– Ты не можешь выражаться яснее?
– Могу.
– Выражайся.
– … мать, хочу я вам заметить. Если все ваши дети такие придурки, нечего удивляться, что ими забита битком вся местная тюрьма.
– Не смей так говорить о моих детях! – благородно вспылил Папа, испытав укол совести за то, что снова не углядел и чего-то не успел.
– Так говоришь, их менты сцапали? – грустно переспросил он.
– Да, это точно.
Папа налил себе еще водки, посмаковал ее и произнес:
– Ты вот что. Отзвонись следователю и пусть их отпустят на поруки. А сам подготовь документы им в помощь. Они же еще несмышленыши, это же можно понять. Я ж их отправил по старинке работать – с одними УЗИ!
Папа горестно вздохнул, раскаиваясь в столь поспешных и жестоких испытательных мерах. Так обычно детей учат плавать:
кинут в воду и выживай, как знаешь. Не мудрствуя лукаво, Папа всех своих отпрысков воспитывал именно такими методами и это кончалось всегда вполне отменно. Случалось, конечно, что некоторые и тонуть со страшной скоростью начинали и, если не была проявлена должная расторопность, бывало и гибли по глупости. Но бывало и так, что квалифицированная помощь приходила вовремя, и тогда приобретенный бесценный опыт становился тем прочным фундаментом, на котором произрастали талантливейшие солдаты мафии, что способны сравниться по значимости для страны только с баллистическими ракетами.
Это случай был тем самым, в котором нужно было помочь удержаться на плаву. Конечно, суд и тюремное заключение так же входили в богатейший арсенал педагогических средств талантливого воспитателя, так как позволяли творить с подопечными настоящие чудеса. Не было бы сегодня у Папы того сентиментального человеколюбивого настроения, то зимовать бы братцам в Сибири, как пить дать. Но им просто повезло.
– Собери все документы и доставь им. И передай от меня привет.
* * *
Ощутив в своей руке такую кучу баксов, с которой жизнь становилась более радужной, и солнце удачи начинало припекать изо всех сил, Женя просто потеряла голову. Она бегала по многочисленным комнатам этого странного деревянного дома и визжала от переизбытка эмоций, совершенно не опасаясь быть услышанной. Когда ее восторг от того, что мечты сбываются и она теперь сможет осуществить свое великое путешествие с максимальным комфортом, немного поутих, Женя вспомнила о своем посетителе. Ведь он может вернуться в любой момент. К тому же, солнце начинало клониться к закату и нужно было срочно решать, что делать. Делать было нечего, кроме того, чтобы уносить поскорее ноги. Женя, не снимая спасительной рясы, бросилась прочь из скита, не удосужившись даже осмотреть комнаты – ей не терпелось оказаться как можно дальше от человека, который мог попросить обратно деньги за услуги ему не оказанные.
На то, чтобы добежать до ельника, Жене потребовалось не больше пяти минут. Тут проблем с определением направления у нее не возникло – в лесу было так натоптано, что казалось – здесь центральный проспект какого-нибудь провинциального городка, но никак не лесной массив. Женя быстро определила, какие следы куда ведут и вскоре оказалась на достаточно явно видной тропинке. Стежка вывела Женю к тому самому селению, из которого она не так давно ушла. Предусмотрительно стащив с себя рясу и уложив ее в рюкзачок, Женя с тоской в сердце вступила на эту недоброжелательную еще не так давно территорию.
Однако, с наличием в кармане американских рублей все здесь оказалось гораздо проще. Ее посадили на сани, в которые было впряжено редкое и экзотическое животное – лошадь, и повезли в направлении станции. К станции скоро подошла электричка, в которой Женя безбоязненно вздремнула. Проснулась она уже на вокзале в Москве. Выйдя из поезда, Женя отправилась было в метро, но остановилась на полпути. Она же не собиралась возвращаться домой – это было бы глупо и неинтересно. К тому же, она теперь, по своей собственно глупости, была персоной вне закона: преступнику помогала? Гарри утопила? машину у подруги угнала (как она там, кстати)? Все это было бесспорно так и не предвещало Жене ничего хорошего. Женя собиралась поэтому отчалить куда-нибудь далеко, а куда – она еще не знала. Присев на какую-то изрезанную скамейку, она занялась рассматриванием расписания поездов и обдумыванием маршрута своей новой, свободной жизни.
* * *
Антиквар провел остаток вечера достаточно хорошо. Он был буквально обласкан настоятелем, который скучал здесь без столь привычного ему столичного бомонда. К тому же антиквар оказался таким же поклонником джаза, как и молодой настоятель и поэтому у них нашлось множество тем для разговора. В монастыре как раз был пост и поэтому новым знакомым пришлось довольствоваться исключительно фруктами, овощами и различными сладостями. В качестве исключению для гостя были вынесены из погреба монастырские вина, которые были неплохи на вкус и достаточно хмельны, чтобы скрасить этот долгий зимний вечер.
Между делом немного посплетничали о монастырских нравах, которые на вкус настоятеля были что-то уж очень патриархальными и требовали реорганизации. Антиквар с благоговейным ужасом рассказал о своем визите к архивариусу и спросил у настоятеля, что он думает по этому поводу. Настоятель сочувственно покачал головой, сообщил, что Давыдовичу опасаться нечего: отец Семеон – человек обязательный, и осторожно поинтересовался, насколько точна информация по поводу предстоящих дарений в пользу монастыря. По поводу подарков антиквар не мог дать ему исчерпывающего ответа, так он сам был лицо нанятое и мало был знаком со своим заказчиком. Но, если судить по отдельно взятому случаю, то можно было с уверенностью сказать, что это семейство – люди вполне уважаемые и слов на ветер не бросают. По крайней мере, с наличностью-то у них все нормально.
Настоятель подобной информацией удовлетворился и, проникнувшись к антиквару полнейшим доверием, поведал ему последние монастырские сплетни, прослушав которые Давыдович совершенно пал духом и подумал о необходимости перекреститься обратно в иудаизм, благо, что исторические корни этому благоприятствовали.
В общем, разошлись глубоко за полночь, а на следующее утро встали с головной болью, ломотой в костях и полным нежеланием что-либо делать. Посмотрев в узкое окошко на серое небо, антиквар мучительно зевнул и решил твердо: нужно срочно заканчивать с этим делать и со спокойной совестью возвращаться домой. Чтобы он еще когда-нибудь ввязался в подобную авантюру – да ни в жизнь!
Таким образом, как говориться – раньше сядешь, раньше выйдешь – Давыдович с видимыми усилиями оделся, выпил несколько кружек крепкого чаю, почитал газету – «За украденные экспонаты объявлено вознаграждение…» – и решительно зашагал с монастырского двора к каморке странноватого отшельника.
На этот раз он постучался уже более решительно – он заплатил за свое право присутствовать здесь – и, не дождавшись ответа, прошел внутрь. Внутри было нереально тихо. Давыдович испугался, не спит ли еще архивариус и не наделает ли он скандала столь ранним визитом. Потом вспомнил, что сам встал не очень-то рано, а поэтому на этот счет беспокоиться нечего. Антиквар пошел по коридору, как можно сильнее громыхая своими ботинками, чтобы, в случае чего, старик успел подхватится с постели и напялить свою дурацкую сутану.
Антиквар вошел в комнату, в которой вчера состоялась аудиенция, и нашел ее пустой. Посидев там немного, Давыдович решил, что если немедленно не предпримет что-нибудь, он умрет с похмелья прямо здесь, не успев даже отведать пива перед кончиной. Он встал и пошел совершать акт вандализма – искать старика по немногочисленным комнатам этого странного дома.
Комнат было действительно немного, и все они оказались более или менее мебелированными, но абсолютно необитаемыми.
Мало того, не обитали здесь уже довольно давно, судя по девственно-пушистому слою пыли, ровным слоем покрывавшей все сколько-нибудь горизонтальные поверхности. Этот факт антиквара немало озадачил и, сообразив, что его поиски ни к чему не приведут, он остановился посреди коридора и задумался.
Что-то подсказывало его природному, усугубленному наследственностью, чутью, что его обманули – подло, нагло и совершенно очевидно. Мало было беды, что он попал при этом на деньги, он еще попал на чужие деньги, да еще и важного ответственного задания не выполнил ни в малейшей мере.
Озверевший от осознания совершенной по отношению к нему непростительной подлости, Давыдович нервически засмеялся и пошел обратно в уже знакомую ему комнату. Там он стал рыться в разнообразных бумагах, расположенных в живописном беспорядке повсюду, но ничего стоящего и сколько-нибудь похожего на искомые документы не обнаружил. Это было только последней попыткой утопающего вытащить себя из болота за волосы – все было бесполезно. Совершенно потеряв голову от бешенства, Давыдович ломанулся к выходу и полетел на пол, споткнувшись о что-то твердое. Он выругался, поднялся, собираясь отвесить этому «что-то» хорошего пинка, но вовремя остановился. На полу лежал мешок, который архивариус выронив в тот самый момент, когда Давыдович так невежливо ввалился вчера в эту комнату. Судя по всему, исчезновение архивариуса происходило при самых таинственных обстоятельствах и наводило на мысль о поспешном бегстве или похищении. Дело становилось все более загадочным и запущенным, и от этого антиквару нравилось все меньше.
Все же он решился посмотреть на содержимое мешка, раз уж оказался подле него. Может быть в нем и содержался ключ к этой тайне.
Осторожно дергая за завязки и замирая при каждом шорохе и стуке ветки в окно, Давыдович стал развязывать мешок, немея от ожидания чего-то чудесного. И чудесное произошло, приведя антиквара в совершеннейшее смятение: под грубой дерюгой, когда она была раскрыта, заблестели драгоценным светом предметы, цену которым антиквар прекрасно знал.
ГЛАВА 18. А ПОУТРУ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ
Очнувшись, Дуболомов сперва удивился, а потом обрадовался. Удивился он тому факту, что ему холодно, а обрадовался тому, что не обнаружил рядом с собой присутствия той ужасной девицы с гнилыми зубами, чьим навязчивым обликом были полны ночные сновидения. Это, по крайней мере, обнадеживало. Дуболомов, повинуясь своей давней привычке, сладко потянулся, растопырив в стороны свои длинные руки и ноги, Вслед за этим послышался глухой стук: что-то тяжелое брякнулось на пол и издало тяжкий стон.
Дуболомов с удивлением и трудом разлепил сонные глаза и посмотрел в направлении, откуда доносились чертыхания и злое сопение. То, что он там увидел в немалой степени позабавило его и развеселило. Дуболомов не мог удержаться от сардонического хохота, даже не смотря на страшную головную боль, которая неожиданным образом настойчиво давала о себе знать: на полу в позе «зю» скрючился его напарник, облаченный только в ситцевые трусы до колен. Судя по его телодвижениям, Костик делал неимоверные попытки подняться на ноги, но выглядело это так, будто он исполняет какой-то странный ритуальный танец, адресованный духам подземелья.
– Смеешься, аспид? – сипя, как прорванный баян, поинтересовался Костик. – Смейся, смейся… Хорошо смеется тот, кто смеется, как лошадь.
Задумавшись на мгновение над скрытым смыслом своих же слов, Костик перестал раскачиваться на полусогнутых руках и тем дал возможность Дуболомову сконцентрироваться на более сложных мыслях и ощущениях.
– Слушай, а где это мы? – спросил он, начиная подозревать, что окружающий его интерьер ему, безусловно, не знаком.
Помещение, в котором было встречено это утро, было обставленно в духе русского минимализма. Кто-то утверждает, что этот стиль был присущ и более ранним культурам зарубежья, но это далеко не так. Такое тонкое понимание выразительности бетона, темно-зеленой краски и отслаивающейся сырой штукатурки трудно заметить где-либо еще, кроме как в административно-бытовой архитектуре современного русского города.
Впрочем, убогость интерьера дополнялась характерными деталями, которые ненавязчиво свидетельствовали о том, что это помещение принадлежит фонду мест, не столь отдаленных, а именно: решетчатое оформление окон, спец-модель лежанки – откидная, типа «нары», и прочие неуловимые признаки очень характерного места.
– Слышь, Кость, а че это? – приподнявшись на локтях спросил Дуболомов. – Это что – тюряга? А как мы тут?
Костик оставил попытки подняться и подчинился закону всемирного тяготения – он плюхнулся своим толстым носом в грязный пол и пробормотал:
– Я сам фигею.
Дуболомов тупо посмотрел на похожего на цыпленка табака товарища и понял, что думать в данном случае придется опять ему самому. И простой человеческий опыт ему подсказывал, что причинно-следственная связь – то же, что и последовательность происходящего. В настоящем не было ровным счетом ничего понятного, следовательно, приходилось отправляться в прошлое.
– Костик, а где мы вчера были? – с возрастающим ужасом поинтересовался Дуболомов.
В ответ ему раздалось такое беспомощное мычание, что стало ясно – то, что было вчера, до сих пор отдавалась в его голове болью. Дуболомов покачал своей головой и почувствовал, как в ней перекатывается раскаленный шар, вызывающий приступы тошноты и позывы покончить жизнь самоубийством – все явные признаки тяжелого похмелья.
Постепенно в голове появился оторванный от чего-то целого кусок воспоминания: торчащие из какой-то емкости ноги в синих полосатых носках.
– Кость, а у нас вчера не выходной, случайно был?
Напарник промычал утвердительно.
Это известие все объясняло: ни одного выходного не проходило без каких-нибудь приключений с непоправимыми последствиями. Но настолько непоправимыми последствия были впервые: обычно у Дуболомова «автопилот» срабатывал на квартиру своей подружки, с которой он потом до следующих выходных не мог помириться. В данном случае все вышло немного не так, а насколько «немного» – это и следовало выяснить путем логических умозаключений. Так как ни на нем, ни на напарнике не было одежды, а в комнате – то есть, в камере – было чудовищно холодно, то по всему выходило, что это – вытрезвитель. Значит, ни вещей, ни денег и, что самое печальное, ни оружия теперь было не видать, как своих ушей. К тому же, за такие проделки могли и из фирмы попереть в два счета, а это грозило испортить жизнь каждому из них, причем кардинально.
– Кость, что ж теперь будет-то?
Костик сокрушенно вздохнул и смочил слюной пол.
На размышления о загубленной жизни оставалось, по-видимому очень много времени: в коридоре царила тишина и, судя по всему, никто к судьбам гангстеров живого интереса не проявлял, хотя и могли бы.
Но только Дуболомов решил, что утро вечера мудренее и в его власти сделать себе вечер, примостившись на нарах поудобнее и предавшись объятиям Морфея, как внезапно стало ясно, что в тюрьме они не одиноки. Откуда-то издалека донеслось мерное топанье сапог и хозяйское позвякивание ключей.
Напарники замерли, а Костик даже попытался повернуть голову, после чего его вырвало. Дуболомов совершенно не обратил на это никакого внимания, потому что позвякивание превратилось в железное громыхание и стало ясно: у них через минуту будут гости. Подготовиться и встретить их достойно совершенно не оставалось времени – временное жилище было безнадежно испорченно, и с этим уже ничего поделать было нельзя. Можно было предположить, что, вполне вероятно, их будут долго и мучительно бить, но опыт говорил о том, что это не будет продолжаться бесконечно, а потому все это, в сущности пустяки.
Тем не менее, Дуболомов попытался – не без определенного успеха – сесть на нарах и придать своему лицу хоть сколько-нибудь осмысленное выражение – если можно было говорить в связи с этим лицом хоть о каком-то смысле. Тут же дверь с тривиальным скрежетом отворилась, и на пороге возник вполне логично ожидаемый милиционер и совершенно неожидаемый господин в хорошем костюме.
Дуболомов посмотрел на него с нескрываемым интересом, предполагая, что появление столь официального лица их судьбу изменит кардинально. Не ясно только было, в какую сторону.