ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ У КАМИНА
Большая ее часть не представляет никакой исторической ценности для этого повествования – она охватывает длительный период жизни этой удивительной женщины по имени Ингред.
Последователи Фрейда могли бы найти в этой биографии все предпосылки для случившегося, но этого удовольствия их придется лишить.
Начать нужно с того момента, когда Ингред по своей глупости и наивности вышла замуж за человека престижной профессии – психоаналитика. Это был профессионал своего дела и человек увлеченный. Увлечен он был настолько, что даже родные и близкие ему люди были для него не более, чем полигон для исследований. И сложилось так, что самые свои передовые технологии в области влияния на психику он успешно испытывал на своей жене – Ингред, красавице-литовке. В результате из-под заботливых рук мужа вышло такое. С виду женщина как женщина, а житья от нее не было никакого. У нее был целый букет всяческих психозов и неврозов, как вызываемых при определенных условиях искусственно, так и спонтанных.
Посмотрел муж на дела рук своих и ужаснулся. Надо было лечить несчастную и срочно. Вторую половину своей карьеры несчастный псих потратил на самый тяжелый клинический случай в своей жизни. И все было ничего, но от одной мании он свою жену не смог избавить. После этого он тяжко заболел и поехал лечить нервы в Швейцарию, завещав жену своему преемнику и строго-настрого заказав ему завершить дело жизни – вылечить бедняжку совсем.
Преемником этим оказался никто иной, как Сигизмунд Бред (в мальчишестве – Дима Портянкин), который использовал – во многих смыслах – Снежану Игоревну Дроздову в качестве домашнего психоаналитика. Этот Сиги при всей своей нахальности не был врачом в классическом смысле этого слова, но муж Ингред этого знать не мог. Бред-Портянкин сперва очень обрадовался, что ему за просто так достается такая богатая и эффектная жена. Но после, навидавшись от ее больного ума всякого, он пресытился подобной жизнью и стал стараться избавиться от Ингред мыслимыми и немыслимыми способами.
В особенности это желание в нем обострилось в тот момент, когда маниакально-психованная Ингред, придя в себя, не захотела мириться с любовными похождениями нового мужа и взялась, как женщина коварная, погубить его и любовницу.
Ингред обладала сообразительность и находчивостью, и ей не составило труда напасть на след, ведущий в спальню соперницы. Она хитростью внедрилась в семью разлучницы и принялась за сбор прямых улик, которые могли быть приняты в суде за прямое доказательство измены, что было прямым путем избавиться от мужа, попутно разорив его.
В тот самый момент, когда Ингред полезла в бюро Снежаны Игоревны, надеясь отыскать там документы, она наткнулась на одну вещь и это стало для нее роковым.
Дело было в том, что последней психоманией Ингред, с которой никак не мог совладать ее муж, была повышенная внушаемость или зомбоморфность. Гипнотизируя Ингред на определенный предмет, можно было до такой степени полно подменить ее настоящую личность на ложную, что никто из окружающих не заметил бы ничего странного.
Итак, в один из роковых моментов, Сигизмунд, которого Ингред вновь застукала за неблаговидным занятием с его пациенткой, схватил первое, что попалось в руки – а это был злополучный перстень – и навнушал бедняжке все, что ему в голову взбрело.
После он принял некоторые меры для того, чтобы материальное поддерживало психическое. Рейд в один из фирменных магазинов фирмы «В-репу-дал» снабдил женщину всем необходимым для того, чтобы на в полной мере ощутила себя Никитой.
Все эти электронно-механические штучки позволили ей увлечься игрой до такой степени, что она просто не знает, к чему все это привело в конечном итоге.
– Единственным условием для прекращения сумеречного состояния – снова увидеть нужный предмет. Я его увидела – и вот мы здесь, – радостно закончила свой рассказ Ингред.
Все посмотрели на мизинец правой руки Марины, на котором гордо красовался злосчастное кольцо семейства Дроздовых.
Марина смущенно повернула его камнем внутрь.
– Одно плохо – я никогда не узнаю, что со мной происходило в тот период, пока на меня влиял гипноз, – грустно добавила она и налила себе еще немного виски.
– Слыхал? – спросила у потрясенного Валика. – Мамка-то твоя…
– Молчи! – перебил ее Валик. – Я-то тут причем?
– Притом, – разошлась Марина. – Твоя семья поучаствовала в судьбе Ингред роковым образом. Твоя же семья должна помочь ей вернуть память и мужа.
Марина выразительно стукнула кулаком по столу, воспылав ражем поборницы справедливости.
– Каким образом? – робко поинтересовался Валентин.
– У тебя есть какая-нибудь связь с твоей мамашей?
Валентин вздохнул и стал копаться в кармане в поисках телефона. Ему удалось связаться с мамой, которая была в восторге от своего путешествия. Из разговора с ней Валик понял, что она объездила всю Европу в компании милого молодого человека и теперь просто в растерянности – куда двигаться дальше. Марина быстро набросала шпаргалку, по которой Валентин, едва владея собой прочитал:
– Прилетай в Будапешт. Там весело.
Снежана Игоревна пришла от этой свежей идеи в восторг и дала слово, что на воспользуется этим приглашением и полетит немедленно.
– Сынуля, я дам тебе знать, где меня разыскать – как только устроюсь! Пока, рыбонька!
Валентин нажал «отбой» и тупо спросил у Марины:
– А зачем в Будапешт?
– Ты дурак или что? – разозлилась великая комбинаторша. – У тебя же папа там! Не хочешь понаблюдать за семейной сценой как она есть?
– Как это я понаблюдаю? Прямой репортаж по спутниковому ТВ?
– Прямой перелет самолетом аэрофлота, – съязвила Марина и потащила всех к выходу.
* * *
К счастью, все оказалось так, как Давыдович себе это и представлял. Он вышел на маленькой, но очень чистой станции, по уложенной кирпичами тропинке прошел через ряд палисадников мимо улыбчивых селян и по указателям легко нашел монастырь, парящий в облаках тумана среди какого-то игрушечного в своей ухоженности сада.
Не будучи полиглотом, он все же очень легко нашел общий язык с настоятелем монастыря – седеньким и каким-то прозрачным от доброты старичком в застегнутой наглухо черной мантии. Тот оказался знатоком русского языка и совершенно не выявил никакого удивления, выслушав просьбу Давыдовича. На все сентенции посетителя, падре неизменно приветливо кивал головой, а в конце заметил:
– Это нормально. Падре Иштвана многие знают и любят – святой человек. Можете пойти к нему прямо сейчас, хотя у него и гости. Но, я думаю, вам будет приятно. Хотя сперва я бы предпочел угостить вас легким обедом.
Давыдович отказываться не посмел, к тому же чувствовал себя слегка утомленным. В конце концов, дела подождут, а возвратиться к служебным обязанностям никогда не было поздно. Прежде, чем принять приглашение, он поинтересовался у настоятеля, не выделят ли ему для беседы какого-нибудь смышленого толмача. Настоятель уверил его, что отец Иштван говорит на русском ничуть не хуже, чем на родном, как, впрочем, и на десяти других, включая латынь. Это Давыдовича совершенно успокоило, так как позволяло надеяться, что информация дойдет до светлейших ушей без искажения.
Принялись за обед, который был довольно изыскан и сопровождался обильными возлияниями вина местных виноградников.
Потрапезничав, Давыдович сделал для себя очень важное открытие, что в отношении гостеприимства и питания представители двух религиозных концессий друг от друга практически не отличаются.
После, как и обещалось, его проводили к архивариусу, для которого у Давыдовича уже была заготовлена небольшая, но весьма проникновенная речь и материальная база в свободно-конвертируемой валюте. Войдя в келью, антиквар застал там двух благообразных старичков, которые хлебали чай из фарфоровых чашечек и о чем-то мило беседовали. Поприветствовав их с должным почтением, Давыдович справился, кто из них Иштван, и начал свою просительную речь.
Старички слушали достаточно доброжелательно, но вскоре начали проявлять признаки какого-то веселого нетерпения и беспокойства. Антиквара это несколько сбило сперва, но он все же закончил. Когда воцарилась какая-то неловкая тишина, один из святых отцов мягко спросил:
– Простите, а с неким деятелем по фамилии Мещерский вы ничего не слышали?
Давыдович отрицательно покачал головой. Святые отцы стали пристально рассматривать просителя, что его уже совсем вывело из себя. Потом один из них сделал приглашающий жест и велел антиквару садиться на один из плетеных стульев.
– Что ж, – начал Иштван. – Ваша просьба понятна и, в принципе, вполне выполнима – но только в принципе. Дело в том, что наш устав не запрещает совершать небольшие подделки, подобные этим. Изготовляемые бумаги имеют смысл и значение только для тех, кто ими владеет и для их окружения. Для истории же это – не более, чем куски пергамента. Но в свете последних событий мы прекратили подобную деятельность и вот почему…
Иштван сделал паузу, достаточную для того, чтобы в разговор сумел вступить второй старичок.
– Видите ли, молодой человек, мы вполне верим в ваши добрые намерения. Но происходит так, что по воле недобры людей, мы должны отказаться от мысли сотрудничать с вами, ибо это нанесет нам непоправимый вред. Я – живое тому свидетельство. И в этом краю я только за тем, чтобы скрыться от злобных домогателей и предупредить коллегу о грозящей ему опасности. Я имел неосторожность довериться одному недоброму человеку и сделал ему на заказ несколько подобных грамот. А он отплатил мне злом: меня склоняли к непотребному занятию в моей лаборатории – производству запрещенных химикатов – и наладить чуть ли не промышленный выпуск свидетельств. Когда же я отверг это богомерзкое дело, у меня отобрали все ключи, а самого заперли в темницу. Только благодаря оплошности одного из злодеев мне удалось бежать и отправиться за границу…
Антиквар не верил своим ушам: выходило так, что перед ним – отец Семион, которого он навещал в Подмосковье. Потрясенный Давыдович отчитался в своих приключениях и услышал в ответ:
– Да, я знаю: кто-то из приспешников воспользовался этим маскарадом, чтобы продолжить под моим именем незаконную деятельность. Я собирал сторонников, которые могли бы на это дело повлиять. Так что, молодой человек, не обессудьте – вам придется возвращаться к своим хозяевам ни с чем.
Давыдович, у которого от этой истории кружилась голова, поблагодарил священников и поспешил с новостями в музей.
* * *
Леонсио было плохо. Нет, ему было даже хуже. Пришлось пожертвовать львиной долей своего здоровья, чтобы убедить Федю взяться за это дело. Твердотыкин надеялся, что грузчик-то уж знает настоящие лазейки к экспонатам – они же так часто бывают в его руках.
Мало того, что товарищи пропили при этом практически все деньги, они еще схлопотали по выговору от начальства, что настроения им не прибавило. Однако, Федя в конце концов, согласился и обещал достать «другану» хоть черта лысого.
Твердотыкин сидел в полночь в каморке и с замиранием сердца ждал. И он дождался: вдруг раздался оглушительный вой сирены и тот час же – топот десятка ног. Леонсио, тихо скуля, пополз под топчан, понимая, что все стало неожиданно плохо. Это ему не помогло: через десять минут в подсобку вломились несколько дюжих молодцов в форме местной полиции.
Федя, как оказалось, не был натурой столь искушенной в воровстве и детективных историях, как Твердотыкин. Неспешной походкой белого медведя он добрался до выставочного зала, откинул стеклянный колпак с экспонатов, выбрал нужную печать и развернулся, чтобы уходить. Велико же было его изумления, когда откуда ни возьмись примчалась толпа народа, которая стала выкручивать ему руки и истошно орать.
Федя не сопротивлялся долго и честно ответил на все заданные вопросы. Среди прочих был так же вопрос о том, на кого он работает. В результате ответа заговорщик был пойман в укрытие и доставлен в отделение. Там ему было дано право на один звонок. Твердотыкин, потерявший все, глотал крупные слезы и бормотал в трубку:
– Алле, шеф? Все пропало…
* * *
Ночной звонок вызвал в Воване Натановиче смертную печаль.
«Один, совсем один», – с непривычной тоской подумал он, отзвонился в офис, отдал автоответчику последние распоряжения и стал собираться. Он испытал давно забытые чувства одинокого волка, боевика с большой буквы, когда пытался застегнуть на своем необъятном торсе кобуру с тяжелым пистолетом. Дроздов из-под нависших бровей окинул свою фигуру в зеркале и только сейчас понял, как он постарел. Когда-то его широкая грудь молодого киллера могла вместить в себя целую обойму вражеских пуль – а он бы и не вздрогнул. А теперь…
Теперь только святая необходимость – необходимость возвысить свой род – толкала его на подвиг своими руками загрести жар.
Он отправился в музей краеведения, где еще дням высмотрел заветную печать. Он с трудом протиснулся в одно из почему-то открытых окон и стал красться по коридору. Достигнув нужного зала и никого не встретив, Вован Натанович настороженно обернулся и стал пробираться внутрь. Не успев сделать и одного шага, он замер, удивленный: над витриной с печатями склонился темный силуэт человека, намерения которого были больше чем ясны.
Вован Натанович потерял считанные секунды на то, чтобы осмыслить происходящее, но этого оказалось достаточно, чтобы человек первый заметил его. Вован Натанович не успел среагировать: прогремел выстрел, потом второй и Дроздов потерял сознание.
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ. САМАЯ КОРОТКАЯ
Очнулся он, как ему показалось достаточно быстро. Вокруг было светло, как днем, от ослепительно горящих фар. В воздухе пахло побелкой и пороховым дымом. Вован Натанович битых три минуты не мог понять, что произошло, а потом увидел склоненное над ним участливое лицо своей дочери. Если бы не странный антураж, Дроздов мог бы подумать, что все ему просто приснилось. Но тут он увидел еще одно зрелище, которое его обрадовало и позабавило: перепрыгивая через груды кирпичей, к нему неслись его любимчики, его гордость честь и слава – его взвод автоматчиков, который Вовану Натановичу так долго не удавалось вызвать с задания – из какой-то горячей точки. Теперь его парни были здесь, а это было главное.
Первым приблизился Золотой Глаз и гаркнул:
– Шеф, с вами все в порядке? Взвод номер пять прибыл в ваше полное распоряжение.
– Сынки! – радостно пробормотал Вован Натанович и снова провалился в небытие.
* * *
Следующее пробуждение Дроздова не было таким приятным, потому что оказалось, что вызванная им на подмогу в этой страшной ситуации и десантированная боевая единица не только не спасла его от неприятностей, но еще и усугубило их: назревал международный скандал. Венгрия, которая ядерной державой не являлась, конечно, не решалась объявить СНГ войну, но была очень встревожена. В конце концов, существуют же и американцы…
Поэтому поводу Дроздову было вменено в обязанности явиться к послу России в Будапеште и объясниться. Явившись к послу в самом скорбном расположении духа, Вован Натанович был поражен: в кабинетном кресле сидел тот самый невыносимый сосед по купе, которого Дроздов в последний раз видел в подштанниках.
Узнав друг друга, мужчины очень быстро умяли международный конфликт, списав все на тактическую ошибку в учениях.
Однако, от взысканий за разломанный танками фасад музея и перепуганное насмерть население ответственность пришлось все-таки понести – материальную и моральную.
Когда с делами международными худо-бедно разобрались, стали разбираться с делами домашними. Вован Натанович был навещен своей непутевой дочерью, которая ему поведала много интересного о своих приключениях. Она же прояснила произошедшее в темном зале музея.
Оказывается, все это время Дроздов был не единственный человек, который охотился за сокровищами коллекции. На сцене появился некий альянс двух бандитов, который преследовал свои собственные цели. Именно финальным аккордом их козней явилось это ночное ограбление.