— Ну что, есть еще охотники? Может, ты, арбитр? Я зашил твою прореху, могу и другую проделать. Давай выходи! Я тебе фору дам. — И Лантерн воткнул обе сабли в землю.
— Всех нас ты не убьешь! — крикнул арбитр. — Бей его, ребята!
Он ринулся на Лантерна. Тот левой рукой вывернул ему запястье, вынудив и его, как Антоля, бросить нож. Поддев упавший клинок ногой, Лантерн поймал его правой и всадил арбитру в глаз.
Когда тот упал мертвым, Лантерн выдернул из земли свои сабли.
— Он хоть и дурак был, а правду сказал. Всех вас мне не перебить, но вот десяток или дюжину — запросто. Может, жребий бросите, сиволапые? Или навалитесь на меня всем скопом, а мертвых сочтете потом?
Никто не двинулся с места.
— Как насчет тебя? — Лантерн ткнул саблей в сторону плечистого молодого парня. — Не хочешь, чтобы я и тебе кишки выпустил? Говори, мужлан! — Лантерн подступил к парню поближе, и тот с испуганным криком попятился сквозь толпу. — А вы что скажете, советник? — Лантерн двинулся к Рассиву Каликану. — Готовы вы умереть за ваших возлюбленных горожан? Или вам кажется, что мы на сегодня достаточно повеселились?
Рассив стоял, моргая от яркого солнца. Толпа отхлынула от него.
— Да, довольно… довольно кровопролития, — пробормотал он, когда окровавленное острие сабли коснулось его груди.
— Громче! Твое стадо тебя не слышит.
— Не убивай меня, Скилганнон, — взмолился Рассив.
— Стало быть, ты меня знаешь. Тем лучше. Поговори со своими баранами, Рассив Каликан, пока у тебя еще есть язык. Ты знаешь, что надо сказать.
— Довольно кровопролития! — завопил Рассив. — Расходитесь по домам, друзья. Прошу вас. Я не хотел, чтобы кто-то из вас пострадал. Антоль, напав на отца настоятеля, поступил опрометчиво и поплатился за это жизнью. Будем же разумны и отойдем от края пропасти.
— Мудрые слова, — одобрил Скилганнон.
Какое-то время толпа стояла, застыв без движения. Скилганнон упер свой ледяной взгляд в того, кто был ближе. Тот попятился, остальные последовали его примеру, и толпа начала расходиться. Рассив тоже хотел уйти, но Скилганнон, похлопывая его саблей по плечу, усмехнулся:
— Нет, советник, ты погоди. И ты тоже, капитан. Давно ли вы знаете, кто я?
— Всего несколько дней, генерал, — не моргнув глазом, ответил Сергис. — Я заметил вашу татуировку, когда вы задали трепку арбитру.
— И послал гонца на восток.
— Само собой. За вашу голову назначено три тысячи рагов.
— Понимаю, — бросил Скилганнон и повернулся к Рассиву: — Завтра меня уже здесь не будет, но если после моего ухода с моими братьями случится что-то дурное, я узнаю об этом и вернусь. И убью тебя старинным наашанским способом — по частям.
С этими словами он повернулся спиной к обоим и подошел к Брейгану, который, стоя на коленях, поддерживал распростертого на земле Кетелина.
— Ублюдок! — внезапно завопила Марджа, оставив мертвого мужа, и кинулась на него. Скилганнон повернулся на каблуках, и женщина, пролетев мимо, зарылась носом в землю.
— Я ее всегда недолюбливал, клянусь небом, — сказал Скилганнон. Он осмотрел рану Кетелина. Нож Антоля вспорол кожу на боку, но вошел неглубоко.
— Я зашью тебе рану, — предложил Скилганнон.
— Нет, сын мой. Не трогай меня. Ненависть и гнев, исходящие от тебя, жгут мою душу. Брейган и Наслин отведут меня в келью и позаботятся обо мне, а ты приходи после. У меня кое-что есть для тебя.
Брейган с Наслином подняли старика на ноги. Кетелин, глядя на трупы, покачал головой, и Скилганнон увидел слезы у него на глазах.
Двое монахов повели настоятеля через двор. Скилганнон вытер о рясу липкие от крови руки и сел на каменную скамью под сводом ворот. Лежащая ничком Марджа зашевелилась, приподнялась, увидела тело мужа и разрыдалась. Горе ее, хоть и подлинное, не трогало Скилганнона. Она из тех, кто никогда не задумывается о последствиях. Желала видеть, как выпустят кишки, вот и полюбуйся.
Еще четверо душ отправились по долгой темной дороге.
Ярость, подавляемая в течение двух лет, разрядилась за несколько мгновений. Он провалил роль брата Лантерна, которую так старался сыграть хорошо. В памяти возникло лицо отца, такое, каким он всегда его видел — в обрамлении бронзового шлема с белым, сверкающим на солнце плюмажем.
«Мы такие, какие мы есть, сынок».
Скилганнон никогда не забывал этих слов. На отце, Декадо, не было боевых доспехов, когда он произнес их. Он приехал на одну из редких побывок домой, чтобы залечить рану в верхней части бедра и сломанное запястье. Скилганнона как раз в это время с позором выгнали из школы, где он избил двух мальчиков до бесчувствия.
— Это кровь нашего рода говорит в тебе, Олек. Воинская кровь. Люди — они, как собаки. Есть маленькие, пушистые комнатные собачки, есть поджарые и длинноногие, которых выпускают на бега, и есть волки. Это особая порода. Они сильны, у них крепкие челюсти, и в ярости они страшны. Мы такие, какие мы есть, сынок. Мы волки, и пусть всякая мелочь, виляющая хвостами, остерегается нас.
Два месяца спустя отец погиб.
Зажатый между двумя отрядами пантийской пехоты, Декадо предпринял последний рывок вниз по склону. Немногочисленные выжившие говорили о его невероятном мужестве. Еще немного, и он пробился бы к пантийскому царю. Армия, прибыв на поле боя, нашла все тела насажанными на колья — все, кроме одного. Декаде по-прежнему сидел на своем привязанном поблизости коне. Подоспевшие на подмогу солдаты подумали сначала, что он жив. Лишь потом они разглядели, что он примотан веревками к седлу и к палке, поддерживающей его спину. Мечи висели в ножнах у него на поясе, на пальцах остались перстни. В сжатом кулаке обнаружили золотую монету с пантинским гербом.
Солдат-кавалерист привез эту монету Скилганнону.
— Плата паромщику, — объяснил он мальчику. — Пантиане позаботились о том, чтобы он переправился через Темную Реку.
— Как же он переправится, если вы забрали монету? — ужаснулся Скилганнон.
— Не беспокойся. Я вложил ему в руку другую, нашу. Она тоже золотая, и паромщик ее примет. А эту я решил отвезти тебе. Пантиане почтили его — пусть у тебя сохранится память об этом.
Мы такие, какие мы есть, сынок. Мы волки.
Скилганнон Проклятый таков, каков он есть, и будет таким всегда.
Позади послышались негромкие звуки — это возвращались домой беглые монахи. Из всей братии только Кетелин, пожалуй, искренне верил во всеисцеляющую силу любви. А остальные? Наслин ищет искупления, Брейган безопасности. Анагер и прочие беглецы скорее всего выбрали монашество как одно из ремесел, наподобие сапожного или портняжного.
Скилганнон не находил в себе ненависти к Рассиву Кали-кану и капитану Сергису. Эти по крайней мере знают, ради чего действуют.
Стоя рядом с Кетелином, он почти убедил себя, что не окажет сопротивления. «Мир без меня хуже не станет», — говорил он себе. Но когда негодяй-булочник пырнул Кетелина ножом, в нем что-то хрустнуло, и зло вырвалось на волю.
Тихо подошедший брат Анагер увидел тела у ворот и сделал знак Хранящего Рога.
— Что здесь произошло, брат? — спросил он шепотом.
— Я тебе не брат, — ответил Скилганнон.
Он ушел в свою келью и вытащил из-под кровати узкий сундучок. Оттуда он достал полотняную, отделанную шелком рубашку без воротника и рукавов. За рубашкой последовали тугие кожаные штаны и широкий пояс. Скилганнон скинул замаранную кровью рясу и надел на себя вещи из сундука. Высокие, до колен, сапоги показались ему тесными после двух лет, которые он проходил в сандалиях. Его наряд завершила безрукавка из промасленной замши. Плечи украшала длинная кожаная бахрома с оправленными в серебро концами. От долгого небрежения наконечники почернели, как и кольца, вделанные в его сапоги от колена до щиколотки, по пять с каждой стороны. Скилганнон вышел из кельи, ни разу не оглянувшись. Брейган поджидал его во дворе.
— Рана большая, но Наслин зашил ее. Думаю, все будет хорошо.
— Я рад.
— Ты нас покидаешь?
— Мне нельзя здесь оставаться, Брейган. Они знают, кто я, не говоря уже о четырех трупах. Скоро сюда явятся охотники, искатели наживы.
— Ты правда тот, Проклятый?
— Да.
— В это трудно поверить. То, что о тебе рассказывают, должно быть, вымысел.
— Нет, не вымысел. Все, что ты слышал, правда. Скилганнон оставил Брейгана и поднялся к настоятелю.
Тот лежал в постели. Наслин, сидевший с ним, при появлении Скилганнона встал и тихо вышел.
— Я сожалею, святой отец, — сказал он, глядя на серое лицо старика.
— Я тоже, Скилганнон. Я думал, что свеча, увиденная мною во сне, означает любовь, но это было пламя войны. Теперь все, чего мы пытались добиться здесь, запятнано. Мы, монахи, убивали ради спасения собственной жизни.
— Ты предпочел бы умереть там, у ворот?
— Да, Скилганнон. Предпочел бы. Священник Кетелин предпочел бы — но слабый человек благодарен за еще несколько дней, месяцев или лет жизни, подаренных ему. Подойди вон к тому шкафу и достань снизу узел, завязанный в старое одеяло.
Взяв узел в руки, Скилганнон сразу понял, что в нем лежит, и сердце у него бешено забилось.
— Развяжи, — велел Кетелин.
— Я не хочу их брать.
— Тогда унеси их отсюда и избавься от них. Я ощутил исходящее от них зло, как только ты отдал их мне. Я надеялся, что ты сможешь освободиться от их темной власти. При виде твоих страданий я гордился тобой, гордился силой, которую ты проявлял. Ты предложил мне продать или выбросить их, но я не мог. Это было бы все равно что выпустить в мир чуму. Они твои, Скилганнон. Возьми их и унеси прочь отсюда.
Скилганнон, положив узел на стол, развязал его. Солнечный свет из окна упал на костяные рукояти Мечей Дня и Ночи, на общие, сверкающие черной полировкой ножны. Надев на себя перевязь с серебряной каймой, Скилганнон повесил ножны за спину. В узле, кроме них, лежал туго набитый черный кошелек. Скилганнон взвесил его на руке.
— Здесь двадцать восемь рагов, — сказал ему Кетелин. — Все, что осталось от денег, вырученных за твоего жеребца. На остальные мы закупили провизию для бедных в засушливый год.
— Ты знал, кто я, когда я пришел сюда, отец?
— Знал.
— Почему же ты разрешил мне остаться?
— Любой человек способен искупить свои грехи, даже Проклятый. Наш долг — любить тех, кого любить невозможно, и тем открывать их сердца Истоку. Сожалею ли я об этом? Да. Сделал бы я то же самое снова? Да. Если ты помнишь, я просил тебя об услуге. Ты по-прежнему согласен оказать ее мне?
— Разумеется.
— Я посылаю Брейгана в Мелликан, с письмом к Старейшинам. Возьми его с собой и проводи до столицы.
— Брейган — чистая душа. Не боишься, что я испорчу его?
— Что поделаешь? Он действительно чист душой, неопытен и мало что знает о жестокости этого мира. Если он сумеет сохранить свою чистоту, дойдя с тобой до Мелликана, из него выйдет хороший монах. Если нет, то ему лучше поискать себе другое поприще. Прощай, Скилганнон.
— Мне больше нравилось, когда ты звал меня братом Лантерном.
— Брат Лантерн умер у наших ворот, Скилганнон. Он ушел, когда пролилась кровь, но когда-нибудь, возможно, вернется, Я буду молиться об этом. А теперь ступай — мне больно смотреть на тебя.
Скилганнон молча вышел. Стоявший за дверью Наслин сжал ему руку.
— Спасибо тебе, брат.
— За что спасибо? За жизнь?
— За то, что дал мне мужество остаться. Я не философ — вздохнул Наслин. — Быть может, Кетелин прав. Быть может, мы должны дарить свою любовь миру и не противиться, когда мир терзает нас. Не знаю. Но если я мог бы выбирать, кому оставить жизнь — Кетелину или булочнику Антолю, я знаю, кого бы выбрал. А ты смелый человек, и я тебя уважаю. Куда ты пойдешь теперь?
— Сначала в Мелликан, а потом — не знаю.
— Да пребудет с тобой Исток, куда бы ты ни направился.
— Боюсь, что мы с ним раззнакомились. Всего тебе хорошего.
ГЛАВА 5
Рабалин лежал тихо, зная, что если шевельнется, дракон увидит его. Он чувствовал огненное дыхание плечом, грудью и левой стороной лица. Оно обжигало. Рабалин зажмурился, чтобы самому не видеть дракона, и лежал, изо всех" сил сдерживая крик. Потом его затрясло. Дракон куда-то подевался, и Рабалина сковал жестокий холод, значит, место дракона занял демон мороза. Тетя Атала рассказывала ему об этих созданиях, живущих на дальнем севере. Они подкрадываются к домам и замораживают больных и слабых. Холод, если на то пошло, был хуже драконьего жара — он пробирал до костей.
Рабалин привстал на колени и открыл глаза. Маленькую ложбину окружали кусты и деревья. Сквозь ветки просачивался слабый солнечный свет. Рабалин подобрал с земли толстый сук и огляделся, ища демона. Пот стекал ему в глаза.
Демона не было. Дракона тоже. В горле пересохло, лицо и руки отчаянно болели.
— Приснилось, — сказал Рабалин вслух. Дрожь усилилась. Легкий ветерок холодил его нагое, мокрое от пота и росы тело, как зимняя буря. Рабалин поднялся на нетвердые ноги, присел под кустом и застонал. На бедре вздулись пузыри, кожа там лопнула. Он лег. Здесь как будто было теплее. На несколько мгновений ему стало почти совсем хорошо. Потом тепло стало расти, и он заново облился потом.
Перед глазами стояли нож, бьющий Тодхе в шею, и мертвая тетя Атала у горящего дома.
Дракон вернулся, но теперь Рабалин смотрел на него без страха. Туловище золотое, чешуйчатое, голова длинная и плоская. Огонь, обжигающий Рабалина, шел не из пасти, а из глаз. Какие они яркие, смотреть больно.
— Уйди, — прошептал Рабалин. — Оставь меня.
— Бредит, — сказал дракон.
— Ожоги воспалились, — отозвался другой голос. Рабалину снилось, что он плавает в прозрачном озере,
Вода приятно освежала кожу, но солнце сильно припекало лицо и руку. Он хотел нырнуть поглубже, но не смог. Там сидела на стуле тетя Атала. Да это и не озеро вовсе, понял Рабалин, просто мелкое корыто.
— Где ты был, мой мальчик? — спросила тетя. — Уже поздно.
— Прости, тетя. Я сам не знаю, где я был.
— Думаешь, он умрет? — спросил кто-то тетю Аталу. Рабалин не видел, кто это говорит, а тетя, не отвечая, разматывала клубок, но не из пряжи, а из огня.
— Свяжу тебе теплый плащ на зиму.
— Не надо, — сказал Рабалин.
— Чепуха. Плащ выйдет просто чудесный. Пощупай, какая шерсть.
Она поднесла огненную пряжу к его лицу, и он закричал.
Тьма захлестнула его. Потом свет забрезжил снова, и Рабалин увидел престранное зрелище. Над ним стоял на коленях какой-то человек, а из-за его плеч выглядывали с любопытством две образины — одна темная, с узкими золотыми глазами, как у волка, другая бледная, с щелястым ртом, где торчали острые зубы. Обе хари колыхались, точно сотканные из дыма.
— Ты меня слышишь, Рабалин? — спросил человек, будто и не видя их.
Лицо было знакомое, но Рабалин так и не вспомнил, чье оно, и сон снова овладел им.
Когда он наконец очнулся, боль от ожогов стала терпимее. Он лежал на земле, укрытый одеялом, с повязкой на левой руке. Рабалин застонал. Давешний человек тут же склонился над ним. Рабалин вспомнил, что это один из монахов, и сказал:
— Я тебя знаю.
— Верно. Я брат Брейган. — Монах помог Рабалину сесть и дал ему напиться. Рабалин осушил медную чашу до дна. — Где это ты так обгорел?
— Тодхе поджег дом моей тетя.
— Какое несчастье! Твоя тетушка не пострадала?
— Она умерла.
К ним приблизилась другая фигура — в бахромчатой безрукавке, с обнаженными до плеч руками. На правой, ниже локтя, красовался черный паук. Рабалин взглянул ему в глаза и только теперь узнал другого монаха, брата Лантерна.
— За тобой охотятся, парень, — сказал он. — В город возвращаться тебе нельзя.
— Знаю. Я убил Тодхе. Жаль, что так вышло.
— Придется ему пойти с нами, — сказал брат Брейган.
— Что он будет делать в Мелликане? Попрошайничать?
— У меня там родители, — сказал Рабалин. — Я найду их.