— Куда? А, Кром! Стой, дура!
Девушка припала к пепельно-серой гриве и пустила коня в карьер. Над ухабистой дорогой вздыбилась пыль.
Рослый всадник не бросился за ней вдогон, зато он долго сыпал проклятьями на глазах у изумленных воинов. Никто не решился приблизиться к нему и спросить, в чем дело. Наконец он обвел мутным от бешенства взглядом своих людей и указал плетью на юг. — Строиться!
* * *
Едва перевалив через низкий гребень, Юйсары поняла, что Тарк повернул на запад не случайно. Вдоль гряды невысоких холмов вилась глубокая тропа, усеянная козьим и овечьим пометом. Тропа наверняка вела к селенью, наверное, разбойники понадеялись застигнуть ее жителей врасплох.
Серый в яблоках нехремский скакун нес Юйсары неторопливой рысью, и она его не погоняла, — как знать, может, еще придется уходить от погони. Впереди появилась темно-зеленая полоска — лес. Вскоре она уже могла различить отдельные пирамидальные тополя, кипарисы и пальмы с широкими и вислыми, как слоновьи уши, листьями. В тенях перелеска ютились хижины, колыхались папоротники и лопухи на берегах неширокой реки.
В деревне были бандиты. Несколько человек. Остановив коня в перелеске, Юйсары увидела вдалеке, на вершине холма, большой отряд. Он уходил на юго-запад, и девушку вдруг осенило, что бандиты так и будут забирать южнее, пока снова не окажутся на пути у Конана. А их товарищи, задержавшиеся в деревне, догонят их, когда закончат свое черное дело.
С тесных улочек и дворов долетали ужасные женские крики — там убивали. Всем заправлял рослый хохочущий негр, он носился по деревне в чем мать родила, сверкал белыми зубами и размахивал окровавленным ножом, а его приятели, десятка два отъявленных негодяев в когирских доспехах, по двое и по трое насиловали женщин. На глазах у Юйсары кушит перескочил через поваленный тын, растолкал группу насильников и оседлал вопящую благим матом криками жертву; в следующий миг его лоснящийся зад отвратительно задергался. Очень скоро он выгнул спину, запрокинув голову и зарычал от наслаждения, а потом вскинул руку и медленно всадил вендийке нож под левую грудь. Столь эгоистичная выходка не могла не возмутить приятелей кушита, его осыпали проклятьями, а один верзила с руками, что кузнечные молоты, даже отвесил наглецу увесистую оплеуху. Но кушит только расхохотался, вскочил и убежал на другой двор, где под остервенелыми толчками насильника билась на земле другая несчастная крестьянка.
Коптский арбалет уперся в сырой дерн, со скрипом поднялся рычаг. Поперек черного серпа, таящего грозную силу, легла короткая стальная стрела. Накинув поводья на куст акации, Юйсары бесшумно двинулась к околице крошечной деревни.
Смерть настигла Юмбу, когда он выскочил на порог убогой халупы с горшком вареного риса. Его разобрал голод. Тарк не позволил шайке задержаться в деревне, он спешил, хотел опередить Конана. Только Юмбе, скрепя сердце, он разрешил приотстать с десятком бандитов, но при условия, что к вечеру они нагонят отряд. А перед отъездом упрекнул старого товарища по оружию: «Совсем охренел, бабник сучий! На тебя уже все парни косо смотрят. Учти, будешь дурить, свои же прирежут». — «Да нешто я виноват, командир? — заголосил кушит. — Эта все они, вендианки-искусницы! Их же с малолетства приучают мужиков ублажать, религия такая! А мы с тобой, как дураки, день-деньской яйца в седлах высиживаем. Не знаю, командир, как у тебя, а у меня точно скоро цыплята черные повылуплятся».
Кушит завес над разинутым ртом пригоршню риса, но ни одна разваренная крупица, сдобренная хлопковым маслом, красным перцем и солью, не успела свалиться ему на язык. Наконечник арбалетной стрелы раскрошил два верхних резца и вышел из верхнего края затылочной кости, пронзив по пути мозг.
Юмба умер почти мгновенно.
Никто из приятелей негра не заметил, как он медленно повернулся кругом и рухнул навзничь. Он лежал в неестественной, даже непристойной позе — полусогнутые в коленях ноги растопырены, полусогнуты в коленях, правый кулак, сведенный предсмертной судорогой, на ляжке у паха.
А девушка, принесшая ему возмездие из мехремских степей, бесшумно подкрадывалась к другому негодяю.
Судя по обличью, этот человек родился в полупустыне Шема: окладистая вьющаяся борода, густая шевелюра цвета воронова крыла, крупный нос и полные чувственные губы. Он умывался на крыльце прохладной водой из кадки, блаженно покряхтывал, ополаскивая дряблые волосатые подмышки. Он опустил голову, замотал ею под водой, по-детски пуская пузыри, а когда выпрямился и разлепил веки, у него отвисла челюсть от изумления и ужаса. В пяти шагах от него стояла молодая женщина и целилась из арбалета.
Раздался щелчок, и шемит опустил глаза, оторопело уставился на кончик стрелы, почти на всю длину утонувшей в его громадном животе. Не дожидаясь, пока он упадет, девушка метнулась прочь, но крики умирающего шемита понеслись за ней по пятам, насторожили всех бандитов в деревне, и двое заметили ее, бросились ловить; укрывшись в каком-то закутке, она торопливо перезарядила арбалет, и тут же выскочила на широкий двор и выстрелила навскидку. Ее и на этот раз не подвела рука, бандит, раненный в икру, закричал и остановился, но другой припустил что было мочи — тертый калач, поняла Юйсары, знает, как уязвим арбалетчик в рукопашном бою.
Она отшвырнула бесполезное оружие и схватилась за кинжал, но разбойника это не обескуражило, он быстро загнал Юйсары в угол двора и приставил длинный меч к горлу. На его ликующий зов со всей деревни сбежались бандиты, добрая дюжина, отобрали у девушки кинжал, в кровь разбили губы и нос, а затем повалили ее на землю и разодрали подол платья.
Один из них ростом и телосложением напоминал утес, и никто не осмелился перечить, когда он с ревом накинулся на девушку. Ему даже помогли: прижали к земле ее руки и ноги, а один подонок поставил ей на лицо подошву, выпачканную в навозе и крови. Она закричала от боли и омерзения, когда мужская плоть грубо вторглась в ее тело, заерзала со скотской жестокостью и ненасытностью, и насильник рычал и скрежетал зубами, входя в раж, и Юйсары дергалась под ним, вскрикивала и стонала, и вдруг что-то отвлекло человека, который держал ее правую руку, с возгласами «Братва! Чего это там?» он бросился на улицу, а Юйсары, обретя вдруг невероятное, нечеловеческое хладнокровие, залепила пальцем узкий накладной кармашек на плече, рванула, а затем нащупала выпавшую на землю бронзовую обоюдоострую пластинку, подарок Конана.
Никто из бандитов этого не заметил, их отвлекли тревожные крики с улицы, всех, кроме насильника, а он все сопел, и рычал, и сквернословил, пока Юйсары, глядя в упор на его могучую шею, не подняла руку и не рассекла лезвием сонную артерию. Бандит крякнул, недоуменно посмотрел на собственную кровь, вмиг забрызгавшую смуглое лицо девушки, и заорал от бешенства.
Но остальным было не до него, на них во весь опор неслись по деревенской улице сверкающие всадники, настигали, пронзали копьями, сбивали конями. Через плетень командир всадников увидел во дворе девушку в разорванном платье, за ней гонялся здоровенный бандит; в правой руке он держал меч, а левой зажимал рану на шее. Один из когирских лучников, заметивший верзилу одновременно с Конаном, вытянулся на стременах, поднял лук, и увесистая длинная стрела проткнула бандита, как гнилую тыкву. Конан спрыгнул с коня и бросился во двор.
Уронив голову на его старый обшарпанный нагрудник, Юйсары разрыдалась.