Петька и Шурка вскочили на ноги и тоже посмотрели в сторону ущелья. Тимка Булахов, повернувшись на траве, поднял в руках заряженный арбалет. Из темноты ущелья явственно доносилось какое-то сиплое дыхание. Как будто оттуда, по крутой стенке, поднимался запыхавшийся человек.
Ребята замерли, устремив взгляды в темноту. Там посыпались камушки, и наступила такая жуткая тишина, что Таня слышала даже, как бьётся сердце.
— Тимка, что это? — шёпотом спросила она.
— Не знаю, может, горный козёл подходил.
— Тимка, а может, медведь?
— Не-ет, — неуверенно ответил Тимка. — Медведь, он непременно бы, уходя, рявкнул.
Петька вдруг снова поднял кверху палец. Ребята прислушались, но на этот раз ничего подозрительного не услышали. Шурка спросил тихо:
— Петька, а ежели нас Хорёк скрадывает? — Шуркины слова показались страшными, и ребята снова посмотрели в пугающую темноту.
Тишина. Только слегка поскрипывает старая сосна. Таня повернулась к костру:
— Ребята, я думаю, дневник командира и наши карты надо на ночь прятать под какой-нибудь камень. Если нас сонных захватят, чтобы ничего не нашли.
Шурка, Петька и Тимка с уважением посмотрели на Таню.
Страх у Тани действительно прошёл. Она подняла с травы дневник командира.
— Давайте дочитаем до конца, осталось всего несколько листочков.
Мальчики снова придвинулись к костру.
«Сегодня последний день нашего каравана. Бойцы об этом пока не знают. Морды и ресницы лошадей покрылись инеем. Бедные животные, им тяжело дышать. Река снова появилась, но теперь слева от нас. А может, это другая река? Сейчас я меньше всего смотрю вперёд на заснеженную тайгу, я шарю глазами по скалам, мне нужно найти там, на неприступной высоте, небольшую пещеру. Справа, рядом с нами, тянется стена горного массива. Сейчас…»
Только в конце страницы Таня разобрала несколько строчек:
«Почти под самыми облаками прямо в отвесной стене — пещера. Она неприступна ни человеку, ни зверю. Я оставил отряд прямо под скалой. Пещера находилась над нами. Бойцы недоуменно смотрели на меня. Подошёл Мулеков.
— Командир, почему остановились? Мы теперь на правильном пути. Надо торопиться.
Когда вокруг меня собрались все бойцы, я обратился к ним:
— Товарищи, мы везём золото, принадлежащее Советской Республике. Нас преследуют мороз, голод. Лошади без кормов долго не протянут. Может случиться так, что упадёт сразу несколько лошадей. Куда мы переложим золото? Сложить под первую попавшуюся кочку, чтобы потом потерять навсегда? Чтобы оно доступно было врагу?
Подошёл Мулеков.
— Что же, командир, придумал?
В его голосе слышалось неподдельное волнение.
— Мы обязаны сохранить золото для республики, поэтому должны спрятать его в надёжном месте. — Я рукой указал вверх, на пещеру, находящуюся в облачной выси. Мулеков неприятно улыбнулся:
— Как же мы заберёмся, чтобы там сложить мешки с золотом?
— Что-нибудь придумаем, — ответил я (свой секрет раньше времени раскрывать не хотелось).
Приказал разгружать лошадей. У костра, невдалеке от намеченной мною скалы, мы кое-как отогрелись. Был полдень, но мороз не сбавлял. Я спросил у Мулекова, сколько примерно градусов. Он, задумавшись, чего с ним никогда не бывало, не расслышал моего вопроса и попросил повторить. Посмотрев по сторонам, быстро ответил:
— Градусов пятьдесят будет.
Лошади стояли понуро, не пытаясь даже искать под снегом траву. А может, они чувствовали свой ужасный конец. Бойцы отогрелись, и я открыл им свой замысел. Они не верили тому, что я им сказал, и глядели на меня, как на человека, потерявшего рассудок.
Мулекова стало трясти, словно в лихорадке:
— Командир, что это даст нашей республике?
— Во-первых, мы сохраним людей, во-вторых, спрячем золото в одном месте, недоступном человеку и запомним координаты. По нашему маршруту придёт экспедиция со специальным оборудованием и снимет золото. — Я указал на большую поляну слева: — Там можно даже сесть на аэроплане.
Бойцы продолжали молчать, глядя то на меня, то на лошадей. Мулеков подсел ко мне совсем близко:
— Командир, отмени приказ. Я вспомню дорогу. Мы будем двигаться насколько хватит сил, а там уже спрячем. Командир, отмени, — он умоляюще сложил руки на груди.
Бойцы продолжали молчать. И я повторил им своё страшное, но единственно правильное решение:
— Мы сейчас убьём лошадей, будем рубить их на куски и тёплое мясо примораживать к скале. Поднимаясь по примороженным кускам, как по лестнице, будем намораживать все выше и выше, пока не доберёмся до пещеры. Потом один человек спустит оттуда верёвку, связанную из уздечек. Здесь, внизу, мы будем привязывать к верёвке мешки с золотом, а он их будет поднимать наверх и там складывать.
Мулеков нервно ходил вокруг костра и вдруг спросил:
— Командир, а как же он из пещеры спустится обратно, уставший и замёрзший?
— Привяжет там верёвку и спустится по ней.
Мулеков, видно, испугался, что я его пошлю лезть в пещеру и отговаривал меня всячески:
— Командир, мы спрячем золото и уйдём, а по нашим ступенькам и по верёвке вдруг кто-нибудь залезет?
— Не залезет. После себя мы не оставим никаких следов. Разведём под самой скалой огромный костёр, — и верёвка сгорит, и ступеньки оттают, и упадут на землю. А самые верхние весной отвалятся.
На маленьком лице Мулекова я прочёл какое-то непонятное мне отчаяние. Бойцы по моему приказу мешки с золотом сложили к подножию скалы. Будет ли примерзать мясо? Стараясь не смотреть на стоящих рядом лошадей, я прошёл к скале и, поплевав на обшлаг шинели, прислонил его к скале. Через мгновение потянул обратно и не смог сразу оторвать. К скале подвели самую худую лошадь, покрытую инеем.
— Кто будет стрелять?
Но бойцы, те бойцы, которых я знал в бою, которые, не страшась пулемётного огня, шли в штыковую атаку, вдруг опустили глаза. Я понял, что ни у кого из них рука не поднимется на беззащитное животное.
Я выстрелил лошади в лоб. Она сразу же упала. Мулеков, видя, что я не отступил от своего плана, вдруг переменился. Нервозность у него прошла, он вышел из-за сосны и, помогая мне, работал как фокусник своим кинжалом. Я подносил квадратные куски к скале и с силой прижимал. Они мгновенно примерзали. Пока я нёс следующий кусок, этот превращался почти в чугун.
Я стал осторожно ставить ноги на ступеньки. Один из бойцов поддержал меня. Я уже поднялся по ступенькам на два метра от земли, когда почувствовал, что руки мои совсем окоченели. Меня сменил Мулеков. Маленький, юркий, он спокойно держался на ступеньках без всякого страха. Нагибался, принимал кусок из рук тоже поднявшегося по ступенькам бойца и прижимал. Уже трое бойцов висели на ступеньках.
Вечерело. Усилился мороз. И я приказал прекратить намораживание ступеней. Ночью, высунув голову из-под лошадиной шкуры, к удивлению своему, увидел я, что Мулеков, сидя у костра, что-то чертит на бересте. Заметив меня, он быстро положил бересту возле костра и тревожно сказал:
— Командир, волки воют, как бы не напали на нас.
— Спите, — сказал я, — сюда они не придут, им хватит остатков от тех лошадей.
Грызня у скалы становилась яростней. Мулеков пошёл по направлению к пещере и выстрелил из нагана два раза. Пока он ходил, я, немного выбравшись из-под шкуры, дотянулся рукой до бересты, на которой он что-то рисовал. Посмотрев, я вздрогнул. Линиями были обозначены три речки, по которым мы шли последние дни, хребты и скала, на которую мы намораживали ступени.
Странно. Я же приказал никому не составлять карт.