А мне что прикажете делать одному в пустом доме? Ни занятий, ничего. От всего освободили, все распределили. Можно подумать, хотят от меня избавиться.
Смайли неопределенно кивнул. Роуд повел его в гостиную.
– Я знаю, они это с наилучшими намерениями, как я уже сказал. Но в конце концов, надо же мне чем‑то заняться. Часть моих работ досталась Саймону Сноу. Вы с ним, случайно, не знакомы? Одному моему ученику он выставил оценку – шестьдесят один балл. А ученик – абсолютный тупица. Я еще в начале семестра уведомил Филдинга, что неминуемо придется Перкинса оставить на второй год. И неплохой парнишка этот Перкинс. Староста корпуса. Для него и тридцать баллов сказочная оценка. Я, правда, не смотрел еще работ, но это же невероятно, совершенно невероятно.
Сели.
– Я, конечно, желаю мальчику всяческих успехов. Мальчик неплохой – не блещет, но хорошо воспитан. Мы с миссис Роуд собирались пригласить его к чаю в этом семестре. И если бы не…
Пауза. Затем Смайли открыл было рот, но хозяин встал, сказал:
– Чайник уже вскипел, мистер…
– Смайли.
– Чайник уже вскипел, мистер Смайли. Разрешите предложить вам чашку кофе. – Опять этот жесткокрахмальный голосок с отутюженными уголками, точно взятый напрокат визитный костюм, подумал Смайли.
Через несколько минут Роуд вернулся, неся поднос, и аккуратно отмерил кофе себе и гостю – сообразно с запросами.
Смайли беспрестанно раздражали претензии Роуда на светскость, его постоянные потуги скрыть свое происхождение. А оно сквозило во всем, в каждом слове и жесте – в том, как он оттопыривал локоть, неся чашку ко рту, и как, садясь, поддергивал штанины быстрым и опытным движением.
– Нельзя ли, – начал Смайли, – нельзя ли мне теперь…
– Действуйте, мистер Смайли.
– Нас, разумеется, интересует преимущественно то, что связывало миссис Роуд с… нашей верой.
– Разумеется.
– Вы венчались в Брэнксоме, не так ли?
– В Брэнксомской нагорной молельне. Отменный храм, Д'Арси поморщился бы, услышав эти слова и тон: парень– хват на мотоцикле, из кармашка торчат карандашики.
– Дата венчания?
– Сентябрь пятьдесят первого.
– Участвовала ли в Брэнксоме миссис Роуд в благотворительной деятельности? Я знаю, что здесь, в Карне, она проявляла большую активность.
– В Карне – да, а в Брэнксоме не участвовала. Там она ведь занята была заботами об отце. Ее здесь увлекла помощь беженцам. А это всерьез развернулось только несколько лет назад, затем в прошлом году тоже…
Смайли задумался, очкасто засмотрелся на Роуда и, моргнув, отвел глаза.
– Принимала ли она большое участие в общественной жизни Карна? Для жен персонала у вас организован, вероятно, кружок домоводства и всякое такое? – спросил Смайли невинным тоном.
– Да, некоторое участие принимала. Но, не принадлежа к англиканской церкви, она общалась главным образом с прихожанами из городской молельни… вам бы у мистера Кардью справиться, у их священника.
– Но можно ли мне будет написать, мистер Роуд, что она принимала активное участие также и в школьной жизни?
Роуд помедлил.
– Да, конечно, – сказал он.
– Благодарю вас.
Помолчали, затем Смайли продолжал:
– Миссис Роуд, разумеется, памятна читателям нашим как победительница кулинарного конкурса. Она, очевидно, хорошо готовила, мистер Роуд?
– Очень хорошо – простые блюда, без затей.
– Быть может, вы особо хотели бы отметить что‑либо, чем она сама гордилась и желала бы остаться памятна?
Роуд взглянул без всякого выражения.
Пожал плечами.
– Не знаю, право. Не помню ничего такого. А впрочем, упомяните, что отец ее был мировым судьей на Севере. Она этим гордилась.
Смайли допил кофе и встал.
– Вы очень терпеливо отнеслись к моему вторжению, мистер Роуд. Прошу верить, мы вам крайне признательны. Я позабочусь, чтобы вам был выслан сигнальный экземпляр.
– Спасибо. Я ведь это для нее. Она любила «Голос». С детства читала и любила.
Они пожали друг другу руки.
– Кстати, вы не знаете ли, где я мог бы разыскать старого мистера Гластона? Он сейчас в Карне или уже вернулся в Брэнксом?
– Вчера он был здесь. В Брэнксом отбывает сегодня днем. До отъезда с ним из полиции еще хотели повидаться.
– Понимаю.
– Он остановился в «Гербе Солеев».
– Благодарю вас. Я, прежде чем уехать, попытаюсь, быть может, увидеться с ним.
– А вы когда уезжаете?
– Думаю, что очень скоро. Что ж, всего хорошего, мистер Роуд. Да, кстати…
– Слушаю вас.
– Если когда‑либо окажетесь в Лондоне и нечем будет время занять, поговорить захочется… чашку чаю выпить, то знайте, что вы всегда желанный гость в «Голосе». Всегда.
– Спасибо. Большое спасибо, мистер…
– Смайли.
– Спасибо за столь любезное приглашение. Давненько я таких приглашений не получал. Как‑нибудь воспользуюсь им непременно. Вы очень добры.
– До свидания.
Они снова обменялись рукопожатием. Рука у Роуда была сухая и прохладная. Гладкая рука.
Смайли вернулся в отель, сел за столик в опустевшей диванной и написал мистеру Гластону записку:
Уважаемый мистер Гластон,
Я нахожусь здесь по поручению мисс Бримли. редактора «Христианского голоса». При мне имеются письма, полученные нами от Стеллы, и, мне кажется, Вам будет небезынтересно их прочесть. Простите, что беспокою Вас в такой печальный момент, но мне сказали, что Вы сегодня уезжаете из Карна, и хотелось бы повидать Вас до отъезда.
Он тщательно заклеил конверт и прошел к столу портье. Там никого не оказалось, он позвонил в колокольчик и стал ждать. Наконец явился портье – старый тюремщик с серым, щетинистым лицом – и, подвергнув конверт длительному и критическому осмотру, согласился за щедрое вознаграждение отнести его мистеру Гластону в номер. Смайли остался у стола ждать ответа.
Сам Смайли принадлежал к типу тех одиноких людей, что являются в мир словно сразу уже восемнадцатилетними и вполне умудренными. И по профессии своей, и по натуре он тяготел к безвестности. Темные закоулки шпионажа населены не дерзкими и красочными авантюристами из романов. У того, кто подобно Смайли годами жил и работал среди врагов его страны, – у того на устах одна лишь молитва: «Пусть меня никогда, никогда не замечают». Стать неотличимым от среды – вот его главнейшее стремление; ему с каждым днем все милее уличные толпы, что проходят и не взглянув на него. Он льнет к толпе, ибо в безымянном слиянии с толпой его спасение. Страх заставляет его радоваться унижениям – он обнять готов снующих покупателей, в спешке сталкивающих его с тротуара. Он расцеловать готов чиновников, полицейских, автобусных кондукторов за жесткое их безразличие.
Но этот страх, это подобострастие, эта зависимость развили в Смайли восприимчивость к людским оттенкам – женски быструю способность проникать в характеры и побуждения. Он знал людей, как охотник и лисица знают лес. Ведь шпион обязан охотиться в то самое время, когда и на него идет охота. Толпа – его лес. Смайли способен был копить в памяти людские жесты и слова, запечатлевать перекрестную игру взглядов и движений – как регистрирует память охотника смятый папоротник и сломанный сучок, как замечает лисица признаки опасности.