На меня навалилась отчаянная усталость, и мне не понравились звуки, которые дошли до моего слуха, потому что я не знал, кто источник этих стонов — сознание стало меркнуть, опасное облачко заволокло мозг, и какое-то странное горячее дыхание опалило мое лицо, словно в него дышал дракон. Мы, словно пьяницы, валялись на полу среди зеркальных осколков, или как любовники, приникнув друг к другу, и каждый из вас был на краю гибели и понимал это, а стоны…
Все остановилось. Когда мы падали, я нанес жесткий сухой удар свободной рукой.
Не знаю, что у него сейчас крутилось в мозгу, о чем он сейчас думал. Мы лежали голова к голове. У меня в мозгу неустанно крутились мысли, нейроны сплетались и вспыхивали, обмениваясь информацией, плыли какие-то образы и представления, и я был словно отделен от своего тела, которое было подчинено одному отчаянному стремлению — выстоять и выжить.
Кто ты, Кишнар, где ты рожден, сколько тебе лет, брат мой по волчьей шкуре, лицо твое, голову, руки и ноги создали ветры и почва этой земли, и вот, наконец, причудливые наши судьбы свели нас воедино, и мы лежим, сцепившись, на полу уборной, откуда предстоит выйти только одному из нас.
Я понимал, что он не выпустит из рук струну, потому что она — единственное оружие, которым он привык пользоваться..
В этом его слабое место. Точно так же и человек, привыкший к револьверу: чувствует себя голым и беззащитным без него, потерянным и уязвимым. Поэтому я и предпочитал пользоваться только руками: ты не можешь ни расстаться с ними, ни где-то оставить, и в ближнем бою они столь же смертельно опасны, как пистолет. Если бы этот человек, Кишнар, выпустил из рук струну, он мог бы пустить в ход обе руки, что дало бы ему неоспоримое преимущество, ибо я мог пользоваться только одной: пораженный нерв на правой лишил пальцы чувствительности — сжатые в кулак, они были притиснуты ко лбу, и это было все, что я чувствовал.
Но он не мог себе этого позволить. И я не собирался его переубеждать.
Усталость разливалась по телу, потому что мы не могли расслабиться и позволить себе передышку. Мы менее всего походили на боксеров, которые, сцепившись в клинче, расходились, давая отдых мышцам; мы сплелись воедино, подобно тем двум игуанам, застывшим в предельном напряжении, от которого дрожали мышцы, и мы обливались потом; пока левое полушарие лихорадочно перебирало тысячи возможных вариантов действий, чтобы выжить, правое же готовилось к возможной гибели, охваченное чувством всепоглощающей потери, поражения, от которого не уйти.
Голоса.
О, Господи, к этому я не был готов — он рванул струну верх и вниз в надежде, что рука ослабнет и он получит доступ к моему горлу, но у него ничего не получилось, а меня буквально подбросил взрыв ярости, и, пустив в ход свободную руку, я ударил ему растопыренными пальцами в глаза и продолжал наносить удары, от которых его голова моталась из стороны в сторону, но он меня не отпускал; поэтому я нацелил ребро ладони несколько ниже, метясь ему в шею, в сонную артерию, но он успел увернуться, и у меня перед глазами вспыхнула резкая вспышка света, первое предупреждение, что изнеможение начинает овладевать мною — черт побери, что-то надо предпринимать и как можно скорее, ибо, если ему удастся подавить мою психику, уже и так бессильную сопротивляться усталости, я ничего не смогу противопоставить ему, его темной силе, с которой я никогда раньше не сталкивался и которая способна одолеть меня.
Голоса по другую сторону двери — и один из них сказал, что, мол, слышал где-то поблизости звук бьющегося стекла.
Он снова рванулся, я ответил на его движение, хвосты игуан напряглись, головы взметнулись, дрожа от напряжения, влажные их шкуры блестели под жгучим солнцем, и я понимал, что смерть близка, если я не…
Соберись, у тебя уже начинаются галлюцинации, соберись, ради Бога.
Начало сказываться обезвоживание, в моих аккумуляторах осталось лишь несколько капель электролита — я изнывал от жажды еще до того, как очутился здесь, а сейчас во рту у меня буквально полыхал огонь.
Начало сказываться обезвоживание, в моих аккумуляторах осталось лишь несколько капель электролита — я изнывал от жажды еще до того, как очутился здесь, а сейчас во рту у меня буквально полыхал огонь.
Кто-то стоял по ту сторону дверей, говоря о разбившемся стекле; пусть даже они зайдут, что им удастся сделать — облить нас холодной водой?
Кишнар не остановится перед тем, чтобы убить и десять человек.
Мы лежали на полу, и моя свободная рука, наткнувшись на осколок зеркала, ощупала его размеры, острую кромку, изучая его куда более тщательно, чем пальцы ювелира оглаживают грани полированного бриллианта, ибо под рукой у меня была куда большая драгоценность, от которой зависела не высокая цена на аукционе, не завистливые взгляды графини в ложе оперы; и пальцы мои продолжали быстро и нежно ощупывать стекло, пока под сомкнутыми ресницами вспышками пульсировала кровь.
Он вскинул колено, я поставил блок бедром, и меня пронзила режущая боль, от которой я на долю секунды оцепенел: он был очень силен, великолепно подготовлен — о, он меньше всего походил на тех душителей, которые на пыльных улочках из-за пенни готовы перерезать горло.
“Мне нужная его голова, ясно?
Ах, сука! Я пустил в ход свое колено и, не ослабляя напора, продолжал наносить удар за ударом, дойдя до предела физических сил; на помощь мне пришла мощь, почерпнутая из искусства дзена: два или три раза у него перехватило дыхание, и я понял, что мне удалось причинить ему боль и, может быть, если повезло, я даже попал по бедренному нерву, что вызвало мгновенный паралич мышц; но изнеможение опять овладело мной, и я опасно расслабился, остановившись на той грани, за которой мои старания могли бы принести эффект; я ощущал, что оставалось еще не больше минуты, прежде чем усталость окончательно лишит меня шансов на победу.
Голоса удалились, и теперь была слышна только музыка падающих капель, каждая из которых драгоценным алмазом пришлась бы в моем иссохшем рту, но они были сейчас для меня недосягаемы.
Я прислушивался к звукам, исходящим от него, от Кишнара, к его прерывистому дыханию, чувствовал, как ослабли его мышцы, пусть даже незначительно, и понимал, что, если мне удастся справиться со слабостью и сделать последнее усилие, мне еще, возможно, удастся одержать над ним верх. Но больше не было никаких признаков, что он слаб и готов сдаться. Я догадывался, что сейчас его план действии заключался в том, чтобы выволочь меня отсюда; и поскольку, по его мнению, я уже не могу больше сопротивляться, удар коленом заставит мой организм оцепенеть от боли, пусть даже на секунду, но для него этого достаточно, чтобы добраться до горла.
Я не сомневался, что его замысел близок к осуществлению.
Я отчаянно мечтал о воде, о покое, об отдыхе напряженным мышцам, я мечтал, чтобы, наконец, все кончилось так или иначе, пусть даже моей смертью.
Вскинув колено, он нанес мне удар в бедренную кость, во тьме полыхнула слепящая вспышка боли, я дернулся, чтобы избежать второго удара, который все же нашел меня, прервалось дыхание и меня словно обдало холодным ветром, что испугало меня, ибо внутренне я еще не был готов к уходу, он ударял снова, и я снова изогнулся, насколько мне позволяла его хватка; после очередного удара я скрутился в комок, подобрав ноги под себя, и попытался найти его шею, нащупать кадык, но я стремительно терял силы, и, почувствовав это, он приготовился к последнему, смертному для меня усилию — чуть ослабив натяжение струны и снова резко рванув ее обеими руками — но это позволило мне чуть повернуться и сделать то единственное, для чего у меня еще оставались силы; левой рукой, упавшей вниз, я, дюйм за дюймом нащупал осколок зеркала, зажал его в пальцах и, представив перед собой его горло, погрузил в него стеклянный клык; несколько мгновений казалось, что ничего не произошло, потому что его кисти по-прежнему лежали на моей шее, сильные мускулистые кисти, которые должны были выдавать из меня остатки жизни — но посеребренный осколок стекла перерезал ему дыхательное горло, пальцы его разжались, когда он несколько раз со всхлипом попытался втянуть в себя воздух, прежде чем начал захлебываться кровью; он вскинул руки, пытаясь что-то предпринять для своего спасения, но… с каждым выдохом из него вытекала жизнь, а я лежал неподвижно, с трудом осознавая все происходящее, пока его кровь заливала меня, капая на лицо, и эти горячие капли сказали мне, что битва завершена и один из нас уходит в мир иной.