За мостом были массивные ворота, за воротами – просторное предзамковье, над ним вздымался собственно замок, увенчанный пузатым бергфридом. [143]
– Итак, мы дома! – громко возвестил Ян Чапек из Сана, как только подковы зацокали по брусчатке предзамковья. – В Михаловицах. Значит, у меня!
Глава восьмая,
в которой читатель, хоть и знакомится с несколькими историческими личностями и важными для фабулы особами, в принципе не узнает почти ничего сверх того, что кошка должна уметь ловить мышей, а мужик – разговаривать. А вообще-то самыми важными из всех приведенных в главе данных являются сведения о том, кто из коронованных особ и влиятельных личностей трахал в 1353 году некую в то время юную, а теперь старую бабу.
На ужин пригласили Рейневана и Шарлея. Беренгар Таулер, несмотря на лечебные процедуры, все еще лежал бездыханным, Амадей Батя заявил, что будет сидеть с ним. Самсон – как обычно – устроился в конюшне. Как обычно, играл там в кости с конюхами, надеявшимися обыграть дурачка. Кто кого в конечном счете обыгрывал, вероятно, говорить нет смысла.
Ужин подали в главной комнате верхнего замка, украшенной деревянной статуей архангела Михаила, гобеленом с единорогом и висящим под самым потолком большим красным гербовым щитом, на котором красовался поднявшийся на задние лапы серебряный лев. В углу гудел огнем камин, у камина сидела на табурете старушка, увлеченная прялкой, пряжей и весело подскакивающим веретеном.
В ужине принимали участие все гуситские гейтманы, местные и окружные, случайно оказавшиеся в замке. Кроме Яна Чапека из Сана и Бразды из Клинштейна, за столом сидел высокий стройный мужчина с орлиным носом и злыми пронзительными глазами, на шее у него была массивная золотая цепь, что пристало скорее городским советникам, нежели воинам. Рейневан его знал, встречал меж сирот в Градце Кралове. Однако только теперь их представили друг другу – это был Ян Колюх из Весце.
Слева от Колюха сидел Щепан Тлах, гейтман поста в ближнем Чешском Дубе, не старый, но сильно поседевший мужчина с красным лицом плебея и грубыми руками плотника, носивший подватованный и богато расшитый рыцарский вамс, в котором явно чувствовал себя неловко. Рядом с Тлахом уселся худощавый блондин с некрасивым шрамом на щеке. Шрам выглядел боевито, но был памяткой от самого обычного, по-дилетантски вскрытого чирья. Хозяин шрама представился Войтой Елинеком.
Как было принято у сирот, за столом у гейтманов не могло не быть служителя культа, посему между Чапеком и Браздой сидел одетый в черное кругленький и бородатый коротышка, которого представили как брата Бузека, слугу Божия. Слуга Божий, кажется, начал вкушать несколько раньше, поскольку был уже навеселе. Более чем слегка.
Деликатесов не подавали. Большие миски бараньих и бычьих костей с мясом были подкреплены только солидным количеством печеной репы и корзиной хлеба. Зато бочонков венгрина въехало на стол несколько штук. На всех был выжжен лев Марквартов. Увидев это – как и раньше гербовый щит под потолком, – Рейневан вспомнил Прагу. Шестое сентября. И Гинека из Кольштейна, падающего на брусчатку из окна дома «Под слоном».
Прежде чем приступить к ужину вплотную, надо было, как оказалось, завершить некоторые служебные дела. Четыре гусита втолкнули в зал пленника – того паренька, взятого в плен у реки. Того самого, под которым Рейневан убил из арбалета коня.
Парень был взъерошен и растрепан, на скуле у него вырастал и набирал силу большой роскошный синяк. Ян Чапек из Сана взглянул на сопровождающих довольно неприязненно, но ничего не сказал. Только дал знак, чтобы пленного отпустили. Рыцаренок стряхнул с себя их руки, выпрямился, взглянул на гуситских вожаков. Старался, чтобы это выглядело гордо, однако Рейневан видел, что колени у парня слегка дрожат.
Недолгое время стояла тишина, нарушаемая только тихим шелестом прялки сидящей в уголке старухи.
– Панич Никель фон Койшбург, – сказал Ян Чапек. – Приветствую, рады угостить. А принимать у себя вас будем до тех пор, пока сюда не явится вьючный конь с выкупом. Впрочем, вы это знаете. Военные обычаи известны.
– Я служу пану Фридриху фон Догне! – вскинул голову паренек. – Господин фон Догна заплатит за меня выкуп.
– Ты так уверен? – Ян Колюх из Весце направил на него обглоданную кость. – Понимаешь, дошел до нас слух, что ты строишь глазки Барбаре, дочке пана Фридриха, что подъезжаешь к ней. А как знать, нравятся ли пану фон Догне твои ухаживания? А может, он как раз руки потирает, радуясь, что мы его от тебя освободили? Молись, сынок, чтобы было иначе.
Рыцаренок вначале побледнел, потом покраснел.
– У меня есть еще родственники! – крикнул он. – Я из Койшбургов!
– Стало быть, и им молись, чтобы скупердяйство не взяло у них верх. Потому что задаром кормить тебя мы здесь не станем. Во всяком случае, не слишком долго.
– Недолго, – подтвердил Ян Чапек. – Ровно столько, чтобы проверить, а вдруг ты поумнел? А вдруг тебе обрыдл римский фарс, и ты обратишься к истинной вере? Не кривись, не кривись! И тем, что получше тебя, случалось. Пан Богуслав из Вамберка, упокой Господи душу его, почти через день судьбу свою изменил, из пленника в главного гейтмана Табора вышел. Когда его брат Жижка в плен взял и в пшибеницкой шатлаве запер, пан Богуслав прозрел и принял причастие из Чаши. Как видишь, у нас здесь есть поп. Так как же? Велеть принести Чашу?
Парень сплюнул на пол.
– Засунь себе свою Чашу, еретик, – гордо огрызнулся он. – Сам знаешь куда.
– Богохульник! – взвизгнул поп Бузек, подскакивая и обливая вином себя и соседей. – На костер его! Прикажи его сжечь, брат Чапек!
– Сжигать деньги? – мерзостно ухмыльнулся Ян Чапек из Сана. – Да ты упился, брат Бузек. Он стоит по меньшей мере семьдесят коп грошей. Пока есть хоть тень шансов, что за него дадут выкуп, волос у него с головы не падет, даже если он самого мэтра Гуса обзовет прокаженным и содомитом. Я верно говорю, братья?
Собравшиеся за столом гуситы радостно подтвердили, рыча и колотя кубками по столу. Чапек дал страже знак увести пленного. Поп Бузек одарил его злым взглядом, после чего одним духом влил в себя около полкварты венгрина.
– Алчные жадюги, – крикнул он заплетающимся языком, – фарисеи, польстившиеся на мерзкие гроши! А пишет Па… Павел Тимофею: «Корень всякого зла есть жадность к деньгам. За ними гоняясь, некоторые заплутали вдали от… Э-з-э-эп… От веры… А нет у алчного наследия в царство Христа и Бога… Нельзя служить Богу и Мамоне!
– Мы не хотим, – засмеялся Ян Колюх из Веске, – но вынуждены! Ибо, скажу вам, воистину нет жизни без Мамоны.
– Но будет! – Проповедник снова налил себе и снова выпил одним духом. – Будет! Будет! Когда победим! Все будет общим, исчезнет собственность и всяческие блага. Не будет уже богатых и бедных. Не будет нужды и притеснения. Воцарятся на земле счастье и мир Божий!
– Ну, наплел, – отозвалась из угла сгорбившаяся над прялкой старуха. – Пьянчуга благочестивый.
– Божий мир, – сказал серьезно Ян Чапек, – мы завоюем. Нашими мечами. Нашей кровью окупим его. И за это нам по справедливости положена награда, включая сюда и Мамону. Не для того, братья, совершили мы революцию, чтобы я снова возвращался в Сан, в эту дыру. К моей рыцарской, прости Господи, крепости, к моей заставе, которую чуть было свинья не развалила, когда ей захотелось об угол почесаться. Революции делают для того, чтобы что-то изменилось. Проигравшим в худшую сторону, выигравшим – в лучшую.