Он повернулся - быстро, резко - и я обмер, ожидая, что сейчас он, как в кино, ловко выхватит оружие и я просто не успею ничего сделать с этим огромным мужиком. Отсветы пожара упали на лицо - мужественное, гладко выбритое…
…Лётчик как-то странно присел и вдруг улыбнулся криво. Губы у него дрожали. Он замотал головой и заторопился словами:
- Донт шут… Плиз, бойз… донт шут… - потом, словно что-то вспомнив, торопливо полез в нагрудный карман, и я, так же стремительно забыв английский, завизжал:
- Стой, гад!!!
Он тихо вскрикнул, отдёрнул руку и снова криво улыбнулся:
- Но… но, бой… Вэйт э минэт, плиз… Донт шут… Плиз, итс мани, онли мани… - он всё-таки влез в карман, что-то там драл и рвал, не переставая жалко улыбаться, потом достал ладонь и протянул её к нам. - Фор ю… анд юо фрэнд, фор хим, бойз… Мани, голд… Тэйк, донт шут…
Я не сразу понял, что за кругляши у него в ладони - их там было больше десятка, явно тяжёлых, отсвечивающих красивым медовым блеском. А он всё улыбался, тянул дрожащую руку и говорил:
- Фор годнесс сэйк… донт шут… Ай хэв чу бойз ту… чу бойз, ю андестенд?
Тэйк голд, энд ай го…
- Чё он хочет? - тупо спросил я, не опуская карабина. Генка тихо сказал:
- Даёт деньги, чтобы отпустили… Лихач… Леш, дай карабин.
- На… э, зачем? - я сжал пальцы на ложе. Генка посмотрел мне в глаза и тихо сказал:
- Дай.
Я разжал пальцы, как под гипнозом…
…Золотые монеты посыпались из ладони. Лётчик вдруг подломился в коленях и, рухнув на землю, уже не тянул руку к нам, а как бы закрывался ею, трясущейся, с растопыренными пальцами, и его глаза блестели какой-то масляной животной плёнкой. Он открыл рот - и вместо слов оттуда вырвался вой. Это был дикий, непереносимый звук - я отшатнулся, не в силах его слышать - вой, в котором уже не было ничего человеческого, никаких чувств, кроме одного бесконечного ужаса. Так не кричали даже сгоравшие заживо в домах, которые, может быть, сжёг этот крепкий, красивый человек, похожий на героя боевика.
- Страшно умирать, сука? - спокойно и даже как-то равнодушно спросил
Генка, поднимая карабин. - Моя мама тоже кричала, гад. И я кричал… Пусть и твои дети покричат. Получи!
Он неловко нажал пальцем забинтованной руки на спуск, выстрелив лётчику в лицо прямо сквозь крупно дрожащую, холёную ладонь.
***
- В воздушных боях этой ночью сбито восемь истребителей-бомбардировщиков и два штурмовика противника, - читал Пашка сводку штаба с грифом "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ОФИЦЕРСКОГО СОСТАВА.", - Наши потери - два истребителя МиГ-29…
Надсотник Верещагин проверял списки новичков. За прошлые два дня в дружину записалось 16 добровольцев, в их числе - три женщины.
- …сформированные в Зауралье части РНВ, казачьи подразделения и переформированные части старой армии, подчинённые РНВ, сейчас насчитывают до полумиллиона человек… - Пашка зевнул. - Оккупационные войска по-прежнему занимают позиции вдоль западных отрогов Уральских гор. Китай заявляет, что ни в коем случае не позволит втянуть себя в войну на чьей-либо стороне…
- Отдохни, - сказал надсотник. Встал, одёргивая форму. - А я пойду пройдусь.
ИМЯ ДЛЯ ОТРЯДА
Руки полковника Палмера тряслись. Не от страха - от гнева. Инструктор при польско-хорватской бригаде, опытный военный, он никогда не поверил бы, что может испытывать такой гнев. Больше всего ему хотелось набить морду генералу Новотны.
Что было невозможно по нескольким причинам.
Он ещё раз перечитал бумажку, снятую с дверцы своего "хаммера" - про себя, хотя он уже не сомневался, что бумажку с подобным содержанием тут знают наизусть - Новотны неохотно, но всё-таки сказал об этом полковнику, который, хоть и был ниже в звании, на деле - и это всё понимали - являлся реальным командиром.
(Начавший службу в 1984 году Яцек Новотны часто ловил себя на мысли, что ни один советский офицер никогда не позволил бы себе в адрес офицера польского и десятой части того, что позволял себе этот янки… а вот сейчас генерал подумал, что ему, пожалуй, приятно видеть Палмера в таком состоянии)…
Полковник в третий раз вчитался в русские слова - он хорошо знал язык.
Привет, долбо…бы!
Смерть ваша не за горами - за ближайшими домами!
Fack you сто раз в задний глаз! Димка-невидимка.
Палмер скомкал бумажку нервным движением, лучше любых слов говорившим о том, как он разгневан. Молча швырнул комок бумаги на щебень и, широко шагая, пошёл к своей машине, окружённой кольцом лёгких пехотинцев 4-й дивизии армии США. И не повернулся, когда кто-то из поляков (а их много удобно устроилось вокруг) свистнул и крикнул:
- Цо пан пуковник денервуе?! То ест смях москальски, доконд пан зуспешам?!
- Го-го-го! Га-га-га! - отозвались солдатским смехом развалины.
***
- "Привет, долбо…бы! - с выражением начал Верещагин. Его вестовой, набивавший патронами пулемётный барабан, хрюкнул. Надсотник, не обращая на него внимания, продолжал читать, хотя стоящий перед ним Димка Медведев побагровел до малинового цвета и опустил голову ниже плеч. - Смерть ваша не за горами - за ближайшими домами!
Fack you сто раз в задний глаз! Димка-невидимка." Что молчишь, Пушкин? - с насмешкой спросил офицер. Мальчишка переступил на полу. Вздохнул. Скрипнул каблуком. - Правда невидимкой решил заделаться?
Мальчишка вздохнул снова. У сидевшего над картой командира третьей сотни Шушкова, заменившего трагически погибшего Климова, дёргались губы. Верещагин вздохнул тоже:
- И это первый пионер города Воронежа. Начальник штаба отряда. Опора. Смена. Человек, которого я представил к награждению Георгием 4-й степени (Димка капнул на ботинок). Матершинник и провокатор.
- Чего я провокатор… - безнадёжно отозвался Димка.
- Провокатор, - безжалостно повторил Верещагин, покачиваясь с пятки на носок. - Вместо того, чтобы заниматься разведкой, ты лепишь похабные писульки на вражескую технику. Думаешь, им это приятно? Они злятся. И, соответственно, усиливают охрану. Потом твои же ребята идут в разведку и напарываются на это усиление. Это и называется провокация.
Димка капнул два раза - на левый и правый ботинки. Верещагин вздохнул:
- В общем так. Сдать ремень. Шнурки из ботинок. Всё оружие. Я тебя арестовываю на пять суток. Будешь отсиживать при кухне, заодно и поработаешь на благо моей измученной дружины. Я жду.
Уже без стеснения всхлипывая, мальчишка сдал требуемые предметы. Потом поднял мокрые испуганные глаза:
- А галстук?! Тоже… сдавать?!
- Нет, - сердито ответил Верещагин. - Шагом марш отсюда, куда сказал. Выходить можешь только в сортир и на работы…
- Есть, - вздохнул Димка, повернулся через правое плечо и вышел.
- Поэт-песенник, - буркнул Верещагин, бросая на свою кровать конфискованные предметы. - Лебедев-Кумач.
- Что ты на него взъелся? - удивился Шушков, откладывая карту и беря гитару. - Хороший парень. Вон, гитару мне принёс.
- Да не в этом дело, не в записке этой… - Верещагин подсел к столу, посмотрел на вестового. - Пошел отсюда, Большое Ухо.
Зубков встал с видом смертельно оскорблённого человека и медленно вышел походкой тяжело больного. Верещагин проводил его взглядом и повернулся к Шушкову. - Понимаешь, Саш, он страх потерял. Тот самый, старый добрый страх, который позволяет сохранить голову. Ему начало казаться - я же вижу - что это всё игра. Пусть посидит и подумает. Тем более, что завтра ночью "Солардъ" идёт на автокемпинг на Антонова-Овсеенко. Учти, выдаю тебе военную тайну.
- Туда? - Шушков помрачнел.
- Туда, он же и разведал, - Верещагин кивнул. - Вот я и боюсь - с ними увяжется. Нет уж, лучше пусть под арестом посидит.