Нет долговязого чудака Арне, который в эту зиму с чего-то вдруг начал к ней подлаживаться: за дурочку посчитал, что ли? Чье-то расположение к ней казалось Атле нелепостью и верным доказательством, что у того не все дома. И Арне погиб, так и не успев поумнеть. Нет кухни, где столом для рабов служил огромный черный камень. Рассказывали, что этот камень лежал себе и лежал на своем месте, а уж кухню, вместе со всем домом, построили вокруг него. Нет неряхи Асрид, которая никогда не закрывала дверь как следует и лишь добродушно махала рукой, когда женщины жаловались на сквозняк. И женщин этих тоже нет. Но образы были так живы и ярки, что хотелось оглянуться, пошарить вокруг: где ты, моя привычная, вечная жизнь? Прежняя вечность сменилась другой, но Атла еще была погружена в старую и нынешняя бесприютная жизнь казалась дурным сном, нелепой ошибкой. Казалось, что они отстали и сейчас догонят: и гридница, и черный камень-стол, и Асрид, и Арне…
По лицу Вальгарда было непонятно, о чем он теперь думает. Ему было лет под сорок, но за те четыре года, что он прожил в Перекрестке, его лицо с загорелой обветренной кожей, резкими морщинами на лбу и вокруг носа, с темной короткой бородой совершенно не изменилось, и казалось, что это лицо, как каменное, не изменится никогда. Вальгарда называли берсерком, но за четыре года ему не представилось случаев проявить себя. Он был очень спокойным человеком, но в его спокойствии чувствовалась такая мощь, что Атла не удивилась и сразу поверила его немногословному рассказу. Не только торговцы, но и иные воины могли бы бежать от него без памяти, поскольку сам его вид уже говорил об очень серьезных намерениях.
— А может, и здесь скажут, чтобы мы убирались прочь! — продолжала Атла через некоторое время. — Скажут, чтобы мы шли к троллям и им несли нашу неудачу. Тогда что?
— Пойдем, — не сразу обронил Вальгард, поскольку Атла ждала ответа.
— Куда? — с напористым вызовом не отставала она, словно желая, чтобы именно он, Вальгард Певец, ответил ей за злую судьбу. — К троллям?
— А хотя бы.
— И прекрасно! — со злым торжеством воскликнула Атла, как будто лучшего ответа не могла и желать. — Пойдем к троллям! Если им так хочется! Наша неудача! Болваны! Глупые, как треска! Они думают, что это наша неудача! Нет, это их неудача! — горячо кричала она, обращаясь не столько к Вальгарду, сколько к тем людям, которые остались позади и которым она не смогла этого высказать. — Она у нас общая! Боятся о нас запачкаться! Нет уж, если неудача пришла, то она достанет всех! Как ни запирай ворота! Мы-то пойдем к троллям, а вот они как тут останутся?
Ее голос странно дрогнул, и Атла замолчала. Вальгард поднял глаза от огня и посмотрел на нее. Девушка отвернулась от взгляда и, похоже, шмыгала носом. Вальгард молчал, не умея утешать, да и не считая нужным. Война одних людей лишила дома, а других сделала троллями. Слезы не разжалобят злой судьбы, а утешения не исправят. Но Атла зашмыгала носом впервые только сейчас, когда у них была крыша над головой, огонь в очаге и даже похлебка в горшке. Наверное, ее силы приближались к концу. Уж слишком убогим было их нынешнее счастье — крохотная дымная избушка, где в углах стоит вечный холод, а за стенами шумит чужой лес, засыпанный мокрым снегом. И безо всякой надежды на весну.
Рано утром усадьбу Тингфельт разбудил стук в ворота — прибежал Сквальп, сын Торда рыбака.
— Там корабли! — кричал он во весь голос, колотя кулаками в толстые створки. — Там корабли! — задыхаясь от бега, продолжал он, когда его впустили во двор усадьбы. — Я был на мысу и видел — три или четыре корабля идут во фьорд! А может, и больше, там на море туман, я дальше не стал смотреть.
Большие боевые корабли… С драконами…
Полуодетые обитатели усадьбы толпились вокруг, женщины заправляли волосы под наспех наброшенные покрывала, мужчины застегивали пояса. Хельга куталась в одеяло, второпях схваченное вместо накидки.
— Может, это Хальвдан хёльд? — хмурясь, предположил Ингъяльд, один из старших хирдманов. — Он ведь обещал приплыть к нам на йоль?
— Нет. — Сквальп мотнул головой. Он еще не отдышался от бега, и его невзрачное лицо казалось бледным до того, что виски отливали зеленью. — Корабли Хальвдана я знаю, я их видел. Он мимо нас каждый год плавает. Это совсем чужие корабли.
— С красными щитами? — внешне бестрепетно спросила Мальгерд хозяйка.
За суетой никто не заметил, как она подошла, но теперь все вздохнули с облегчением — рядом с хозяйкой было не так страшно. Несмотря на раннюю суматоху, бабушка Мальгерд была одета с обычной опрятностью, и серое покрывало сидело на ее голове ровно, как всегда.
— Наверное, да, — не совсем уверенно и несколько виновато ответил парень. — Там туман… Плохо видно. Я только увидел, что чужие корабли. Наверное, да. Я видел там что-то красное…
— Будем считать, что да! — предусмотрительно решил Хельги хёвдинг. Он пришел позже всех, но быстро все понял. — Ингъяльд, вооружайтесь. Два отряда — к корабельному сараю и здесь. Я иду туда, ты остаешься здесь с десятком.
По всей усадьбе закипело движение. Ингъяльд гремел ключами, хирдманы спешили в оружейную, рабы и работники толкались возле соседней кладовой, где Орре управитель раздавал им припасенные на такой случай луки, секиры, копья. Усадьба Тингфельт жила дружно, и Хельги хёвдинг доверял своим рабам. Сам хозяин бегал туда-сюда и распоряжался, повторял уже сказанное, подбадривал мужчин и утешал женщин. Хельги хёвдинг был добродушным, осторожным, снисходительным человеком, но в часы тревоги умел проявить решительность и расторопность. На соседнюю усадьбу Лаберг — Плоский Камень — послали шустрого мальчишку верхом, и можно было надеяться, что дружина Гудмода Горячего вскоре подойдет на помощь.
Женщины Тингфельта суетились и причитали, а дочь хёвдинга носилась по двору и прыгала, как маленькая валькирия, наконец-то упросившая старших взять ее в битву.
— Корабли! Корабли! Чужие! Боевые! Что же это такое? — со смесью ужаса и ликования в голосе восклицала Хельга. У нее только и нашлось время сменить одеяло на меховую накидку, и, когда она размахивала руками, широкие полы накидки взлетали, как настоящие крылья. В одной руке Хельга сжимала гребень, но непохоже было, что сегодня она соберется причесаться.
— Уйди! Не мешай! Иди в дом! Девушка, не вертись тут! Хельга, не до тебя! — с разных сторон сыпались на нее восклицания домочадцев, но она ничего не слышала, скорее обрадованная, чем напуганная нежданной тревогой.
Неужели и сюда добрались враги, те самые, что уже разорили столько усадеб на севере и западе Квиттинга? Неужели и здесь будет настоящая битва? В это было трудно поверить. «Там у них» и «здесь у нас» разделено нерушимой стеной. За всю жизнь Хельга не видела своими глазами ни одной битвы, и рассказы о схватках на Квиттинском Севере для нее были то же самое, что древние саги о Сигурде Убийце Дракона и ему подобных героях. Хельга Ручеек не умела бояться, и потрясение небывалого приключения будило в ней скорее радость, чем страх. Наконец-то случится что-то, чего еще никогда не случалось! Примерно так она могла бы сказать, если бы потрудилась облечь в слова свои нынешние чувства.
Но мужчины усадьбы Тингфельт испытывали нечто совершенно другое. Здесь было несколько молодых воинов, мечтавших о битве как о случае отличиться и прославиться, но большинство испытывало вовсе не радость при мысли, что война докатилась и сюда.