— И моя дочка тоже довольна! — воскликнула мать Алины. — Она теперь настырных кавалеров очень просто отшивает.
Они опять все закивали.
— А частями можно? — тонко пискнула миниатюрная мать близнецов-Карелиных, которой все взносы всегда приходилось сдавать в двойном размере.
— Можно. — Я ушел с собрания с тяжелым сердцем.
Я сходил в подвал, ужаснулся объему работ, но решил, что справлюсь, если не сильно буду упахиваться с джипом. Вечер опять прошел в одиночестве. Окуляры зло усмехались мне с крышки пианино. Рон, чувствуя мое состояние, тихо валялся в углу, исподлобья рассматривая мою хмурую физиономию. Я покормил его и пошел в подвал крушить штукатурку. Ключ положил за косяк.
Прошла изнуряющая неделя. Днем я без продыха вел уроки, ночью орудовал в подвале, в перерывах делал кузовной ремонт. Спал часа по два. Прокурорская проверка тихо сошла на нет. Как и предрекал Ильич, ни один из родителей не подтвердил факт поборов в этой отдельно взятой школе. Мне же эти родители послушно приносили деньги, а я добросовестно вносил в список имена тех, чьи дети будут обучаться по новой программе, придуманной Ильичом за бутылкой Флагмана. Вскоре у меня накопилась приличная сумма, на которую нужно было купить стройматериалы и запчасти для RAVа. Наличные деньги почему-то больше не будоражили меня, не включали фантазию, и не поддавали адреналина. Я стух, устал и потерялся.
В субботу, когда в дверь заколотили, я спал. Было часов восемь вечера и я решил урвать пару часов сна перед ночной работой. В дверь колотили уже, наверное, давно, потому что я совсем потерял чувство времени. Рон почему-то не лаял, а тихо скулил и махал хвостом. За все время, которое я здесь жил, никто не колотил в мою дверь. За всю мою жизнь никто никогда не пинал ту дверь, за которой находился я. Я подождал немного.
В том, что дверь именно пинали, не было никакого сомнения. Я выждал еще. Удары стали реже, но сильнее. Я полежал еще и понял, что так пытаться проникнуть в помещение может только Беда. Я обрадовался. И распахнул дверь тогда, когда она очередной раз сильно долбанула по ней ногой.
Беда ввалилась в сарай и, пролетев плашмя мои скудные жилые метры, затормозила подбородком у окна. Я почувствовал себя отомщенным. Рон кинулся на нее с радостным лаем и стал лизать стриженый затылок. Она, будто всегда входила в двери только так, невозмутимо встала на четвереньки и, из такого положения спокойно сказала:
— Я забыла у тебя электрошокер.
— Очки.
— Электрошокер.
— Очки.
— Электрошокер.
— Очки.
— Электрошокер. — Она встала. Очков на ней не было и она беспомощно щурилась.
— Очки.
— Электрошокер.
— Да что ты привязалась со своим электрошокером? У меня его нет.
— Есть.
— Нет.
— Есть.
— Нет. Мне этот фаллоимитатор без надобности.
— А мне сгодиться. Он никогда не подводит.
Спокойно, Бизя. А то опять окажешься с голыми яйцами в одних штиблетах.
— Держи свой электрошокер, — и я протянул ей очки. — Убийца педагогов.
— Из тебя такой же педагог, как из меня…
— Писатель, — подсказал я. — Ты что, все это время щурилась?
— Все это время я валялась на диване. Без темы, без работы, и без…
— Электрошокера — опять подсказал я.
— Фаллоимитатора, — поправила она.
— Кстати, твои очочки стоят триста долларов. А пижамка пятьсот.
— С тобой кто-то хорошо поработал. Ты узнал истинную цену вещей. Это точно была баба. И точно не та раскладушка с ватрушками.
— Кто-о?
— Когда я тут у тебя… лежала, приходила такая, с целым блюдом ватрушек.
— Ну и?
— Что?
— Где ватрушки?
— Мы их съели.
— Мы?
— С Рокки. Он учился давать лапу.
— Вот почему у него был понос.
— Понос был от грибов.
— А рас…кладушка?
— Ушла. Я ей не понравилась.
— Ты лежала на ее одеяле. А потом сожрала ее пироги. Вернее, мои. А говорила, что осталась из-за меня без кефира.
Она пожала худыми плечами.
— Без кефира и осталась. Кефир она не принесла. Тащи мою сумку.
— Чего?!
— Моя сумка осталась за дверью.
Я почему-то послушно принес ее замшевый рюкзак, хотя собирался выгнать Беду взашей. Она напялила свои очки и снова стала драной вороной.
— Их жевал Рон, — честно признался я.
— Они из металла, который опять принимает прежнюю форму. Тебя что, не просвятили?
Она достала из рюкзака какую-то бутылку и поставила на мой стол.
— Давай рюмки, Гарик!
— Я не Гарик! — от гнева я аж подавился собственной слюной.
— Да, а кто? Ты не сказал.
— А ты не спросила. Что за манера называть всех как заблагорассудится?
— Обычно я всегда попадаю в точку. Так как?
— Гл… Б… Зови Петя.
— Петя? Петров?
— Дроздов.
— Никакой индивидуальности.
— Зато у тебя хоть отбавляй.
— Да, меня не перепутаешь. Это рюмки? — Она показала на два граненых стакана.
— Не тарелки.
— У тебя есть зеленка?
— Ее разве пьют?
— Хочешь — пей, а я рану на подбородке прижгу.
Я представил Беду с зеленым подбородком и поморщился.
— Прижигай своей водкой.
— Это абсент. Им прижигают душу, а не тело.
— Разве он не запрещен?
— Запрещен. В Европе.
Я повертел в руках бутылку с надписью «King of Spirit». На дне болтался какой-то осадок.
— Значит, мы пьянствуем?
— Я — дегустирую.
Еще одна дегустаторша нашлась. Я отвинтил крышечку, плеснул примерно половину стакана светло-зеленой жидкости и одним глотком выпил.
— Стой! — заорала Беда. Но было поздно. Я стоял посреди своей каморки, парализованный дикой горечью. Горечь — было единственное, что осталось в этом мире. Глаза полезли на лоб, а желудок подтянулся к горлу. Несколько долгих мгновений я старался не выплеснуть абсент ей в лицо прямо из желудка. Сазон называл это действие «опорожниться верхним концом». Победила воля. Я мысленно записал очко в пользу Беды, и она опять оказалась в плюсе.
— Кретин. Ты, что, никогда не пил абсент?
— Пил. Ты же видела. — Мне стало легче и веселее.
— У тебя сахар есть? — она закурила Житан. Я стрельнул у нее сигарету и затянулся крепким, вкусным дымом.
— А на фига нам сахар?
— Дырявой ложки у тебя, конечно, тоже нет.
— Да все у меня есть.
Я положил на стол почти целую пачку рафинада и алюминиевую ложку, с двумя дырками посередине, которую соорудил, чтобы вытаскивать из кастрюли свои холостяцкие пельмени.
— Какое богатство! — удивилась она, плеснула на дно стакана абсент, положила сверху дырявую ложку, в нее сахар, и через сахар начала лить обычную воду, которая стояла на столе в пластиковой бутылке. Сахар постепенно растворился, а пойло в стакане замутилось и стало выглядеть, как обычный самогон. Я рискнул проделать те же действия. Прошло помягче.
— Не кури! — сказала Беда, когда я взял сигарету.
— Почему?
— А… кури, — махнула она худой рукой, — Потом увидишь.
Я затянулся. Жизнь — не самая плохая штука.
— Каждый раз, когда я тебя вижу, ран на тебе все прибавляется, — намекнула она на разбитую губу.
— На тебе тоже, — намекнул я на разбитый подбородок. — А где твоя машина?
— Там что-то прокручивается, не схватывается, в общем, не заводится.
— Бендикс хреначит, — поставил я диагноз. Она внимательно посмотрела на меня и налила себе вторую порцию. Я тоже.
Каморка раздвинула тесные стены и яркие лучи солнца в девять вечера залили мое скромное жилище. По-моему, запел соловей.
— Тебе заплатили за книгу?
— Книгу зарубили, — она вдруг зарыдала. Рыдала она без единой слезинки и с каменным лицом, но я все равно все понял, увидел и почувствовал, как она подвывает и подскуливает там, у себя внутри. Я не стал спрашивать, кто зарубил и почему.
Меня вдруг стало двое. Один правый, другой левый. Правый я был добр и благодушен. Ему стало жаль Беду и захотелось помочь. Левый оказался желчен и скептичен, но тоже отнесся к ней почти с сочувствием.
— А хочешь, — закричал правый я, — я подарю тебе сюжет? Или как это там называется?
— Ты — сюжет?
«Ты в этом ничего не понимаешь», — подсказал левый я правому. Беда опять изобразила свой мутный напиток. Оба меня потянулись к стакану. Ни один из них не был пьян. Пьяным я себя хорошо знал.
— Ну, не хочешь, как хочешь, — обиделись на нее оба сразу и закурили.
— Не кури, — попросила она обоих. Оба не послушались.
— Давай свой сюжет.
— Не дадим, — ответили мы.
— Давай! — заорала она и так стукнула кулаками по столу, что все предметы на нем — стаканы, бутылка, сахар, и даже дырявая ложка — подскочили. — Из-за тебя я отдала свою тему, я болтаюсь без работы и только вычитываю чужие материалы. Книгу зарубили. В издательстве сказали — недоработанный сюжет. Я щурилась всю неделю, а ты даже не мог привезти мне очки!