Когда они вышли из машины в четвертый раз, Леклерк объявил:
– Следующая остановка – наша. – Такого рода шуточки любили на войне.
Эйвери не узнал бы это место, хотя видел его на схематической карте Леклерка. Холм был тот самый, конечно, и поворачивал к границе, круто обрываясь над лежащим у его подножия полем. Но дальше местность была холмистой, кое‑где покрытой лесом, на горизонте выступали деревья, между которыми с помощью бинокля можно было разглядеть коричневый силуэт деревянной вышки.
– Левее третьего кола, – сказал Леклерк.
Они внимательно осматривали землю, и Эйвери заметил след старой тропинки.
– Она заминирована. Заминирована вся тропинка. Их территория начинается у подножия. – Леклерк повернулся к Лейзеру. – Пойдете отсюда, – Он взмахнул своей тростью‑табуретом. – Дойдете до обрыва и заляжете. Мы все придем сюда пораньше, чтобы ваши глаза привыкли к темноте. Теперь, пожалуй, пора возвращаться. Чтобы не привлекать внимание.
На обратном пути начался сильный дождь, он заливал ветровое стекло и шумно барабанил по крыше. Сидя рядом с Лейзером, Эйвери погрузился в свои мысли. Он попробовал взглянуть на все со стороны и понял, что его собственная миссия превратилась в комедию, а Лейзер должен был стать действующим лицом трагедии. Эйвери представилось, что он участвует в безумном посменном марафоне, в котором каждый бегун должен бежать быстрее и дальше, чем предыдущий, а финишем станет смерть.
– Кстати, – сказал он вдруг, обращаясь к Лейзеру, – что нам делать с вашими волосами? Мне кажется, у них там нет такого лосьона, каким пользуетесь вы. Это может вас выдать.
– Стричься не надо, – заметил Холдейн. – Немцы носят длинные волосы. Помыть голову, вот и все. Смыть лосьон. Молодец, Джон, поздравляю.
Глава 17
Дождь перестал. Приближалась ночь, дул ветер. Они сидели за деревянным столом и ждали. Лейзер был в своей спальне. Джонсон приготовил чай и стал возиться с передатчиком. Никто не разговаривал. Все перестали притворяться. Даже .Леклерк, знаток модных школьных словечек и выражений, больше не утруждал себя, изображая уверенность. Казалось, он просто был недоволен тем, что его заставили слишком долго ждать запоздалой свадьбы нелюбимого друга. Им было страшно, они подремывали, как будто сидели в подводной лодке. Сверху мягко раскачивалась лампа. Джонсона то и дело посылали к дверям поглядеть на луну, и каждый раз он объявлял, что ее все нет.
– Метеосводка – хорошая, – заметил Леклерк и отправился на чердак посмотреть, как Джонсон проверяет передатчик.
Оставшись наедине с Холдейном, Эйвери торопливо сказал:
– Он говорит, что в Министерстве возражают против пистолета. Лейзеру нельзя брать пистолет.
– Какого черта он советовался в Министерстве? – воскликнул Холдейн вне себя от ярости. Потом тихо добавил:
– Скажите вы. Это ваше дело.
– Леклерку?
– Идиот! Лейзеру.
Они немного поели, затем Эйвери с Холдейном пошли к Лейзеру в спальню.
– Мы должны вас одеть, – сказали они.
Они велели ему полностью раздеться и забрали его дорогую теплую одежду: серую куртку и брюки того же цвета, кремовую шелковую рубашку, черные ботинки с тупыми носами, темно‑синие нейлоновые носки. Взявшись за клетчатый галстук, он нащупал золотую булавку с лошадиной головой, осторожно отстегнул ее протянул Холдейну.
– А что делать с этим?
Холдейн приготовил конверты для ценных вещей. В один из них он положил булавку, конверт заклеил, надписал и бросил на кровать.
– Голову вы вымыли?
– Да.
– Восточногерманское мыло нам достать не удалось.
Наверно, вам придется самому позаботиться об этом уже там. Как я понимаю, мыло у них дефицит.
– Хорошо.
Он сидел на своей койке голый, только что в часах, сгорбившись, обнимая сильными руками лишенные растительности ноги; его белая кожа покрылась пупырышками от холода. Холдейн открыл чемодан, вынул связку одежды и полдюжины пар ботинок.
По мере того как Лейзер надевал на себя эту одежду дешевые мешковатые штаны грубого сукна, широкие внизу и подобранные у пояса, серую поношенную куртку в нелепых складках, аляповатые коричневые ботинки, – ему казалось, что он для Холдейна и Эйвери превращается во что‑то жалкое, возвращается в какое‑то прежнее состояние, о котором они могли только строить догадки. Поскольку лосьон он смыл, теперь в его непослушных каштановых волосах проглядывала седина. Он застенчиво смотрел на Эйвери, словно только что открыл ему какую‑то тайну; он был похож на крестьянина среди помещиков.
– Как я выгляжу?
– Замечательно, – сказал Эйвери. – Замечательно, Фред.
– А галстук не нужен?
– Галстук все испортит.
Он стал примерять ботинки, одну пару за другой, с трудом натягивая их на грубый шерстяной носок.
– Польские, – сказал Холдейн, поставив рядом с ним вторую пару. – Поляки экспортируют их в Восточную Германию. Лучше взять эти тоже – вы ведь не знаете, сколько вам придется пройти пешком.
Холдейн принес из своей спальни тяжелый саквояж с замком и отомкнул его.
Вначале он вынул потертый коричневый бумажник с прозрачным отделением из целлофана, в которое было вставлено раскрытое удостоверение личности Лейзера с подписью и печатью так, что фотография Лейзера выглядывала через целлофановое окошко, карточка была маленькая, как из уголовного дела. Рядом лежало разрешение передвигаться по стране и запрос об устройстве на работу с государственно‑кооперативной верфи из Ростока. Холдейн вытряхнул все из кармашка бумажника и потом укладывал вещи по порядку обратно, называя каждый документ.
– Продовольственная карточка, водительские права… Партбилет. Сколько вы состоите в партии?
– С сорок девятого года.
Он положил фотографию женщины и три или четыре засаленных письма, некоторые в конвертах.
– Любовные письма, – пояснил он лаконично. Потом был профсоюзный билет, да ним последовала вырезка из магдебургской газеты о производственных показателях на местном машиностроительном заводе, довоенная фотография Бранденбургских ворот, затертая справка с прежнего места работы.
– Итак, с бумажником мы закончили, – сказал Холдейн. – За исключением денег. Все остальное у вас в рюкзаке. Еда и прочее.
Он вынул из саквояжа и дал Лейзеру пачку купюр. Лейзер стоял в покорной позе обыскиваемого, слегка расставив ноги и чуть‑чуть отведя в стороны руки. Он брал у Холдейна все, что тот ему давал, аккуратно складывал и опять принимал ту же позу. Расписался в получении денег. Холдейн взглянул на подпись и сунул бумагу в черный портфель, который он положил отдельно на столике в углу.
Затем последовали всякие мелкие вещи, которые могли оказаться в карманах Хартбека: связка ключей на цепочке, среди них – ключик от чемодана; расческа, носовой платок цвета хаки с масляным пятном, пара унций кофезаменителя в газетной бумаге; отвертка; моток тонкой проволоки и обрезки железных шурупов со свежими зазубринами – весь никчемный мусор в кармане рабочего.
– Боюсь, что эти часы вам брать нельзя, – сказал Холдейн.
Лейзер расстегнул золотой браслет и уронил часы в раскрытую ладонь Холдейна. Ему дали стальные, восточногерманские, время на которых поставили с большой точностью – по будильнику Эйвери.
Холдейн отступил на шаг:
– Ну, вот так. Теперь посмотрите у себя в карманах.