— Призрак приходил не к Мэвис, а ко мне. Он решил, что разговаривает со мной. Мэвис случайно перепутала комнаты и ночевала в моей спальне.
— Ну вот что, если мы не прекратим этот разговор, то скоро все помешаемся, — прервал ее Алекс. — Мэвис приснился кошмар. Больше говорить не о чем. Разве что... Почему призрак упомянул имя Джона Меннинга да еще заявил, что Меннинг виновен, так как находился в подвале?
— Клянусь: я узнаю это, — прошептала Селестина.
Глава 5
«Ну как его не люби-и-ить!»
Берт Бэнкрофт закончил зонг, напевая с листа. Нина зажала уши, потому что Берт страшно фальшивил. За роялем сидел Иган Ганн. Чтобы перебить впечатление от пения своего соавтора, он несколько раз повторил последнюю музыкальную фразу.
— Отвратительно, — заявила Нина. — Не знаю, как я такое буду петь. Между прочим, этим зонгом завершается первый акт.
— Все не так уж плохо, — сказал Уолтер. — Жизнеутверждающая мелодия, ритм, темп...
— Мелодия хорошая, — согласилась Трейси, — только слова пошлые. В каком притоне наш драгоценный Берт слышал нечто подобное?
— Текст можно доработать, — отдуваясь, произнес тучный Алекс. — Главное, понять, что за смысл мы хотим вложить в эту песенку.
Нина сверкнула глазами.
— Не доработать, а переписать! — воскликнула она.
— Иначе мюзикл провалится с треском! — добавила Трейси и многозначительно посмотрела на Бланта.
— Трейси права, — Нина разъярилась не на шутку. — А ты, Алекс, тупоголовый, как...
— Да что вы так набросились! — взмолился Берт Бэнкрофт. — Текст вполне нормальный. Я изложил... хм, в стихотворной форме события первого акта, чтобы зрители еще раз все обдумали, вникли...
— Безмозглый мешок с соломой!
Нина поняла, что переборщила, и сбавила тон.
— Ну, извините, Берт. Песня не должна быть глупой или скучной. И вовсе не обязательно пересказывать все, что происходило в первом акте. Слова могут быть о чем угодно, но пусть у зрителя возникает ассоциация... Вы понимаете, о чем я говорю? Мне нужна легкая, запоминающаяся, яркая песня с простыми, но доходчивыми словами. Ее будут потом напевать в машине, под душем, на прогулке... Это шлягер, хит... Может, вас стукнуть по голове, чтобы дошло?! Черт-те что! Я не обязана объяснять автору прописные истины!
Эта свара мне порядком надоела. Вот уже два часа они ругались, обзывали друг друга по всякому поводу и вообще без поводов. А за окном сияло солнышко и пели птицы. Почему я должна выслушивать так называемые «творческие споры»? И не отправиться ли на природу? «Творцы» настолько заняты собой, что вряд ли заметят мое отсутствие.
Так и получилось.
С каким наслаждением вдохнула я полной грудью свежий воздух! Да здравствуют душистые травы и ласковый ветерок!
Я пересекла двор и остановилась у небольшого озерца. Очень хотелось искупаться, но берега были топкими, заросшими травой, а воду покрывала ряска, так что я решила не рисковать.
Я стояла и смотрела на озеро, как вдруг за моей спиной раздалось:
— Остатки былой роскоши... Все заканчивается одинаково: гниение и распад...
Обернувшись, я увидела маленькую старушку, похожую на сушеное яблоко.
— Да, плесень и гниль — это ужасно, — сказала я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.
Понять, сколько моей собеседнице лет, было невозможно. Седые прилизанные волосы обтягивали ее череп, кожа на шее была ужасающе морщинистой, дряблой, на лбу и щеках виднелись пигментные пятна, но вот глаза... Они поражали своей голубизной и яркостью. Старушка напялила на себя какой-то мешок из синей груботканой материи. Он болтался на ней, как на колу. Обуви я не видела, потому что подол платья доходил до самой травы, но не сомневалась, что на ногах у этой ведьмы какие-нибудь деревянные башмаки или плетеные сандалии.
— Доброе утро, — поприветствовала меня старушка.
Я из вежливости ответила:
— Доброе... Меня зовут Мэвис. Мэвис Зейдлиц.
— А меня зовут Агатой. Все собрались? Сидят в доме?
— О ком вы говорите? — опешила я.
— Я говорю про эту рыжую сучку, ее прихвостня и ненаглядную дочурку.
Сказав это, она сделала вид, что пошутила, обнажив в улыбке ряд неровных потемневших и выщербленных зубов.
— А ты почему здесь? — прищурила она глаз.
Я поведала вредной старушке «легенду», сочиненную Ниной, про то, что моя мать когда-то работала с ней на одних подмостках.
— Ложь, — уверенно заявила эта особа. И снова улыбнулась, показав свои отвратительные зубы.
Я вспомнила, что лучший вид обороны — нападение.
— А вы, Агата, что делаете здесь?
— Старая прислуга, как всегда, у ног хозяина, — ответила старуха.
И внезапно залилась кудахтающим смехом, от которого у меня по спине поползли мурашки.
— Значит, вы работаете у Бланта?
— Я связана с этим домом, — туманно ответила Агата. — Была здесь еще до Бланта. И останусь, когда его... и остальных уже не станет.
— Что вы подразумеваете, говоря «остальных не станет»?
— Думай что угодно, — она поджала губы.
— Кому вы прислуживаете: мистеру Бланту или его жене?
— Этой толстой потаскухе? Только не ей. Она была шлюхой и ею умрет! Я вижу человека насквозь. Я — ясновидящая.
Неожиданно взгляд ее стал неподвижным. Агата уставилась на меня своими голубыми пронзительными глазами, и сердце мое ушло в пятки. Отчего-то я страшно испугалась.
— Ты — неплохая девочка, — сказала наконец эта ведьма. — Ты тоже можешь видеть то, что скрыто пеленой времени, но твои способности не развиты. Ты боишься их развивать.
Она вдруг резко повернулась, оглядела окрестности и приложила свой корявый скрюченный палец к губам.
— Мэвис, ты ведь видела его!
— Кого?
— Олтона Эсквита.
— Который был хозяином этого дома? Но он же умер!
— Дух Олтона пребывает здесь... Нет ему места ни на небесах, ни под землей. Так будет продолжаться, пока не восторжествует истина и не очистится имя Олтона от наветов. И это скоро произойдет. Скоро!
Глаза Агаты засверкали, голова закивала в такт словам.
— Скоро! Скоро!
— А вам откуда известно? — не выдержала я.
— Мне известно, потому что я обладаю даром ясновидения.
Она снова уставилась в мое лицо.
— Э... Да без тебя это дело не сдвинется с мертвой точки. Вижу-вижу: ты причастна. Только будь осторожна, девочка. Берегись!
— Кого я должна опасаться? Призрака Олтона Эсквита?
— Нет. Дух Олтона жаждет мести, но не ты виновна в несчастьях бывшего хозяина. А вот те, которые виновны, они будут использовать тебя и могут навредить. Им необходимо любой ценой скрыть свои гнусные проделки.
Старушка уставилась себе под ноги, словно видела на три фута под землей.
— Мэвис, помни: тебя предаст человек, который кажется твоим другом. Нельзя попирать святыни, это очень опасно. А ведь паук уже сплел свою паутину.
Я спокойно выслушала эту бредятину: старушка выжила из ума — так в чем же ее винить? Наоборот, надо сделать снисхождение.
— Благодарю вас, Агата. Буду помнить все, что вы мне сказали.
— Предупрежденный — наполовину спасенный!
Она схватила мою руку своей когтистой сморщенной лапкой, и я вдруг ощутила, какая сила заключена в этом высохшем теле.
— Ты такая хорошенькая, Мэвис, — вкрадчиво сказала старушенция. — Такие красивые голубые глазки... Волосы... Шея... Ноги...
Она рассматривала меня, как экспонат, как бабочку, пришпиленную иголкой к бархату, и от этого меня чуть не вытошнило.
— Будет очень жаль, если тебя найдут мертвой со знаком раздвоенного копыта на лбу, — спокойно сказала Агата.
Я вздрогнула. Старуха отпустила мою руку.