Наступила ночь. Обе армии остались под ружьем на поле битвы. Утром Фридрих отошел к Кюстрину.
Цорндорфская битва решила судьбу всей кампании. Фридрих выигрывал время, чтобы вновь собраться с силами. Русские его не преследовали.
В армии роптали, обвиняли Фермора в бездарности. Австрийцы жаловались на него в Петербург.
Военная коллегия назначила главнокомандующим Салтыкова. Фермора у него оставили начальником штаба. Все удивлялись назначению Салтыкова. Он командовал до этого на Украине полками ландмилиций, то есть ополчением. Новый главнокомандующий ничем не был знаменит, но Фермор знал его, и Салтыков знал Фермора.
Путь Салтыкова из Петербурга в армию лежал через Мемель, где пребывал в должности русского коменданта премьер-майор Александр Суворов.
Прибыв в Мемель, новый главнокомандующий смотрел утром вахтпарад гарнизона, а затем внимательно обследовал его хозяйство. Перед отъездом Салтыков приказал построить гарнизон во взводные колонны и подозвал к себе офицеров.
– Я вижу, – заговорил он, обращаясь к Суворову, – что вы не чураетесь новизны. В атаку солдаты ходят браво. Примера сквозной атаки я доселе еще не видывал… Что же тут сидите?
– Хочу в чисто поле, да лестница крута…
– Вот что, сдавайте сегодня же должность кому посмышлёней. Едемте со мной в Кёнигсберг!
Суворов просиял.
– Барабаны! – крикнул он звучно. – К кашам!..
Заиграли горнисты, зарокотали барабаны. Салтыков подошел к группе офицеров и сказал:
– Господа! Огорчу вас несколько: я забираю у вас командира…
Лица у офицеров прояснились. Один из них не мог сдержать легкое восклицание радости.
Салтыков угадал: офицеры не любили взыскательного командира.
– А теперь спросим солдат, – сказал Салтыков. – Солдаты! Довольны вы вашим комендантом? – крикнул он, подходя к фронту.
По рядам пробежал ропот.
– Ага! – Салтыков повернулся к Суворову. – Слышите, как они вас хвалят? Видно, вы им в шашки не давал играть. Хороший у вас командир, братцы, – продолжал Салтыков, – бережет вас, но я у вас его беру себе. Он в армии будет нужнее…
Глухой ропот, который можно было принять за выражение недовольства Суворовым, сменился общим криком солдат. В его смысле нельзя было сомневаться: солдаты не хотели расставаться со своим командиром.
В наступившей тишине Салтыков сказал:
– Ну уж нет, братцы. От слова не отступлюсь. Вините тех лодырей, что ворчать вздумали. А теперь покормите меня обедом у артельного котла.
– Ура! – крикнул Суворов.
– Ура! Ура! – отозвалось в рядах.
Суворов ликовал: в его жизни совершился серьезный перелом.
Победа
Корф приготовил Салтыкову пышную встречу. Главнокомандующий отклонил все торжества, отказался от большого, пышного парадного обеда и бала в замке. В три дня, в сопровождении Суворова и своего адъютанта, Салтыков обошел Кёнигсберг и всему дивился:
– Ай-ай! Такой город – и ни одной церкви!
– Вот же кирха, – указывал Суворов.
– Да что это за церковь? Наверху петух вместо креста! А богато живут!..
Никем не замеченный, Салтыков покинул Кёнигсберг и направился к армии.
Место сбора всех русских сил назначалось в Познани. Здесь Салтыков произвел смотр, и в тот же день пробили генерал-марш. Армия в составе 60 тысяч человек направилась к Бранденбургу. На соединение с русскими шел Лаудон с 20-тысячным австрийским корпусом, в котором преобладала конница.
Фридрих II послал молодого генерала, своего любимца Веделя, помешать соединению русских с австрийцами. Пылкий и решительный Ведель не задумываясь бросился со своими небольшими силами на русскую армию при Пальците, разбился о массу русских войск и отступил в беспорядке, оставив в руках победителей знамена, штандарты, пушки, пленных. Соединение русских и австрийцев произошло после этого беспрепятственно.
Заняв Франкфурт-на-Одере, армия Салтыкова готовилась к переправе. Можно было ожидать, что король сам явится с войском, чтобы остановить угрожающее Берлину движение русских.
Суворов и Фермор встретились во Франкфурте.
– Я возьму его к себе дежурным майором, если только он согласен, – сказал в присутствии Салтыкова Фермор.
Суворов молча поклонился.
Ожидание, что сам Фридрих II явится во главе сильной армии, чтобы помериться силами с русской армией, оправдалось. Разведка определила силы, с которыми идет король, в 50–60 тысяч.
Фермор и Суворов объехали на конях окрестности Франкфурта и предложили главнокомандующему Салтыкову встретить Фридриха на высоком берегу Одера, у деревни Куннерсдорф.
По диспозиции[101] русские войска располагались в две линии в таком порядке: на правом фланге высоты над обрывом занимал испытанный в боях корпус Фермора; ниже, посредине, предполагали поставить обстрелянные полки Румянцева, а на левом фланге, под обрывом глубокого оврага, – новый корпус Голицына, образованный из тех самых батальонов, которые формировал и обучал по-своему в Курляндии Суворов, чтобы придать им хотя бы «видимость» солдат. Здесь, над гребнем буерака, Фермор показал место ретраншемента[102]: рва и вала для батареи из восьмидесяти орудий и окопов для пехоты.
Начерченное на бумаге расположение русской армии, усиленной австрийской конницей под командой Лаудона, очень походило на большую косую букву «Т». В старинной русской азбуке букву «Т» называли словом «твердо».
– Мы стоим твердо, – сказал Суворов. – Пусть король попробует атаковать нашу позицию.
Буква «твердо» на чертеже пересекала своей вертикальной чертой селение Куннерсдорф. Плечи буквы лежали на прибрежных высотах. Стрела острием вправо указывала течение реки. Слева от «Т» простиралась большая топь с болотистой речонкой посредине, сбегающей к Одеру.
Через топь шла гатью дорога с переброшенным через нее мостом. Справа от буквы «Т» находились труднопроходимые, пересеченные места, высоты и лесистые холмы перемежались долами. Нижним своим концом буква «Т» опиралась на гребень обрывистого оврага, укрепленный 80-пушечной батареей. Противоположный покатый берег оврага исчезал в густом лесу.
К ночи на 1 августа русская армия стала в боевом порядке по намеченной диспозиции.
Суворова волновали неизъяснимые чувства. До сих пор он читал описания или слушал рассказы о сражениях, некогда бывших, теперь он воображал себе битву предстоящую, и то, что совершалось на его глазах, мало походило на все описания. Ни на одной картине прошлых боев армии не стояли так, как русская армия стояла тут, но выбранное им с Фермером место предписывало ставить войска так, а не иначе.
Наступила ночь. Загорелись костры. Русская армия стояла открытым биваком, не маскируя своего расположения. С вершины холма Шпицбергена, увенчанной короной звездообразного редута, где посредине поставили шатер Салтыкову, ясно вырисовывалась линиями огней косая буква «твердо». Здесь стояли новые, так называемые шуваловские, гаубицы.
Ночь прошла спокойно.
На рассвете казаки донесли, что прусская армия, совершив обход по левому берегу Одера, переправилась на правый берег, не выше Куннерсдорфа, как ждал Фермор, а значительно ниже Франкфурта – у Кюстрина, и без отдыха двинулась усиленным маршем вверх по реке. Фридрих II шел, по обыкновению, без обозов. Пруссакам пришлось идти то в гору, то под гору, обходя по пути озера.
– Так он потеряет половину людей в пути, – сказал Салтыков. – Задумается.
– Он будет атаковать нас с чем пришел, – ответил Суворов.
День настал безветренный и жаркий. Солдаты короля шли в облаке пыли, изнемогая от жары и жажды, и только к полудню достигли окрестностей Куннерсдорфа.
Фридрих II с вершины холма увидел открытый бивак русской армии и не мог скрыть ярости и гнева.
– Это как шахматная доска, – сказал он любимцу своему, Веделю.
– Но фигуры стоят неправильно. Я вижу в их по строении новизну. Это совсем не то, что при Цорндорфе.
Фридрих убедился, что первоначальный план его, простой и ясный, невыполним. Он предполагал атаковать русскую армию с трех сторон разом, чтобы прижать ее к реке и уничтожить. Но по самой численности своей соединенные силы русских и австрийцев (их вместе было более 80 тысяч) занимали настолько обширную площадь, что для охвата и трехсторонней атаки не могло быть достаточно 40 тысяч солдат, которыми располагал бы король, если бы дождался отставших.
Оставалось найти в позиции русской армии слабое место, чтобы, ударив по нему, проникнуть на пространство, занятое русскими.
Боевой порядок русских показывал, что они согласны принять сражение. Фридрих II пришел, чтобы дать битву. Ретироваться без боя – значило подвергать прусскую армию, утомленную длинным маршем в знойный день, опасности разгрома, потому что русская и австрийская конницы превосходили прусскую числом.
Решение требовалось быстрое. Фридрих заметил, что левый фланг русских прикрыт со стороны оврага батареей; но этот овраг позволял пруссакам накопить силы для атаки.
Тяжелые пушки пруссаков, взятые Фридрихом из Кюстрина, начали бить по ретраншементу над гребнем оврага, на левом фланге русского расположения. Намерение короля стало ясно. Под прикрытием артиллерийского огня прусские гренадеры вышли из леса и двинулись через пологий скат оврага в атаку.
Прусские гренадеры под картечным огнем русской батареи перебегали овраг. Многие из них пали мертвыми. Но за первым рядом последовал второй и третий. Из леса выбегали всё новые солдаты, и в полчаса под защитой крутого яра, где их не могла достичь картечь, накопилась большая сила. Фридрих, находясь в лесу за оврагом с конницей, послал гренадерам приказ идти в атаку. Яростно кинулись пруссаки вверх по крутому склону. Их встретили в упор картечью, а потом из окопов – ружейным огнем. Но пруссаки овладели ретраншементом и отбросили в поле два голицынских полка.
Голицын находился в первых линиях и с хладнокровием, которого от него не ожидали, отдавал приказания, развертывая первую линию своих полков вправо, вторую – влево.
В этот решающий момент к нему подскакал Суворов. Именем главнокомандующего он приказал увозить полковую артиллерию и ставить ее по холмам.
Буква «твердо» опрокидывалась. Там, где был раньше ее слабый нижний конец, вырастали могучие плечи.
Пруссаки теснили голицынские полки. Вскоре корпус Голицына был оттеснен почти до деревни Куннерсдорф, и у короля появилась возможность вывести на поле битвы всю свою наличную пехоту и часть конницы. Но высоты над рекой и Шпицберген оставались в руках русских. Румянцевский корпус только вступил в бой. Корпус Фермора еще не двинулся.
Фридрих II тем не менее считал битву решенной. Прижатой к реке русской армии оставалось, по мнению короля, отступать через болото, где единственный мост уничтожили сами русские. Тесный понтонный мост, наведенный ими на левом берегу Одера, не мог серьезно помочь переправе. Отступление в сторону Франкфурта тоже представлялось невозможным. Это значило подвергнуть армию губительному удару во фланг.
День клонился к вечеру. Фридрих появился на поле битвы в сопровождении своих генералов. Среди дня в штаб короля явился курьер от Фердинанда, герцога Брауншвейгского, с известием о том, что им разбиты французы при Миндене.
– Оставайтесь здесь, чтобы отвезти герцогу в ответный комплимент известие о нашей нынешней победе, – сказал король посланцу герцога.
В нетерпеливом ожидании, что вскоре с русской стороны явится трубач с парламентером для переговоров о сдаче, Фридрих поторопился отослать герцогу Брауншвейгскому его курьера с известием о полном разгроме русской армии.
Трубач не явился. Бой затихал. И понятно почему. Первыми король ввел в битву гренадер, которые раньше пришли к месту боя, сделав пятнадцатичасовой марш. То были самые выносливые люди. Они овладели левофланговым русским укреплением. Но лучшая часть их пала, исколотая штыками молодых суворовских учеников. К Фридриху подходили отставшие, менее стойкие части пехоты. Он их немедля, без передышки, посылал в атаку. Конница у Фридриха обычно следовала за первой атакой пехоты. Сегодня пришлось изменить этому тактическому приему: большую часть кавалерии, из-за усталости коней неспособную к бою, король послал вправо и влево в охват русского расположения, думая этим убедить русских, что им нет отступления вдоль реки. При себе король оставил только лучшие гусарские эскадроны. Между тем русская конница Тотлебена и австрийская конница Лаудона сохранили коней свежими. А на высотах стояли вне огня прусских орудий несокрушимые, хотя и стесненные силы Румянцева и Фермора.
Король не хотел и не мог удовлетвориться полупобедой.
– Русские сжимаются пружиной. Если эта пружина сорвется, то ударит больно. Что вы думаете, Зейдлиц? – обратился Фридрих к своему старому генералу.
– Ваше величество, ваши солдаты истощены маршем, зноем и боем. Продолжать сражение опасно.
– Что ж, я должен отойти? Одержав победу? А что ты скажешь, Ведель?
– Атаковать, государь! Мы их всех загоним в реку и в болото! – ответил Ведель, видя, что Фридрих желает продолжать битву.
– Итак, марш вперед! – воскликнул король.
Он сам повел полки в атаку. Первой целью он назначил покинутую русскими батарею на одной из высот. Овладев этой высотой, можно было снова начать артиллерийский обстрел противника. Но здесь на пруссаков обрушилась конница Тотлебена и Лаудона. Русская пехота двинулась за ней.
Заговорили шуваловские гаубицы, поражая пруссаков навесным огнем. Огонь тяжелой русской артиллерии явился для короля полной неожиданностью. Пруссаки дрогнули и смешались.
Под Фридрихом снарядом убило лошадь. Ружейная пуля ударила в грудь короля, и только готовальня в золотом футляре спасла его от смерти: пуля расплющилась о футляр.
Фридрих в бессильной ярости воткнул шпагу в землю. Он в первый раз за всю свою боевую жизнь видел, что его войска постыдно бегут. Да, не отступают, а бегут!
– Неужели для меня не найдется ядра?! – воскликнул король.
Ему подали нового коня. Он медлил садиться. В это время налетели австрийские гусары. Королю грозил плен. Встречная атака эскадрона прусских гусар спасла короля от постыдного плена. Австрийцы уничтожили гусар, но схватка эта все же дала королю время ускакать с поля битвы. Ему осталось одно: спасаться в потоке перемешанных, бегущих прусских полков, преследуемых конницей противника.
… Смеркалось, когда Салтыков со своими генералами направился верхом обозревать поле битвы. Барабаны и горны звали рассыпанные русские полки под знамена. Местами солдаты кидали вверх шапки и кричали генералам «ура!». Множество солдат бродили по боевому полю, опознавая убитых, поднимая раненых. Казаки сгоняли пленных в одно место.
Объехав поле битвы, Салтыков вернулся в свой шатер на Шпицбергене. Его поздравляли с блестящей победой.
– Да, да, победа! – отмахивался Салтыков. – Вы скажите лучше, что нам теперь делать?
– Я пошел бы тотчас на Берлин! – пылко воскликнул Суворов. – И войне конец!
– «На Берлин, на Берлин»! – передразнил Суворова Салтыков. – Вас, молодой человек, не спрашивают. Поеду-ка я лучше в Петербург да спрошу саму царицу.
В то время, когда шел этот разговор в ставке Салтыкова, в Берлин скакал курьер с письмом от короля.
«Уезжайте из Берлина с семейством, – писал король своей жене. – Архивы следует перевести в Потсдам: возможно, что столица будет занята врагом».
Своему брату в Берлин Фридрих II написал: «Из 48-тысячной армии в настоящее время не имею и 3 тысяч. Все бегут, а я теряю мужество. Стряслось ужасное несчастье. Я не вижу выхода из положения и, чтобы не солгать, считаю все потерянным. Прощай навеки!»
Ночь прервала преследование пруссаков русской конницей. Сделав распоряжение, чтобы утром остатки разбитой армии переправились обратно за Одер, король устроился на ночь в пустой, разоренной халупе с выбитыми окнами. Он заснул не раздеваясь, закрыв лицо шляпой, с обнаженной шпагой под рукой. Рядом устроились на ночлег два королевских адъютанта.