— Когда ты смотришь вот так, — шучу я, — создается впечатление, что ты проводишь желудочный зондаж… Так это возможно или нет?
— Идем, прекрасный павлин.
И он ведет меня в гримерную суперзвезды. Оттуда доносится ужасный тарарам. Альбер открывает дверь, не дав себе труда постучать. У Лавми пьянка. Красавчик с обнаженным торсом восседает на медвежьей шкуре.
Американские журналисты с фотокамерами в руках набираются за его здоровье под меланхолическим взглядом его жены. Электрофон высокого класса молотит какую-то песню «Квартета золотой заслонки».
— Хэлло! — радостно говорит Лавми.
Может быть, я и четверть половины олуха, но у этого парня нет ничего общего с отцом, у которого похитили ребенка.
Он расслаблен, доволен собой и другими… Он узнает меня, дружески бьет кулаками по икрам и предлагает взять стакан.
Ларонд перешагивает через него и представляет меня красивой сумрачной девушке. Ее жилы переполнены мексиканской кровью. Это настоящая красота. Рядом с ней «Мисс Вселенная» будет годиться разве лишь на то, чтобы обратиться в бюро занятости в каком-нибудь захолустье.
Она поднимает свои длинные ресницы, и я вижу устремленный прямо на меня взгляд, который странно сияет на фоне ее матовой кожи.
— Миссис Лавми, представляю вам своего собрата, — говорит Ларонд.
Она с трудом мне улыбается.
— Хэлло! — говорит она.
Я отвечаю такт в такт «хэлло!», не желая оставаться в долгу.
— Вы тоже журналист? — спрашивает меня очаровательная персона.
Какой сюрприз! Она бегло говорит по-французски, почти без акцента.
Я выражаю ей свое удивление тем, что она с такой легкостью пользуется моим родным языком. Она сообщает, что ее мать — канадка и что она все свое образование получила в Квебеке. Это облегчает дело.
Ларонд какое-то время прислушивается к нашему разговору, но, разочарованный его банальностью, он берет пустой стакан на гримировочном столике Лавми и плескает себе большую порцию «Четыре розы».
— Я хочу написать замечательную статью о вас одной, — говорю я. — Только здесь невозможно услышать друг друга. Вас не затруднит пройти со мной немного подальше от этого шума?
— Меня это не затруднит, но я не хочу, чтобы обо мне вообще что-нибудь писали.
— Почему?
— Я ничего собой не представляю…
— Вы жена знаменитости.
— А вы считаете, что это может быть целью жизни? Бедняжка мне кажется сильно разочарованной. Я делаю ей знак следовать за мной.
Естественно, Ларонд увязывается за нами, предчувствуя что-то интересное.
Я отвожу его в сторону.
— Послушай, Бебер, — улыбаясь, говорю я ему, — в течение десяти лет ты пишешь гадости о своих современниках и до сих пор сохранил целой свою физиономию. Это слишком хорошо, чтобы так и продолжалось…
Он пытается скрыть неловкость своего положения.
— Честное слово, с тех пор как ты начал посещать американцев, ты принимаешь себя за Робинсона (Известный боксер.).
— Поостерегись стать моим спарринг-партнером. Пожав плечами, он возвращается надираться к остальным. Я ускоряю шаг, чтобы догнать миссис Лавми в конце коридора.
Я испытываю определенное смущение, потому что она из тех женщин, с которыми никогда хорошенько не знаешь, с какой стороны к ним подступиться. Она может прореагировать совершенно неожиданным образом.
— Нравится вам Франция? — спрашиваю я, чтобы сглотнуть обильную слюну.
— По правде говоря, меньше, чем я ожидала.
— Вас что-то шокирует?
— Нет, это не ваша страна, это состояние моей души… Я переживаю сейчас очень неприятный период, а поскольку я нахожусь во Франции, у меня складывается впечатление, что… Вы меня понимаете?
У нее вид совсем не дуры, что очень редко случается с женами киноактеров.
— Да, понимаю, мадам Лавми.
Я считаю, что на рану надо накладывать бальзам.
Мне нелегко ожесточиться против несчастной матери, которая и так испытывает муки… Но, чтобы отыскать самородки, надо погрузиться в глубину ручья …
— Поговорим о деле, — предлагаю я. — Я хотел бы написать какую-нибудь классную статью, которую пока никто не догадался написать…
— В самом деле?
— Семейная жизнь известной кинозвезды. Вы и ваш сын, мадам Лавми…
С кучей фотографий… Что вы об этом скажете?
Когда глядишь на темную кожу ее лица, немыслимо вообразить себе, чтобы она покраснела. И однако это так.
Милая, очаровательная персона приобретает один из оттенков цвета угасшего пепла. На мгновение она закрывает глаза, будто пытаясь почерпнуть мужество в глубинах своего существа. (Красиво, да? Я становлюсь академичным. Чем они там занимаются, в этой Гонкуровской академии?.. (Гонкуровская премия — самая престижная литературная премия Франции, ежегодно присуждаемая Гонкуровской академией, состоящей из наиболее известных французских писателей) Они сушат себе мозги, изнашивают очки, чтобы отыскать наиболее занудную книгу сезона, в то время как у них буквально под рукой, на расстоянии телефона, находится талантливый парень, до отказа набитый идеями, с меняющимся скоростным режимом, обладающий потрясающим стилем, образы которого попадают в самую точку, поскольку он все-таки из полиции! В общем, неизбежно наступит день, когда признают мой гений, в противном случае, нет в мире справедливости.) Мне кажется, что миссис Лавми вот-вот потеряет сознание. Однако эта женщина, словно Лябрюйер: у нее есть характер (Аллюзия на книгу «Характеры» Лябрюйера). Когда она открывает свои прекрасные пылающие глаза, то выглядит царственно спокойной.
— Это в самом деле хорошая мысль, — говорит она. — Только я несколько дней буду отсутствовать. Хотите, мы встретимся на следующей неделе?
— Увы, я обещал своей газете сенсационную статью в завтрашний номер.
— Невозможно, я сейчас уезжаю.
Короткое молчание. Это реприза. Я продолжаю свою макиавеллиевскую игру.
— Тем хуже, мадам Лавми… В таком случае, мне придется сделать статью о Фреде и его сыне…
Если бы я был в домашних тапочках, я бы дал себе под зад. На этот раз она вынуждена была прислониться к стене.
— Нет, оставьте моего малыша в покое, — глухо проговорила она.
Я срочно провожу совещание в верхах и держу следующую речь, тут же переводимую на столичное наречие и на арго Ля Виллет: «Мой красавец Сан-Антонио, ты известен остротой своего психологизма. Если ты достоин своей репутации, то исповедуешь эту девушку за время, меньшее, чем понадобилось бы Берюрье, чтобы сморозить какую-нибудь пошлость».
Закончив, я приступаю к голосованию. Предложенная мной повестка дня принимается абсолютным большинством.
— Видите ли, мадам Лавми, у нас во Франции есть поговорка, которая, безусловно, должна иметь свой эквивалент в Штатах и которая гласит, что молчание — золото. Я же считаю, что это нелепая выдумка. Если бы на нашей планете царило молчание, нам бы, согласен, удалось бы избежать Азнавура (Известный французский певец), но мы лишились бы также и Моцарта, что было бы очень грустно…
В этот момент я использую на практике теорию 314-Б выдающегося мастера рыбной ловли на удочку, то есть я напускаю тумана. Я будоражу ее сознание, как будоражат самый чистый анисовый ликер, добавляя туда несколько капель воды.
— Я полагаю, что похищение ребенка карается в Соединенных Штатах смертью? — вкрадчиво говорю я, глядя на нее.
Сейчас у нее такой вид, будто она схватила рукой раскаленный утюг с обратной стороны.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы это хорошо знаете. Некая мадам Унтель похитила вашего маленького Джими… Затем она исчезла сама, и только что ее нашли утонувшей.
Она хватается за мою руку.