Громкость — это открытость, законность, прозрачность! Громкость — это братство, партнерство, единение! Громкость — когда все заодно!
— Вам даже не нужны туристы, Хобэн, ни для коттеджей, ни для отелей… во всяком случае, в первый год! Настоящие не нужны, целых двенадцать месяцев! Местные резиденты оставляютдва миллиона в неделю в магазинах, отелях, дискотеках, ресторанах! Деньги из ваших чемоданов через бухгалтерию компании прямиком попадают на законные счета европейских банков. Создавая безупречнуюторговую историю для будущего покупателя акций компании. И кто этот покупатель?Вы! А кто продавец?Вы! Вы продаете себе, вы покупаете у себя, все больше и больше. А фирма «Сингл» выступает в роли честного брокера, следит, чтобы игра велась по общепринятым правилам, чтобы каждый шаг соответствовал действующему законодательству! Мы — ваши друзья, Хобэн! Мы — не прячущиеся в ночи Мирски! Мы — братья по оружию. Лучшие друзья! Поэтому мы вам нужны. Даже когда что-то вдруг пойдет не так, мы всегда будем рядом, всегда придем на помощь… — он уже цитировал Тайгера.
Заряд дождя вдруг упал с чистого неба, прибил красную пыль, усилил запахи, проложил новые канавки в слое пыли на лице Уинзера. Он увидел, как д'Эмилио в их общей панаме шагнул к нему, и решил, что выиграл этот поединок, что его сейчас поднимут на ноги, хлопнут по спине и поздравят от лица суда.
Но у д'Эмилио были другие планы. Он набрасывал белый плащ на плечи Хобэна. Уинзер попытался лишиться чувств, но не смог. Он кричал:«Почему? Друзья! Hem!» Лепетал о том, что никогда не слышал о «Свободном Таллине», никогда не встречался с руководством международной полиции, наоборот, всю жизнь старался избегать таких контактов. Д'Эмилио что-то надевал на голову Хобэна. Матерь Божья, черная шапка. Нет, кольцо из черной материи. Нет, чулок, черный чулок. О боже! О господи Иисусе! О Матерь Божья, черный чулок, призванный скрыть лицо моего палача!
— Хобэн. Тайгер. Хобэн. Послушайте меня. Перестаньте смотреть на часы! Банни. Перестаньте! Мирски. Подождите! Что я вам такого сделал? Вы видели от меня только добро, клянусь! Тайгер! Всю мою жизнь я делал только добро! Подождите! Остановитесь!
К тому времени, когда он бормотал эти слова, у него возникли трудности с английским, словно он переводил с других языков, звучавших в его голове. Однако никаких других языков он не знал, ни русского, ни польского, ни турецкого, ни французского. Он повернул голову и увидел мсье Франсуа, топографа, стоявшего чуть выше по склону, в наушниках, приникнув глазом к окуляру кинокамеры, на объективе которой восседал микрофон. Он увидел, как Хобэн, в черной маске и белом плаще, одной рукой целится ему в левый висок, а второй прижимает к уху сотовый телефон, не спускает с него глаз и при этом что-то шепчет по-русски. Увидел, как Хобэн в очередной раз взглянул на часы, тогда как мсье Франсуа изготовился, в лучших традициях фотографов, запечатлеть незабываемый исторический момент. И еще увидел перемазанное пылью лицо мальчугана, который смотрел на него из ложбинки меж двух вершин. Увидел большие, карие, изумленные глаза, совсем как у самого Уинзера, когда он в том же возрасте лежал на животе, а подушку ему заменяли руки, сложенные под подбородком.
Глава 2
В то солнечное весеннее утро раскинувшийся на холмах маленький прибрежный южноанглийский городок Абботс-Ки в графстве Девоншир благоухал вишневым цветом. Миссис Элси Уотмор стояла на переднем крыльце собственного викторианского пансиона и весело звала своего постояльца, Оливера, который двенадцатью ступенями ниже с помощью ее десятилетнего сына Сэмми загружал в японский минивэн потрепанные черные чемоданы. Миссис Уотмор приехала в Абботс-Ки из Бакстона, элегантного курорта на севере, привезя сюда высокие стандарты убранства интерьеров. Ее пансион являл собой викторианскую симфонию: кружевные занавески, золоченые зеркала, маленькие бутылочки ликера в шкафчиках со стеклянными передними панелями. Назывался пансион «Морской клуб», и она счастливо жила в нем с Сэмми и мужем Джеком, пока тот не погиб в море, когда на горизонте уже замаячила пенсия.
Женщина она была крупная, умная, миловидная и сострадательная. Ее дер-биширский звенящий говорок гулким эхом отдавался от окрестных холмов. Голову покрывал веселенький муаровый шарфик, потому что была пятница, а по пятницам она всегда делала укладку. С моря дул легкий ветерок.
— Сэмми, дорогой, прошу тебя, ткни локтем в ребра Олли и, пожалуйста, скажи ему, что его зовут к телефону. Он, как всегда, спит на ходу. К телефону в холле, Олли! Мистер Тугуд из банка. Насчет того, что надо подписать какие-то обычные документы, но срочно. Говорил он очень вежливо и галантно, чего обычно за ним не замечается, поэтому, пожалуйста, не порти ему настроение, а не то он опять срежет мне кредит по текущему счету. — Она ждала, заранее прощая ему задержку, потому что с Олли по другому не бывало. «Ничего не доходит до него, — думала она, — если он внутри себя. Он бы не услышал меня, будь я даже сиреной воздушной тревоги». — Сэмми сам закончит погрузку, не так ли, Сэмюэль? Конечно, ты все погрузишь, — добавила она, чтобы подтолкнуть Оливера к действию.
Вновь она ждала, но внизу ничего не менялось. Выражение полного лица Оливера, затененного беретом, какие обычно носят продавцы лука, фирменным элементом его наряда, не оставляло сомнений в том, что сейчас он сосредоточен исключительно на погрузке. И существовал для него лишь очередной черный чемодан, который он передавал забравшемуся в минивэн Сэмми. «Два сапога пара, — думала она, наблюдая, как Сэмми возится с чемоданом. — После смерти отца он стал еще более медлительным, хотя и раньше не отличался шустростью. Все для них — проблема. Можно подумать, что они отправляются в Монте-Карло, а не в соседний квартал». Рядом с чемоданами разных размеров из кожзаменителя, типичными для коммивояжеров, лежал надутый красный мяч диаметром в два фута.
— Он же не любопытствует: «Где наш Олли?» Совсем нет, — упорствовала она, предчувствуя, что банковский менеджер уже бросил трубку. — Он сказал: «Будьте так любезны, позовите, пожалуйста, к телефону мистера Оливера Хоторна». Ты не выиграл в лотерею, Олли? Только ты нам не скажешь, не так ли? В этом ты весь, такой сильный и молчаливый. Поставь этот чемодан, Сэмми. Олли поможет тебе, когда вернется, поговорив с мистером Тугудом. Поставь его. — Сжав пальцы в кулаки, она уперлась ими в бедра и еще больше возвысила голос в мнимом негодовании: — Оливер Хоторн! Мистер Тугуд — высокооплачиваемый сотрудник нашего банка. Мы не можем позволить ему слушать тишину за сто фунтов в час. В следующий раз он поднимет оплату своих услуг, и виноват в этом будешь ты.
Но к этому моменту под влиянием солнца и красоты весеннего дня мысли ее потекли в другом направлении, что часто случалось в присутствии Олли. Думала она о том, как выглядят они вместе, почти братья, пусть внешне такие разные: Олли огромный, как слон, в сером длинном пальто, которое он носил всегда, независимо от сезона, не обращая внимания на взгляды соседей и прохожих; Сэмми худой и длинноносый, как его отец, с шелковистой каштановой челкой и в кожаной летной куртке, подарок Олли на день рождения, которую Сэмми теперь практически не снимал.
Она помнила день, когда Олли впервые появился на пороге ее пансиона, упавший духом и здоровенный, в том самом пальто, с двухдневной щетиной на щеках и с одним маленьким чемоданчиком. В девять утра, она как раз убирала посуду после завтрака. «Могу я войти и пожить у вас?» — спрашивает он. Не «есть ли у вас комната, могу ли я на нее взглянуть, сколько вы берете за ночь?». Лишь «могу я войти и пожить у вас?». Словно потерявшийся ребенок. А на улице льет дождь, как может она оставить его на пороге? Они говорят о погоде, он восхищается буфетом красного дерева и часами из золоченой бронзы.