Он может многое сделать, если вы захотите. Когда понадобится с ним повидаться, скажите об этом дежурному по этажу. О чем бы вы хотели спросить его сейчас?
– Как мне получить книги, бумагу, ручку?
– Письменные принадлежности вы сможете купить в тюремной лавке на деньги, заработанные здесь своим трудом, – сказал Андерсон. – Вам будут платить как минимум один шиллинг и восемь пенсов в день, но эта сумма увеличится в зависимости от успехов. Книги можете брать в тюремной библиотеке.
– Благодарю вас, сэр, – сказал я. – А можно ли получать книги из‑за пределов тюрьмы? Мне ведь долго здесь сидеть. Я хочу учиться, заниматься самосовершенствованием.
Андерсон начал было что‑то говорить, но остановился, глядя на начальника. Тот сказал:
– Это очень похвально, но мы разберемся с этим позже. Все будет зависеть от вашего поведения. Кстати, удачно сказано – сидеть вам здесь долго. – Он кивнул в сторону человека в офицерском мундире. – Это мистер Хадсон, главный уполномоченный по режиму. Хотите что‑нибудь сказать, мистер Хадсон?
– Только одно, сэр, – сказал Хадсон. У него было жесткое лицо и глаза, как куски стекла. – Я не люблю особо опасных преступников, Риарден. Они обычно нарушают порядок в тюрьме, влияют на дисциплину, на поведение других заключенных. Ведите себя хорошо, вот и все. В противном случае вам же будет хуже.
– Я понимают, сэр, – сказал я, стараясь ничего не выразить на своем лице.
– Искренне надеюсь на это, – сказал начальник. – К вам посетитель из Скотленд‑Ярда. – Он сделал знак стоящему у двери надзирателю. – Отведите его.
Я ожидал увидеть Бранскилла, но это оказался другой следователь.
– Следователь – инспектор Форбс, – представился он. – Садитесь, Риарден.
Я сел, глядя на него через стол. Он начал приятным голосом:
– Я полагаю, что начальник тюрьмы известил вас о том, что вас квалифицировали как особо опасного заключенного. Вы знаете, что это значит?
– В общем нет, – ответил я, покачав головой.
– Лучше узнайте, – посоветовал Форбс. – У вас должны быть правила обращения с особо опасными. Даю вам пять минут, чтобы ознакомиться с ними.
Я вынул из кармана листок и разгладил его на столе. Даже при беглом чтении стало ясно, какая суровая жизнь меня ждет. Начать с того, что свет в камере не выключается на ночь. Вся моя одежда, кроме трусов и шлепанцев, должна каждую ночь выноситься из камеры. Все мои письма будут контролироваться и отсылаться в виде копий, а оригиналы – подшиваться к моему делу. Свидания с посетителями – только в присутствии тюремного надзирателя.
Я посмотрел на Форбса. Он сказал:
– Кроме этих правил, есть и другие. К примеру, вас могут переводить из камеры в камеру без предупреждения, а вашу камеру – регулярно обыскивать, и лично вас тоже – опять‑таки без предупреждения. Все это очень неприятно.
– А вам‑то что до этого? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Да, в общем, ничего. Просто я сочувствую вам. Будь вы поумнее, могли бы избавиться от этих неприятностей.
– От тюрьмы?
– Боюсь, что нет, – с сожалением сказал он. – Но кассационный суд проявит к вам снисходительность, если вы согласитесь сотрудничать с нами.
– Каким образом?
– Оставьте, Риарден, – бросил он устало, – вы прекрасно знаете, что нам нужно. Брильянты, парень, брильянты!
Я посмотрел ему прямо в глаза.
– Я никогда не видел никаких брильянтов. – Это была чистая правда: я действительно их не видел.
– Послушайте, Риарден. Мы знаем, что вы сделали, и доказали это.
– Послушайте, Риарден. Мы знаем, что вы сделали, и доказали это. Зачем вы прикидываетесь невинным агнцем? Господи, вас же приговорили к сроку в четверть жизни. Что с вами станет, когда вы отсидите этот срок? Судья прав: игра не стоит свеч!
– Я что, должен здесь сидеть и вас слушать? Это тоже часть наказания?
– Да нет, конечно, – вздохнул Форбс. – Не понимаю вас, Риарден. Почему вы воспринимаете все так равнодушно? Ладно. Попробуем подойти к делу иначе. Куда исчезли брильянты?
– Я о них ничего не знаю.
– Вы ничего не знаете, – повторил он. – Что ж, может, это и правда. – Он откинулся на стуле, глядя на меня, и вдруг расхохотался. – Нет, нет! Не может быть! Вас не могли просто так обвести вокруг пальца, а Риарден?
– Не понимаю, о чем вы говорите.
Форбс побарабанил пальцами по столу.
– Вы прибываете в Англию невесть откуда и через четыре дня загребаете добычу. Но организовать все самому за три дня невозможно! Значит кто‑то сделал это. Теперь, мы хватаем вас, и ничего не находим, никаких брильянтов. Где же они? Несомненно, их кто‑то забрал. – Он хмыкнул. – Может быть, этот кто‑то и по телефону нам звонил, и письмо прислал? Вы отдали брильянты, и вас заложили, Риарден. Тот самый башковитый приятель, кто это все организовал. Так ведь?
Я молчал.
– Что? – вскричал он. – Воровской кодекс чести? Не будьте большим дураком, чем вы есть на самом деле. Вас просто сдали правосудию за несколько паршивых тысяч фунтов, а вы молчите. – Он говорил с возмущением. – Не надейтесь, что вам удастся выбраться отсюда, чтобы найти его. Учтите, я сообщу в министерство, что вы наотрез отказались сотрудничать с нами и вас будут считать особо опасным заключенным черт знает, как долго – вне тюрьмы. Вы можете быть здесь паинькой, образцом для заключенных, но с моим докладом это не произведет никакого впечатления на кассационную комиссию.
Я сказал нерешительно:
– Я подумаю об этом.
– Подумайте, – сказал он с нажимом. – В любое время, когда решите поговорить со мной, сообщите начальнику тюрьмы. Но не пытайтесь валять со мной дурака, Риарден. И не теряйте времени. Дайте нам сведения о вашем сообщнике, и мы его пришпилим, распнем на кресте. А вас снимем с крюка – я имею в виду статус особо опасного преступника. Более того, я постараюсь оказать влияние на кассационную комиссию с тем, чтобы она учла все обстоятельства в вашу пользу. Сделаю все, что смогу, понимаете?
Лично я сильно сомневался, что его влияние столь значительно. Следователь‑инспектор – слишком мелкая пташка в Скотленд‑Ярде, и если он полагал, будто я не вижу, что ему нужно, то, видимо, считал меня безмозглым идиотом. Все, к чему он стремился, – отметка в его послужном списке – дескать, отыскал то, что, казалось, кануло безвозвратно. И как только он получил бы желаемое, я мог отправляться хоть к черту: ему и в голову не пришло бы держать слово, данное какому‑то жулику! И он еще говорил о кодексе чести среди воров!
Я медленно процедил:
– Двадцать лет – большой срок. Я серьезно подумаю над тем, что вы сказали, мистер Форбс.
– Не пожалеете, – горячо откликнулся он. – Вот возьмите сигарету.
Глава третья
1
Человек привыкнет ко всему. Говорят, что евреи привыкали даже к жизни в Дахау. Что ж, моя тюрьма, хотя и была суровой, все же отличалась от Дахау.
К концу первой недели я уже не ел в камере, а спускался вместе со всеми в зал. Там‑то и обнаружилось, что я – Фигура. В тюрьме сильно развита своя кастовая система, основанная главным образом на уголовных успехах и, как ни странно, на неуспехах, если они влекут за собой длительный срок.