Констант был мужчиной, а миссис Румфорд – женщиной, и Констант был уверен, что при первой же возможности докажет ей свое несомненное превосходство.
А вот Уинстон Найлс Румфорд – тут дело другое, он куда сильней во всем, что касается духа, пространства, положения в обществе, секса и даже электричества. Рукопожатие и улыбка Унистона Найлса Румфорда разрушили самомнение Константа так же быстро и умело, как рабочие после карнавала разбирают карусель.
Констант, считавший себя достойным гонцом для самого Всемогущего Господа Бога, вдруг совершенно сник перед весьма ограниченным величием Румфорда. Констант лихорадочно искал в своей памяти доказательств своего собственного величия. Он рылся в своей памяти, как воришка, вытряхивающий чужой бумажник. Констант убедился, что память его битком набита мятыми, передержанными фотографиями всех женщин, с которыми он спал, неправдоподобными свидетельствами об участии в еще более невероятных предприятиях, удостоверениями, которые приписывали ему достоинства и добродетели, какие можно было найти только в трех миллиардах долларов. Там оказалась даже серебряная медаль на красной ленточке – награда за второе место в тройном прыжке на соревнованиях в закрытом помещении в университете штата Виргиния.
Улыбка Румфорда продолжала сиять.
Если продолжить сравнение с вором, который роется в чужом бумажнике: Констант вспорол даже швы в своей памяти в надежде обнаружить что‑нибудь стоящее, в секретном кармашке. Не было там никакого секретного кармана – и ничего стоящего. У Константа в руках остались только ошметки от памяти – распотрошенные, жеваные лоскутья.
Древний дворецкий, с обожанием глядя на Румфорда, корчился и извивался в приступе раболепия, напоминая уродливую старуху, пытающуюся позировать для изображения Мадонны.
– Мой хо‑сяин, – умильно блеял он, – мой молодой хо‑сяин!
– Кстати, я читаю ваши мысли, ‑сказал Румфорд.
– Правда? – робко отозвался Констант.
– Нет ничего легче, – сказал Румфорд. В глазах у него замелькали искорки. – Вы неплохой малый, знаете ли, – сказал он, – особенно когда забываете, кто вы такой.
Он легко коснулся руки Константа. Это был жест политикана – вульгарный, рассчитанный на публику жест человека, который у себя дома, среди себе подобных, готов изворачиваться изо всех сил, только бы до кого‑нибудь не дотронуться.
– Если уж вам так необходимо на данном этапе наших отношений чувствовать себя хоть в чем‑то выше меня, – сказал он ласково, – думайте вот о чем: вы можете делать детей, а я не могу.
Он повернулся к Константу широкой спиной и пошел впереди через анфиладу великолепных покоев.
В одном зале он остановился и заставил Константа любоваться громадной картиной, писанной маслом, на которой маленькая девочка держала в поводу белоснежного пони. На девочке была белая шляпка, белое накрахмаленное платьице, белые перчатки, белые носочки и белые туфельки.
Это была самая чистенькая, белоснежная, замороженная маленькая девочка из всех, кого Малаки Констант когда‑либо видел. У нее на лице застыло странное выражение, и Констант решил, что она очень боится хоть чуточку замараться.
– Хорошая картина, – сказал Констант.
– Представляете себе, какой будет ужас, если она шлепнется в грязную лужу? – сказал Румфорд.
Констант неуверенно ухмыльнулся.
– Моя жена в детстве, – отрывисто пояснил Румфорд и вышел из комнаты впереди Константа.
Он повел гостя в темный коридор, а оттуда в крохотную комнатушку, не больше кладовки для щеток. Она была десяти футов в длину, шести в ширину, но потолок, как в остальных комнатах, был высотой в двадцать футов. Так что комната смахивала на трубу. Там стояли два кресла с подголовниками.
Так что комната смахивала на трубу. Там стояли два кресла с подголовниками.
– Архитектурный курьез, – сказал Румфорд, закрывая дверь и глядя вверх, на потолок.
– Простите? – сказал Констант.
– Эта комната, – сказал Румфорд. Мягким движением правой руки он описал магическую спираль, словно показывая на невидимую винтовую лестницу. – Одна из немногих вещей, которых мне хотелось больше всего на свете, когда я был мальчишкой, – вот эта комнатка.
Он кивком указал на застекленные стеллажи, поднимавшиеся на шесть футов у стены, где было окно. Стеллажи были отлично сработаны. Над ними была прибита доска, выброшенная морем, а на ней голубой краской было написано: «МУЗЕЙ СКИПА».
Музей Скипа был музеем бренных останков‑эндоскелетов и экзоскелетов*– там были раковины, кораллы, кости, хрящи, панцири хитонов, **– прах, огрызки, объедки давно отлетевших душ. Большинство экспонатов были из тех, которые ребенок – судя по всему Скип – мог без труда собрать на пляжах или в лесах возле Ньюпорта. Среди них были и явно дорогие подарки мальчику, который серьезно интересовался биологией.
/* Имеются в виду скелеты животных (эндоскелеты) и раковины моллюсков, и наружные «панцири» членистоногих (экзоскслеты). /
/** Хитоны – небольшие съедобные моллюски с панцирем из восьми налегающих друг на друга пластин. /
Главным экспонатом музея был полный скелет взрослого мужчины.
Там был также пустой панцирь броненосца, чучело дронта и длинный, закрученный винтом бивень нарвала, на который Скип в шутку прицепил этикетку «Рог Единорога».
– А кто это Скип? – спросил Констант.
– Это я, – сказал Румфорд. – То есть был я.
– Не знал, – сказал Констант.
– Семейное прозвище, понимаете ли, – сказал Румфорд.
– Угу, – сказал Констант.
Румфорд сел в одно из удобных кресел, жестом пригласил Константа занять другое.
– Ангелы, кстати, тоже не могут, – сказал Румфорд.
– Чего не могут? – спросил Констант
– Делать детей, – ответил Румфорд. Он предложил Константу сигарету, сам взял другую и вставил ее в длинный костяной мундштук.
– Очень сожалею, что моя жена наотрез отказалась спуститься вниз и познакомиться с вами, – сказал он. – Это она не от вас прячется, а от меня.
– От вас? – сказал Констант.
– Именно, – сказал Румфорд. – После первой материализации она меня ни разу не видела. – Он невесело засмеялся. – С нее одного раза было достаточно.
– Я – простите, – сказал Констант. – Я не понял.
– Ей не по вкусу мои предсказания, – сказал Румфорд. – То немногое, что я ей сообщил о ее будущем, очень ее расстроило. Она больше ничего слышать не хочет.
Он откинулся в кресле и глубоко затянулся.
– Говорю вам, мистер Констант, – сказал он благодушно, – неблагодарное это. дело – твердить людям, что мы живем в жестокой, суровой Вселенной.
– Она пишет, что вы заставили ее пригласить меня, – сказал Констант.
– Я ей передал через дворецкого, – сказал Румфорд. – Я просил ей сказать, что она ни за что вас не пригласит А то бы она вас ни за что и не пригласила. Можете запомнить, единственный способ заставить ее что‑то сделать – это сказать, что у нее на это не хватит духу. Разумеется, этот прием не всегда безотказно действует. Например, если бы я сейчас велел ей передать, что у нее не хватит духу заглянуть в свое будущее, она бы передала мне, что я совершенно прав.