– Боритесь по правилам, – потребовал Лейзер, – не то вам крепко достанется!
– Никогда не опирайтесь на противника, – коротко ответил Лоу. – И умейте владеть собой в спортивном зале.
Он крикнул Эйвери:
– Теперь ваш черед, сэр, разомните его немного.
Эйвери поднялся, снял пиджак и стал ждать, когда Лейзер подойдет к нему. Он почувствовал железную хватку Лейзера и хрупкость своего тела. Он попробовал схватить Лейзера за предплечья, но его руки были слишком маленькие, попробовал вырваться, но Лейзер крепко держал его, упершись головой ему в подбородок, Эйвери вдыхал запах лосьона для волос. Потом к его лицу прижалась влажная, чуть щетинистая щека Лейзера. На Эйвери давило худое, жилистое тело, распаленное жаром борьбы. Переместив руки Лейзеру на грудь, он попробовал отстраниться. Он вложил в это отчаянное усилие всю свою энергию, стремясь вырваться из удушающих объятий. Ему удалось немного отодвинуться, и тут их глаза встретились – может быть, впервые с того момента, как они сцепились, – и на искаженном от напряжения лице Лейзера появилась улыбка, его хватка стала ослабевать.
Лоу подошел к Холдейну:
– Он иностранец, да?
– Поляк. Какое у вас впечатление?
– Я бы сказал, что в свое время он был прекрасным бойцом. Отчаянный парень. Хорошо сложен. Несмотря на возраст, в приличной форме.
– Понятно.
– А вы сами как поживаете, сэр? Все хорошо, надеюсь?
– Да, спасибо.
– Я рад. Все‑таки двадцать лет прошло. Удивительно. Детишки уже подросли.
– Знаете, у меня нет детей.
– Я про своих.
– А‑а.
– Из старой команды кого видите? Как там мистер Смайли?
– Мы с ним не общаемся. В принципе я человек необщительный. Позвольте с вами рассчитаться.
Лоу стоял почти по стойке «смирно», когда Холдейн отсчитал деньги: на транспорт, жалованье, тридцать семь фунтов шесть пенсов за нож, двадцать два шиллинга за плоские металлические ножны с выбрасывающей пружинкой. Лоу составил счет и подписал «С. Л.», по соображениям безопасности.
– Нож достался мне по себестоимости, – пояснил он. – Через спортивный клуб. –Казалось, он гордился этим.
* * *
Холдейн дал Лейзеру плащ и резиновые сапоги, и Лейзер с Эйвери отправились на прогулку. Они доехали почти до Хедингтона на втором этаже автобуса.
– Что произошло сегодня утром? – спросил Эйвери.
– Я думал, мы просто дурачились. А он взял и швырнул меня на мат.
– Значит, он помнит нас?
– Конечно, только непонятно, зачем мне делать больно.
– Он не хотел.
– Да все в порядке.
У него по‑прежнему был огорченный вид. Они вышли на конечной остановке и зашагали под дождем. Эйвери сказал:
– Наверно, дело в том, что он не из Департамента, поэтому он вам неприятен.
Лейзер рассмеялся и взял Эйвери под руку. Дождь струился по пустой улице, капли падали им на лица и стекали за воротник. Эйвери плотнее прижал к себе руку Лейзера, и они оба продолжали прогулку в хорошем настроении, не обращая внимания на дождь, ступая по самым глубоким лужам.
– Джон, а капитан доволен?
– Очень. Он считает, что все идет прекрасно. Скоро мы перейдем к радиоделу, разные элементарные вещи. А завтра должен приехать Джек Джонсон.
– Знаете, Джон, ко мне возвращаются былые навыки – стрельба и прочее. Я еще что‑то помню. – Он улыбнулся. – Даже старый автоматический браунинг тридцать восьмого калибра.
– Девятимиллиметровый. Вы отлично справляетесь.
– Даже старый автоматический браунинг тридцать восьмого калибра.
– Девятимиллиметровый. Вы отлично справляетесь. Просто здорово. Так сказал капитан.
– Неужели капитан и впрямь так сказал?
– Конечно. И в Лондон сообщил. Там тоже довольны. Нас только немного беспокоит, что вы слишком…
– Что слишком?
– Что в вас слишком легко узнать англичанина.
Лейзер рассмеялся:
– Ну, об этом не надо беспокоиться.
Эйвери чувствовал, что в том месте, где Лейзер держал его под руку, было тепло и сухо.
* * *
Утро они посвятили шифрам. Инструктором был Холдейн. Он принес лоскутки шелка, исписанные шифром, с которым предстояло работать Лейзеру, и таблицу, приклеенную к листу картона для перевода букв в цифры. Он установил таблицу на камине, эаткнул ее за мраморные часы, и стал инструктировать их в стиле Леклерка, но без работы на публику. Эйвери и Лейзер сидели за столом с карандашами в руках и под руководством Холдейна постепенно превращали текст в набор цифр в соответствии с таблицей, потом меняли цифры на другие, которые брали с лоскутков шелка, и наконец обратно переводили их в буквы. Это занятие требовало не столько сосредоточенности, как прилежания; Лейзер нервничал от старания и делал частые ошибки.
– Давайте проверим, сколько времени у нас уйдет на кодирование двадцати групп, – сказал Холдейн и продиктовал с листа сообщение из одиннадцати слов, подписанное Мотыль. – Со следующей недели вы должны будете обходиться без таблицы. Я положу ее вам в комнату, чтобы вы выучили ее наизусть. Начали!
Он нажал кнопку секундомера и отошел к окну. Лейзер с Эйвери начали лихорадочно работать за столом, почти одновременно бормоча и набрасывая простейшие расчеты на бумаге. Эйвери чувствовал растущую суетливость Лейзера, он слышал его тяжелые вздохи, приглушенные проклятия, яростный шорох ластика. Эйвери замедлил работу и поглядел через плечо Лейзера – кончик его карандаша был мокрым. Не произнеся ни слова, молча он заменил листок Лейзера своим. Может быть, Холдейн и не заметил ничего, хотя в этот момент он обернулся.
* * *
Уже в самом начале стало ясно, что Лейзер смотрит на Холдейна, как больной на доктора, как грешник на священника. Было что‑то неестественное в том, что он черпал силы от такого болезненного человека.
Холдейн делал вид, что не замечает его. Он упрямо придерживался своих привычек: ежедневно разгадывал до конца очередной кроссворд. Из города ему доставили ящик бургундского вина в небольших бутылках, и он непременно выпивал одну за обедом, пока они слушали пленки. Его отчуждение было настолько демонстративным, что можно было подумать – присутствие Лейзера вызывало у него отвращение. Но чем равнодушнее, чем высокомернее становился Холдейн, тем сильнее тянуло к нему Лейзера. Лейзер, по каким‑то одному ему известным загадочным признакам, видел в Холдейне воплощение английского джентльмена, и все, что тот говорил или делал, только укрепляло его в этой роли.
Холдейн приосанился. В Лондоне у него была медленная походка: он осторожно ходил по коридорам Департамента, будто на каждом шагу боялся споткнуться; клерки и секретарши нетерпеливо топтались позади, не решаясь обогнать его. В Оксфорде у него появилась живость, которая удивила бы его лондонских коллег. Его высохшее тело ожило, сутулая спина стала прямее. Даже его враждебность приобрела начальственный отпечаток. Остался только кашель, по‑прежнему жестоко разрывавший его узкую грудь, от которого на его впалых щеках держались красные пятна, этот кашель вызывал молчаливую озабоченность у Лейзера – как у ученика, обеспокоенного здоровьем любимого учителя.
– Капитан болен, да? – однажды спросил он у Эйвери, взяв в руки старую газету Холдейна.
– Он никогда не говорит на эту тему.
– Он, видно, серьезно болен.