюдает, как лакей Левко присаживается к роялю и, обтерев о колени потные ладони, с излишней экспрессией, но точно играет прекрасную и печальную мелодию из новой оперы.
— Что это значит? Иван Дмитриевич, что это такое? — ошеломленно бормочет Стасов.
— Это из второго акта трагическая тема моего героя, Владимир Васильевич, — говорит Чернов. — У меня во втором акте любовь Финиста к живой женщине и его идеал свободы оказываются несовместны. И Финист теряет способность летать.
— Я не о музыке, — шепчет Стасов, — она гениальна, но... Но кто этот молодой человек?
— А, этот? Это Семен Левко. Мой лакей, бывший денщик. Он у меня играет на всех инструментах.
— И вы так спокойно об этом говорите? Браво! и — Стасов встает во весь свой прекрасный рост и громко аплодирует. — Браво, Семен Левко! Браво, Чернов! Браво! Господа, но это же чудо! Вы же здесь самые счастливые люди в России!
— Ваня так не считает, — подает голос Верочка.
— Но это так! — восторженно восклицает Стасов. — Чернов, вы гений! Вы совершили то, о чем мечтал Чернышевский! Вы создали нового человека! Вы превратили этот уголок России в образец того, какой она вся должна быть!
— А Ване уже кажется, что он тут себя похоронил, — говорит Верочка. — Теперь он хочет служить.
— Служить?! — не понимает Стасов. — Как еще служить? То, что вы делаете здесь, и есть величайшее служение!
— Нет, Владимир Васильевич, — мотает головой Чернов, — здесь я впустую трачу время. Нет. Музыкой нового человека не создать. Вообще верить, что музыка приносит пользу обществу, — заблуждение. Она всего лишь услаждает слух.
— Что вы говорите, Чернов?! — гремит голос Стасова. — Это же противоречит всему, во что мы с вами верим!
— Противоречит, Владимир Васильевич. Но это правда, — уныло возражает мой прадед. — Вот возьмите Левко. Он каждый день слышит музыку, даже сам поигрывает. Но при этом он крадет у меня табак и сахар, как крал, будучи крепостным. Я отвел ему землю, чтоб он построил себе дом, так он сжульничал и отрезал себе от меня лишних два аршина. Да еще и спорит, что это я ему два обещанных аршина не додал. Нет, Владимир Васильевич, служить России в этой глуши скучно и безнадежно.
— Что вы такое говорите?!
— Я говорю, что хочу ей служить не здесь, а по-настоящему. Буквально служить. Не музам, а государю.
Верочка перестает есть и в ужасе смотрит на Чернова.
— Но это же предательство наших идеалов! — звучит львиный рык Стасова. — Вы что, о мундире возмечтали? Об орденах? Чернов, от вас же, как от Гоголя, все отвернутся! Я ушам своим не верю! Уж не при дворе ли вы хотите служить?