О том, что тетушка послала его не только за Сашей, но еще и для тайной проверки: не испугается ли пойти в темноте? Пфы! Думает, что он все еще как младенец!.. Да и полной темноты нет. Над крышами видно, что на западе светятся в небе желтые остатки заката, в которых дрожит золотым расплавленным шариком вечерняя звезда Венера. Море у горизонта хранит в себе ртутный отблеск и лишь ближе к городу становится почти таким же непроницаемым, как черные берега.
В этой непроницаемости мигает на Константиновском форте рубиновый маяк да горят зеленый и красный огоньки на буях, отмечающих проход в бухту среди все еще не поднятых со дна кораблей.
Воздух тихий, с сухими иголочками холода, и все же ощущается в нем чуть заметное шевеление. Дыхание моря. И в этом дыхании запах соленой воды и водорослей, сухой полыни и теплых (все еще теплых, несмотря на зиму!) слоистых каменных берегов.
Коля вдохнул этот запах, и... ка-ак ахнуло! Над головой. Почудилось даже, что мелькнуло в небе отражение желтой вспышки. И подскочила земля! Коля присел на корточки и прижал к ладоням уши. Не от страха, от неожиданности. Испуга-то почти не было. Он сразу понял: это мортира веселого Маркелыча, о котором говорили ребята. Упреждали, что надобно ждать салюта!
А тетушке про то неведомо, вот небось перепугалась!
Коля засмеялся, вскочил и шагнул в пролом забора. На крыльце постучал а шаткую дощатую дверь. Тихо было. Еще раз постучал. Услышал из глубины слабый голосок:
– Та заходьте, не заперто...
Видно, в здешних местах не боялись воров.
В темных сенях светилась щелью внутренняя дверь, Коля потянул ее за край. Саша съеженно сидела на лавке, обняв обтянутые пестрым оборчатым платьем колени. В свете лампы искрились темные глаза и колечки на висках.
– Здравствуй! – как бы с разбега сказал Коля.
– Здрасте... Ой, я так перепугалась...
– Разве я страшный? – храбро усмехнулся он.
– Та я не вас, а пушки...
– Это же Маркелыч, который живет над вашим домом! Он в честь праздника!..
– Я знаю, уже не впервой. А все равно каждый раз такой страх... Как тут люди жили при осаде?
– Попривыкали, вот и жили, – отозвался Коля все с той же храброй ноткой.
Он, когда шел сюда, боялся, что будет смущаться, потому что раньше рядом с девочками всегда ощущал себя нескладным и поглупевшим. Но сейчас орудийный выстрел будто стряхнул с него застенчивость.
– Пойдем к нам чай пить! Тетушка приглашает... Потому что я именинник. Ну, то есть я тоже приглашаю...
– Ой... – Она спустила с лавки ноги и взяла себя за плечи. – Не...
– Да отчего же «не»? Вот смешная! Пойдем... Саша!
Она призналась шепотом:
– Я стесняюся...
Он не стал уговаривать и уламывать, как, наверное, полагалось бы: «Да чего же стесняться? Все будет славно, не бойся». Сказал сурово и прямо:
– Экая беда! Постесняешься и привыкнешь. А у нас зато есть к чаю конфекты с лимонным сахаром. Идем! Нельзя долго упираться, ежели в гости зовут.
– В гости надо платье красивое...
Ну, тут она, кажется, хитрила. Платье и так было нарядное. С ярким рисунком из разноцветных колечек, с тройным рядом кружевных оборок на рукавчиках и широком подоле. Может быть, она тайно ждала приглашения?
Коля совсем расхрабрился:
– Ты и так вся красивая! Пошли! – И взял ее за руку. За тонкое запястье (в котором вдруг проклюнулась теплая жилка). Саша мягко освободила руку. И оба смутились. Потом Коля сказал уже с досадою:
– Право же, непонятно, чего ты боишься? Там же твоя мама...
– Ну... тогда я только чоботы надену... – Она выгребла из-под лавки высокие и широкие ботинки без шнуровки, сунула в них ноги. – Идите к двери, я лампу задую.
Коля вышел на порог. Саша тут же появилась рядом. У лестницы он опять взял ее за руку:
– Здесь такие ступени, можно свернуть голову.
Саша засмеялась тихонько (от губ пошли теплые комочки воздуха):
– Да что вы, я здесь каждый камушек знаю. Это я должна вас держать, давайте... – И стало непонятно, кто кого держит. И так добрались до Колиного дома.
Тё-Таня ждала их, конечно, на крыльце. Снаружи спокойная, а внутри (уж Коля-то знал!) полная тихой паники. Наверняка решила, что мортирный выстрел разнес любимого племянника в клочья.
– Наконец-то! Мы ждем, ждем... А тут еще эта ужасная стрельба!
– Это Маркелыч, верхний сосед! Салют устроил!
– Лизавета Марковна объяснила. Но все равно такой страх...
(«Все девчонки одинаковы, даже взрослые...»)
– Заходите... Сашенька, а ты в одном платье! Такой холод...
– Я привычная...
У порога она скинула чоботы и опять стала тихая, присмиревшая. За столом на тетушкины вопросы отвечала шепотом, чай пила из блюдца, которое держала, отодвинув мизинец. Осторожно дула на горячее, вытянув губы трубочкой. На мочках ушей у нее дрожали похожие на божьих коровок сережки. Облитые желтым сахаром длинные конфекты она брала двумя пальчиками и откусывала мелкие кусочки.
Татьяна Фаддеевна вышла из-за стола и сообщила, что в честь именинника следует сыграть торжественную музыку. Села к расшатанной фисгармонии. Этот старинный инструмент вдова Кондратьева вместе с остальной мебелью оставила в полное распоряжение новых жильцов (а сама, получивши деньги вперед, укатила к дочери в Евпаторию). Кстати, было непонятно, откуда и зачем эта фисгармония у неграмотной и далекой от музицирования вдовы...
Тетушка бодро исполнила марш Преображенского полка, а после него мазурку. «Лишь бы не заставила танцевать... Да ведь Саша все равно не умеет!»
Фисгармония посвистывала мехами, старательно выталкивая органные звуки.
Тетушка откинулась на стуле.
– Конечно, это не фортепьяно... Да настоящий инструмент здесь, верно, и не достать.
Лизавета Марковна подперла пальцем подбородок.
– До чего же вы, Татьяна Фаддеевна, ловко играете. Сроду такого не слыхала... А музыка эта попала к Кондратихе, можно сказать, с улицы. Раньше-то струмент стоял, говорят, на Шестом бастионе, у офицеров. А потом на ём французы забавлялися и, ничего, целым оставили, когда уходили. Кондратиха и подобрала, вернувшись с Северной. Заместо комода.
– Неужто во время войны людям было до музыки? – осторожно сказала Татьяна Фаддеевна.
– А чего ж, везде люди живут. И на войне тоже... Как затишье случалось, так и гулянья были. На Малом бульваре, где памятник капитану Казарскому. Бомбы туда почти не долетали. Бывало, что и французские офицеры, которые в плен попались, гуляли с нашими. Когда пленный, он ведь уже не враг... Любезные такие... Ну, а уж перед самыми-то штурмами стало оно не до гуляний...
– Не, маменька, на бастионе стоял не этот инструмент, а пианина. Большая, – вдруг проговорила из-за блюдца Саша. – Отец Кирилл сказывал. Потому бастион и назывался Музыкальный.
– Ну, может, и так. Сейчас уж мало кто помнит, как было в точности. Всякие сказки сказывают. Порой страх такой. Будто по развалинам на Екатерининской чьи-то души в белых рубахах гуляют да водят при луне хороводы...
Коля насторожил уши. Хороводы призраков – это интересно. И не очень страшно, если при лампе, среди людей и в своих стенах. Однако Лизавета Марковна вздохнула и примолкла. И тогда Саша вмешалась в беседу снова:
– Маменька, а ты скажи еще о трех дядьках на конях. Как они старуху искали...
– Ой, да выдумки это. Мало ли чего болтают...
– Ну и пусть выдумки! Зато интересно! – оживился Коля.
– Ну, если интересно... Сказывают, будто в самом начале, когда только первые ихние корабли показались у наших берегов, к одному часовому подошла на закате женщина. Сгорбленная, в лохмотьях. Часовой-то стоял недалече от здешних мест, в карантине у колодца...