Глава седьмая
Приближение войны
Суворов получил назначение в пехотный Ингерманландский полк.
В гвардейском Семеновском полку даже небогатые солдаты из дворянских недорослей имели при себе хлопцев из своих крепостных. Произведенный в офицеры Суворов немедля отправил в деревню двух хлопцев, вывезенных им из деревни восемь лет назад. К молодому офицеру явился Прохор Дубасов и неотступно просил взять его из Семеновского полка к себе, ссылаясь на то, что покойная барыня Авдотья Федосеевна взяла с него перед своей смертью клятву: «Не покинь, Прошенька, моего Сашеньку, ведь он ребенок малый, береги его». Суворов согласился, и великана перевели из гвардии в его полк.
Солдат в Ингерманландском полку одевали и кормили плохо. Обучение их велось в полку лишь для формы. Многие из них ухитрялись заниматься мастерством: чеботарили[84], вили веревки, плели рыбачьи сети, резали деревянные ложки.
Осмотревшись в полку, Суворов увидел, что из этой толпы молодых людей, насильно собранных в полк, никто не думает создавать боевую силу. Попытки Суворова говорить об этом с полковником и офицерами были встречены общим недоумением.
– Откуда такой чудак к нам явился? – удивлялись офицеры.
Он воззвал к чести полковника. Указывал, что близится война, что полковник, обладая неограниченной властью, может и должен привести свой полк в хорошее состояние.
Полковник отвечал добродушно:
– Что я, батюшка мой, могу поделать? Везде так! Всё так! Полк мой, верно, не из лучших, так ведь он караульный, его в поле не выведут. А что до пайка солдатского, до сукна, то кормлю и одеваю тем, что дают. Это дело провиантское. Вот где корень зла. Вам по вашей склонности не в строю служить, не ротой командовать, а пойти бы по провиантской части, – с насмешкой посоветовал полковник Суворову.
Суворов убедился, что полк не боеспособен, и, вняв насмешливому совету полковника, перешел в провиантмейстеры. С помощью отца он получил должность обер-провиантмейстера в Новгороде, где основалась большая база по снабжению армии. Суворов и здесь прослыл чудаком: он воевал за каждую казенную копейку и с чиновниками, и с подрядчиками. Поставщики с одной стороны и казнокрады – с другой ополчились против него, стараясь опутать и его своими сетями, хитро сплетенными канцелярскими крючками. Суворов изнемог в неравной борьбе с ними.
… И вот, бывая по службе в Петербурге, Суворов ищет там новых знакомств, сходится с литераторами, посещает Общество любителей российской словесности и наконец решает стать писателем. Пишет стихи. Восстанавливает по памяти свое сочинение «Разговор в царстве мертвых между Александром Великим и Геростратом». Сочиняет «Разговор между Кортесом и Монтесумой» – диалог «в загробном царстве теней» между испанским завоевателем и вождем ацтеков.
Оба «разговора», прочитанные Суворовым в Обществе любителей российской словесности, понравились слушателям. Ему льстили, равняя с поэтом Сумароковым, которому молодой автор явно подражал. В 1755 году эти произведения Суворова были напечатаны в первом русском журнале «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», издававшемся при Академии наук. Но приближение войны помешало литературным занятиям Суворова…
Победы Петра I над шведами и основание Петербурга – главной военной и морской опоры на Балтике – обеспечили навсегда правый стратегический фланг России.
Не так успешно шло обеспечение левого фланга, где еще не было сломлено могущество Турции и предстояла долгая борьба, чтобы стать в Причерноморье твердой ногой. Неустойчивый левый фланг создавал для Российской империи большую опасность и в середине стратегического фронта.
У Прусского королевства были еще более сложные отношения и задачи на юге и западе обширной германской равнины. Священная Римская империя германской нации[85] со столицей в Вене смотрела на притязания прусского короля как на недопустимую дерзость. С точки зрения венских политиков, только Австрия могла взять на себя задачу объединения Германии, раздробленной на множество мелких княжеств. Такая же задача стояла и перед Пруссией, а между тем далеко не все княжества Германии соглашались без спора признать за Пруссией первое место и значение. Она должна была это положение завоевать.
Между Пруссией на востоке и Баварией и другими княжествами на юге и западе имелись экономические различия. Пруссия была аграрной, помещичье-крестьянской, с крепостным строем хозяйства. А в Саксонии начинала развиваться горнорудная промышленность и вырастали заводы, требующие умелых рабочих рук. В Баварии же вокруг старинных замков и католических монастырей процветали богатые ремесленные города с прочным бюргерским укладом[86] жизни. Баварцы даже отказывались признавать свое кровное родство со «вшивыми» пруссаками. «Тем хуже для вас», – сказал по этому поводу прусский король. Овладев Бранденбургом[87], пруссаки вбили острый клин в глубь Германии. На «пустом месте» начал расти город Берлин[88] – будущая столица объединенной Германии.
Пока Пруссия вооружалась, ею были пущены в ход испытанные средства наступательной политики: прямой и косвенный подкуп, династические браки, интриги и заговоры в столицах соседей, предательские договоры и соглашения о разделе плохо защищаемых земель.
Так шло до тех пор, пока прусским королем был Вильгельм. Его сын и наследник, Фридрих II, с детства мечтал о великих завоеваниях. Отец его, находя, что время раскрыть карты еще не настало, держал сына в ежовых рукавицах, сурово охлаждал его пыл и даже запретил ему произносить само слово «война». Фридрих молчал, думал о войне и «смотрел на отца волком». Король сослал строптивого сына в Кюстрин на должность лесничего в своем имении. Наследник престола, обреченный на жалкую, почти голодную жизнь мелкого чиновника, на досуге думал все о том же. Он понял, чего страшится отец: если Пруссия раньше времени прибегнет к оружию, ей придется столкнуться с Англией. Британцы ревниво следили за ростом прусского могущества, справедливо угадывая в будущей объединенной Германии опасного соперника для своей промышленности и торговли. А за Рейном и Альпами кипела и бурлила Франция, готовясь сбросить оковы феодализма. Если власть окажется там в руках торговцев, промышленников и банкиров, то еще раньше, чем с немцами, английским купцам придется столкнуться с Францией: она станет искать новые рынки для своих товаров и новые торговые пути.
Агрессор
«Нужно заставить ад и небо служить себе, – откровенно говорил Фридрих II. – Раз должно произойти надувательство, то шельмам и должны быть мы».
В 1756 году прусские войска вторглись в Саксонию без объявления войны. Затем Фридрих II, также не объявляя войны, вторгся в Чехию и занял Прагу. Курфюрст[89] Саксонский, правивший там, был и королем польским. Он бежал в Варшаву. Саксонская армия сдалась в плен. Не теряя времени, Фридрих переодел саксонские войска в прусскую военную форму и включил их в свою армию. Сделать это было нетрудно: и у Фридриха, и у курфюрста Саксонского армия состояла из наемных солдат – звонкие талеры[90] заставляли служить тому, у кого их больше.
Европейские политики ахнули в изумлении перед дерзостью прусского короля. Оправдывая себя, Фридрих писал: «Что касается имени столь страшного – агрессор, то это пустое пугало, которое может воздействовать лишь на робких духом… Истинный агрессор тот, кто вынуждает другого вооружаться и начинать предварительную войну, чтобы тем избегнуть более опасной, ибо из двух зол следует выбирать меньшее». Этими словами он бросил вызов всем своим возможным противникам.
Король-агрессор предвидел, что против Пруссии образуется коалиция, в которую войдет и Россия. Он считал наименее опасным противником Россию, которую не знал и не понимал.
Прошло более пяти веков с той поры, как Александр Невский в 1240 году разбил шведов и немцев на Неве, в тех местах, где Петр I в первые годы XVIII столетия основал Петербург. На льду Чудского озера в 1242 году Александр Невский разгромил рыцарей Тевтонского ордена, надолго отбив у немцев охоту к походам на Восток. К XVIII веку в сознании немцев затуманились эти уроки. Они забыли, что Россия, грудью заслонив европейские народы от нашествия кочевых монгольских орд, нашла в себе еще довольно мощи, чтобы защитить свою самобытность от натиска с Запада.
Свежие в памяти успехи Петра I могли бы вызвать тревогу даже в головах самых тупых немецких политиков. Но Фридрих этим не тревожился: его успокаивала уверенность, что Россия, как он полагал, начала онемечиваться. Династические браки отпрысков немецких князьков с персонами русского царствующего дома усиливали самоуверенность людей, окружающих короля. Никчемный голштинец под именем Петра Федоровича[91] стал наследником русского престола. «Дурень», – думал о нем прусский король. Зато он ценил ум и хитрость жены наследника престола, Екатерины[92]. От Петербурга через Кёнигсберг[93] в Потсдам тянулись нити тонкой, но прочной паутины. Попросту говоря, у Фридриха II в Петербурге были осведомленные шпионы в лице людей близких ко двору цесаревича.
О русской армии Фридрих II заносчиво говорил: «Москвитяне суть дикие орды, они никак не могут сопротивляться благоустроенным войскам». В том, что его собственные войска благоустроены, Фридрих не сомневался. Находились даже серьезные люди, разделявшие с прусским королем эту уверенность и считавшие прусскую армию лучшей в Европе. Противники же Фридриха II могли радоваться, что его благоустроенная армия невелика: при нападении на Саксонию она едва насчитывала 30 тысяч солдат. «Потсдамский развод»[94]! – усмехались в Европе. Однако небольшие по численности войска Фридриха прошли муштровку на Потсдамском плацу: они искусно и быстро перестраивались, ходили быстро, заряжали ружья с автоматической сноровкой и, владея улучшенными мушкетами, могли заряжать и стрелять чаще, отвечая на каждые десять выстрелов пятнадцатью.
Пехота прусская, скованная немецкой дисциплиной, являлась бы очень серьезной силой в поле, если бы в самой силе своей не таила слабости. Связанные только одной дисциплиной, лишенные чувства долга и воинской чести, люди без отечества и национальной гордости, будучи разбиты, потеряв стройность, рассыпались, превращались в стадо, охваченное единственным чувством страха за свою шкуру, и бежали, не считая бегство с поля битвы постыдным. Если же они одерживали верх над менее стойким противником, то проявляли истинно звериную жестокость к поверженному врагу.
Конницей своей Фридрих II гордился еще более, чем пехотой. Вынужденный наносить быстрые удары только из центра, король-агрессор нуждался в легких войсках, способных в короткий срок покрывать расстояние из края в край страны, к счастью для полководца не очень большой. Он не мог обходиться без конницы. Драгуны[95] – «ездящая пехота» – и конные гренадеры[96], не являясь изобретением Фридриха, занимали видное место в его войсках.
Фридрих II мечтал воевать конной армией, соединив в ней достоинства пехоты и кавалерии. Но мечта эта так и осталась мечтой. Ни вооружить, ни обучить достаточное количество кавалеристов у короля не было возможности: не хватало времени, не хватало и коней. Тем не менее он извлек из конницы все, что мог, стараясь подавлять пехоту противника быстротой и массой конной атаки.
Наименьшее значение король придавал артиллерии, хотя и знал, что в России усиленно занимаются улучшением пушек и готовят нечто неожиданное.
Фридрих II ввел в тактику некоторые новые, остроумные приемы. Построение его войск уже не было прежним – «линейным». Вместо атаки лицом к лицу Фридрих изобрел «косвенный порядок» боевого построения для удара под углом на избранный фланг противника; это вело к обходу неприятеля и разрушению всего его фронта. Вначале, пользуясь этим приемом, пруссаки одержали несколько побед.
От своих генералов Фридрих не требовал самостоятельных решений, даже когда это вызывалось необходимостью. Офицеры же должны были слепо подчиняться высшему начальству и поддерживать строй суровой дисциплиной даже во время боя, когда успех часто зависит от инициативы и находчивости отдельных солдат.
Преждевременный триумф
Саксония, стремясь тоже к первенству в Германии, видела в Пруссии соперника. Поляки имели основание ждать, что Пруссия, недавно еще покорный вассал Польши, не остановится перед захватом западных польских областей. Швеция с тревогой следила за Фридрихом II, который мечтал получить богатства Скандинавии. Французы опасались появления пруссаков на Рейне, близ своих восточных границ. Эти опасения объединили против Пруссии почти всю Европу.
В 1756 году против Пруссии объединились Австрия, Франция, Польша, Саксония и Швеция. Россия тоже вступила в этот союз.
Русская армия собиралась и обучалась в Лифляндии и Курляндии. В 1757 году военные приготовления закончились. Главнокомандующим русской армии Елизавета Петровна назначила командира Семеновского полка Степана Федоровича Апраксина и возвела его в фельдмаршалы. Это назначение сильно огорчило Суворовых: они надеялись, что главнокомандующим будет Фермор.
Апраксин отправился к армии. Она сосредоточилась под Ригой. Все поля вокруг города белели палатками полков. Прибывали артиллерия и обозы. Скакали по всем направлениям казаки и ординарцы. Играли трубы, били барабаны. Армии предстояло пере правиться через Двину, чтобы через союзную Польшу вторгнуться в Пруссию.
Переправа совершалась в конце апреля. Перед мостом на берегу Двины поставили два великолепных шатра, расписанных и раззолоченных. В одном шатре находился фельдмаршал Апраксин, окруженный блестящей свитой и генералами. Другой шатер предназначался для дам и знатных гостей, которые во множестве съехались в ставку главнокомандующего, одни – чтобы проводить мужей и сыновей в поход, другие – просто полюбоваться пышной церемонией. Городские валы близ моста, дома, обочины дороги – все было усеяно народом.
По церемониалу шествие войск открылось маршем бригадных фурьеров, которым предстояло за рекой разбить для армии первый походный лагерь. Фурьеры шли с распущенными цветными значками.
За фурьерами следовали полковые штапы на выхоленных скакунах. В шляпах офицеров с новыми цветными кокардами зеленели листья лавровых ветвей, добытых в оранжереях Риги.
Далее конюхи вели сменных коней бригадного генерала, прикрытых попонами, на которых красовались золотые вензеля и гербы генерала.
За генеральскими конями везли пушки с зарядными ящиками. За артиллерией ехал на боевом коне бригадный командир, открывая шествие своих полков. С развернутыми знаменами, с барабанным боем, под музыку полковых оркестров старательно маршировали солдаты. У каждого из них за лентой на шляпе были воткнуты зеленые ветви – знак побед, которые еще предстояло совершить.
Фельдмаршал Апраксин стоял у своего шатра, пропуская войска. Перед ним склонялись знамена, опускались шпаги командиров. Войска переходили по мосту через Двину и становились лагерем за рекой.
На следующий день Апраксин в золотой карете, запряженной восьмеркой белых коней с султанами из страусовых перьев, отправился к армии. Перед каретой скакали конные гренадеры, а по бокам кареты – ординарцы. Эскорт из генералов, полковников и штабных офицеров следовал за каретой фельдмаршала во всем блеске парадных мундиров, в орденах и лентах. Пышный выезд напоминал не отправление в поход, а возвращение и встречу триумфатора после победной войны.