А тот, что успел руку всунуть в бархатный рукав, обшитый изумрудом, в один миг стянул с себя и отшвырнул куладжу, как продырявленный чувяк. О святой Евстафий! Лучше бы нож в сердце мне сатана вонзил! Лучшая куладжа, а изумруда на ней - как ячменя в конском навозе...
- Это я уже слышал, что дальше было? - оборвал царь.
- Дальше? Когда по повелению Моурави все дружинники моего князя и слуги, и даже дети, принялись растаскивать ковры, посуду - много серебряной, шелк, бархат, парчу - много персидской, я не противился, запоминал лишь: кто, что и куда тащит... Помогу, думал, князю найти. Моурави разгадал мои думы. Но как сумел, ведь не святой?! Только две молнии из глаз, как соколов спустил с цепок, и грозно мне крикнул: "Попробуй, собачий сын, выдать твоему Церетели людей, кожу с тебя сдеру! По праву рабы князя ими нажитое тащат к себе. А зайцу Квели передай: его не за богатство наказывают, а сам знаешь за что. Вот ополченцы в порванных чувяках отстаивают Картли от кровожадных ханов, которые не одни богатые замки для себя грабят..."
- Надуши свой рот собачьей слюной, сын шайтана! Как смеешь повторять клевету одичалого "барса"! Говори что следует!
- Иначе, хан, не могу, собьюсь, так запомнил... "на одни богатые замки для себя грабят, а жалкий котел из сакли тоже вытаскивают и к себе в Иран волокут".
- О, алла! Кто еще видел такого сына сожженного отца! - вскрикнул Хосро, обеспокоенно взглянув на Иса-хана. - Разве мои глаза не лицезрели, как возвращался дикий "барс" со своим стадом из Индии, или Багдада, или... Отовсюду тянул он для себя сундуки с ценными изделиями, тюки с неповторимыми коврами, или хурджини с золотыми украшениями, или ларцы с жемчугом и изумрудами для своей жены...
- Княжна Эристави, дочь доблестного Нугзара Арагвского, не нуждалась в захваченных украшениях! - запальчиво выкрикнул Зураб. - Она даже ларцы с драгоценностями, полученными в приданое, еще не успела открыть. А сундуки с парчой и бархатом, будто сор, в подвалах у нее валяются. К счастью для князей Картли, "барс" оказался глупцом: вместо того, чтобы выстроить самому себе мраморный замок, окружить его тройной стеной с бойницами и рвами, где его никто бы не достал, он взламывал багдадские и индусские сундуки и обогащал своих амкаров, заказывая им оружие, одежды и седла для оборванных ополченцев, похожих на того дурака, который хотел быть похожим на умного и дырявым чувяком отшвырнул куладжу, украшенную изумрудами.
- Яхонтами! - подхватил мсахури.
- Можно подумать, Арагвский князь усердствует по указке мужа своей сестры, - язвительно буркнул Андукапар.
- Если бы хотел усердствовать, то не убоялся бы схимника замка Арша. Зураб выхватил из-за пояса тугой кисет: - Бери, мсахури, за верность своему князю и за честный рассказ о муже моей сестры!
Шадиман заерзал в бархатном кресле: "Волчий хвост, что он все ссоры ищет с Зурабом?" - и громко крикнул:
- Иди, мсахури, мы поможем твоему князю!
- Светлый царь, я еще не все сказал...
- Что? - взревел Андукапар. - Еще о благородстве дикого "барса" будешь петь?!
- Нет, князь, об этом все.
- Тогда убирайся! Мы все знаем.
- Царь царей, разреши главное сказать... Утром так определил: не стоит беспокоить князей, а сейчас, когда благородный князь Арагвский за правду наградил, хочу еще одну правду сказать.
- Говори, говори, мсахури, отпускать в этих покоях моих подданных имею право только я! - Симон от удовольствия покраснел, его заинтересовало все происходящее, и он мысленно возмутился: почему этот крокодил Андукапар так оскорбительно отстраняет царя от всех дел?!
- Светлый царь царей, пока ополченцы и дружинники, как исчадие ада, превращали красивый замок в кучу камней и песка, я заметил, что длинноносый азнаур с другим, хмурым, в сторону сада удалились и о чем-то тихо говорят. "Спаси и помилуй, святой Давид! - со страхом подумал я.
- Уж не замышляют ли эти разбойники подкараулить моего князя и напасть на дороге?" Не успел подумать, как двое, к счастью, возле толстого дуба на скамью уселись. Я подкрался и такое услышал: "Что, Георгий шутит? Почему не хочет на Эмирэджиби напасть? Сразу княжеское сословие уменьшилось бы". - "Ты, Димитрий, не понимаешь, - это так хмурый длинноносого назвал, - Георгий, напротив, всеми мерами хочет добиться, чтобы князья прозрели. Посмотри, как проклятые персы разорили Картли и Кахети..."
- Опять глупости повторяешь?
- Благородный хан, иначе собьюсь, так запомнил... "проклятые персы разорили Картли и Кахети". - "Э, Даутбек, - это длинноносый хмурого так назвал, - ты известный буйвол! Князьям сейчас выгоднее за хвост "льва Ирана" держаться, чем в благородном деле "барсу" помочь. Подожди, Дато вернется из Константинополя, другой разговор будет..."
- Как ты, мсахури, сказал? Из Константинополя?
- Крепко запомнил, светлый князь Шадиман, из Константинополя.
- Говори, говори дальше.
- Тут хмурый вздохнул: "Думаешь, султан пришлет янычар?" - "Конечно пришлет. Разве Дато когда-нибудь терпел в посольских делах поражение?" "Но, может, половину того, что просим, пришлет?" - "Георгий говорит: нарочно много запросил, чтобы половину получить". - "Э, хотя бы половину! Я первый на стену замка арагвского шакала взберусь, а потом знаю куда. Ни один перс от меня не уйдет". - "Квливидзе тоже клянется рай Магомета устроить непрошеным гостям". - "Но раньше Георгий должен на Фирана Амилахвари пойти, опротивело терпеть предательство..." Тут, светлый царь, к ним стали подходить, и я, как ящерица, пользуясь суматохой, метнулся в кусты. На коне выскочил из замка и укрылся в лесу. До темноты дрожал, как пойманный воробей, а говорят, воробей не боится света... потом по тропинке поскакал...
- Постой, почему утром сразу о Константинополе не сказал? - возмутился Шадиман.
- Мой князь, Квели Церетели, мне дороже султана. Я то скакал к Амилахвари, то прятался, то снова скакал. И недаром лисица перебежала дорогу раньше слева, потом справа: как из-под земли вырос мой князь. Что, ему в гостях плохо постелили? Почему так домой спешил? Не успел я крикнуть: "О святая дева!" - наперерез ему Моурави... Счастье, что без семьи мой князь возвращался. Еще другое счастье: сразу заметил грозного Моурави. Вместо моего князя от стрелы Моурави сверху упал дикий голубь... как раз удачно пролетел. А мой князь в овраг скатился - раньше справа, потом слева, - и сколько затем ни искал я, - это когда Моурави со своими башибузуками ускакал, - сколько ни ползал по оврагу, не нашел моего князя. Тогда такое подумал: к царю должен спешить: кроме царя, кто поможет моему князю? Я все сказал... Отпусти, царь царей, в духан, два дня во рту, кроме собственных зубов, ничего не держал.
- Постой, мсахури, а когда должен вернуться азнаур Дато из Константинополя, не говорили длинноносый и хмурый?
- Я все сказал, светлый Шадиман.
- Но, может, они говорили, когда ждут янычар?
- Я все сказал, благородный князь Зураб.
- А на Тбилиси собираются напасть?
- Я все сказал, глубокочтимый Хосро-мирза. Отпусти в духан, царь царей! Два дня, кроме своего языка, ничего не жевал.
- Иди, мсахури. Если нужен будешь, еще раз удостою тебя разговором.
- Разреши, царь царей, за твое здоровье выпить. - И, нерешительно потоптавшись, добавил: - За князя Арагвского две чаши опорожню; его кисет его праздник.
Едва мсахури удалился, Андукапар злобно сквозь зубы процедил:
- Что собираешься предпринять, Шадиман? Ведь янычары скоро пожалуют.
- Что пожелает царь. Я только исполнитель воли шах-ин-шаха и царя царей.
Зураб приподнял бровь: "Нашел время продолжать шутовство! Очевидно, вознамерился защиту Картли-Кахети предоставить шах-ин-шаху".