То, что я полицейский, не производит на него ни малейшего впечатления. Он подходит к столу, поворачивает телефон к себе диском и набирает номер. На том конце долго звучат гудки, прежде чем кто-то решает снять трубку. Наконец сонный мужской голос ворчит:
— Халлу! (что по-алабански означает “алло”).
Человек с револьверами выдает тираду обо мне.
Короткая пауза. Потом его далекий собеседник что-то приказывает.
Месье кладет трубку, протягивает одну пушку человеку-горе и уходит.
Все это похоже на кошмар первого разряда. До сих пор ни один не потрудился сказать мне хоть слово. Я говорю себе, что было бы хорошим тоном попытаться что-то предпринять, чтобы вылезти из этой передряги, но при человеке-горе это невозможно. При малейшем движении, даже при малейшем шевелении с моей стороны он разорвет меня на кусочки.
Его корешок возвращается со шприцем. Этого я никогда не любил! Я боюсь уколов, даже когда их делает домашний врач, а уж если такой тип, как этот, я просто в ужасе.
Я понимаю, что в шприце не витамины и не кальций. Меня собираются по-тихому, без шума, отправить к святому Петру, после чего эти господа положат мой труп в уютный мусорный контейнер. Нет уж, я предпочитаю пулю, это больше подходит для мужчины. Но консульский Кинг-Конг опережает меня и прижимает к креслу Я вижу, как второй алабанец склоняется над моей задницей со своим мерзким шприцем. Сейчас начнется твой праздник, Сан-А. Прощайте, красотки и каламбуры. Надо платить по счетам. Я закрываю глаза. Мне грустно. Обидно умереть во цвете лет, когда в мире осталось столько невыпитых мною бутылок и не очарованных мною девушек. Но тем не менее надо освобождать место новым поколениям.
Я чувствую, как иголка входит в мое тело, и вздрагиваю всем существом. В это мгновение начинается радующая слух пальба. Четыре пистолетных выстрела. Бах-бах-бах-бах! Неужели все закончилось? Да!
Парень со шприцем валится на пол, а шприц остается торчать там, куда его воткнули. К счастью, жидкость осталась в нем. А что же Кинг-Конг?
Ему тоже конец. Он получил две маслины в свою толстую физиономию, и какой бы крепкой ни была его черепушка, пули Берю все-таки разнесли ее. Надеюсь, вы ни на секунду не усомнились, что стрелял Толстяк.
Олимпийски спокойный, он стоит за дымом, идущим из ствола его шпалера.
— Кажется, я опять появился вовремя? — говорит он. Я встаю и смотрю на двух моих противников. Фаршированная телячья голова, статуя Жанны д'Арк и мумия Рамзеса Второго куда более живые в сравнении с ними.
— Сматываемся! — бросает Берю. — Сейчас начнется шухер. Как я был прав, когда боялся, что ты вызовешь дипломатический инцест!
Он уже несется к входной двери, превратившейся в данных обстоятельствах в выходную.
Я вырываю шприц из мяса, беру свои пушку и бумажник и следую за ним. В доме начинается оживление. Мы едва успеваем смыться, как из квартир начинают высовываться жильцы.
Пробежка до машины. Резкий старт. Ралли по парижским улицам.
— Поехали в “Липп”! — умоляет Толстяк. — Я так хочу солянку!
Глава 8
В ресторане я прихожу в себя. Толстяк высасывает свой стакан и требует еще один.
— Это полезно для мочевого пузыря, — объясняет Берю. Ему, как и всему остальному, время от времени нужна промывка.
Мой монументальный друг весел. Но каким же хилым он мне кажется в сравнении с алабанской гориллой!
— Благодарю тебя за твою удачную инициативу, — говорю я, втыкая свою вилку во франкфуртскую сосиску.
— Поскольку ты не выходил, я начал беспокоиться, — объясняет Мамонт. — Как думаешь, будет теперь война с Алабанией?
— Очень надеюсь, что нет.
— Если бы я спровоцировал международный конфликт, я бы никогда не простил себе этого, — стонет Толстяк.
— Не беспокойся, утрясется.
Парни из консульства заинтересованы замалчивать это дело. До сих пор все их поведение указывает, что они не жаждут огласки. Мы молча едим солянку. Я плаваю в блаженстве.
Поесть солянки в “Липпе” после того, как видел смерть вблизи, очень приятно. Закончив ужин, я отвожу Толстяка к нему домой и возвращаюсь в кабинет Старика ввести его в курс дела. Он выглядит озабоченным. Он тоже боится дипломатического “инцеста”.
— Этот визит не был необходим, — протестует он.
— Во всяком случае, он позволил мне обнаружить вот эту фотографию.
Босс рассматривает фотографию девушки с косой. Присутствие Пино рядом с девушкой его смущает.
— Надо объясниться с Пино по поводу этой особы.
— Я это и собираюсь сделать. Вы не могли бы дать коллегам, которые будут вести расследование, инструкцию, чтобы они не проявляли особого рвения?
— Естественно, — ворчит Старик. — Но в какое неприятное положение вы нас поставили, Сан-Антонио! Скажу вам честно, мой дорогой, временами мне кажется, что вы потеряли чувство меры!
— Важны только результаты! — возражаю я.
— Вот я и боюсь, что они будут не очень убедительными!
— Будущее покажет, — замечаю я.
— Только бы побыстрее! — скрипит мой шеф.
— Вы позволите мне удалиться?
— Прошу вас!
Я начинаю движение к двери. В тот момент, когда я шагаю через порог, раздается голос Старика:
— Сан-Антонио!
Оборачиваюсь. Лысый улыбается.
— Ну-ну, мой друг, — говорит начальник Службы, — мы все немного нервничаем. Давайте не будем расставаться на плохой ноте.
Он идет, протягивая свою белую руку для прощального рукопожатия.
Мы пожимаем десять раз (по пять каждый) и расстаемся.
Полицейский, охраняющий Пино, спит, как и полагается часовому. Я трясу его за плечо, и он открывает глаза.
— Прохода нет! — бурчит он.
Я предъявляю удостоверение, и он вытягивается по стойке “смирно”, что нарушает равновесие стула. Я вхожу в Пинюшеву палату с высоко поднятой головой. Переломанный спит в своем гипсе, по которому я стучу. Пино говорит, что можно войти.
Я отвечаю, что у меня нет ключа, тогда он говорит, что сейчас откроет сам. Наконец он просыпается окончательно и узнает меня.
— Опять ты! — с упреком говорит он.
— Опять я.
— Очень вовремя. Ты можешь почесать меня вокруг пупка? Зуд просто с ума сойти.
— В следующий раз принесу тебе терку для сыра, — обещаю я, — или, если хочешь, паяльную лампу. Она будет даже эффективнее.
Почесав в указанном районе, я показываю ему фото Мисс Косы.
— Ты знаешь эту красотку?
— Разумеется. Она была моей секретаршей, когда я возглавлял частное сыскное агентство. Ее зовут Япакса Данлхавви. Очаровательная девушка. Очень способная, очень честная и, как ты можешь сам убедиться по фото, внешность у нее более чем просто привлекательная.
— Она алабанка?
— Я этого не замечал, — удивляется Пино. — Она говорит по-французски, как мы с тобой.
— Но это не значит, что она не говорит по-алабански. Где живет эта красавица с косой?
— Улица Сен-Мартен, дом сорок четыре.
— Навещу ее завтра утром. Я начинаю понимать, почему те типы хотели тебя убрать.
— Почему? — спрашивает Пинюш.
— Когда ты явился под видом стекольщика, секретарь, у которого, очевидно, хорошая память на лица, вспомнил твою физиономию, а она у тебя, должен согласиться, достаточно неординарна. Он пошел проверить по досье и, поскольку он не идиот, рассудил следующим образом:
"Этот тип, пытающийся нас обмануть, изображен на фотографии с одной нашей соотечественницей, и в довольно раскованной позе. Может быть, он тоже алабанец? Если да, то он понял, что я говорил по телефону. Значит, надо во что бы то ни стало заставить его замолчать”.
— Выходит, то, что он говорил, было настолько важно?
— Другого рационального объяснения, дружище, я не вижу. Ладно, досыпай, Пинюш.