— С папой сложно. Но маму — могу. Но с одним условием. Если ты мне сегодня поможешь в одном важном деле.
— Вы шпион?
— Нет. Я не шпион, — хрустнул тонкими сильными пальцами незнакомец. — Скажи мне, только быстро — да или нет? И не тяни время. Его и так в обрез.
— А вы… вас как зовут?
— Аварон.
— Вы… армянин?
— Не совсем. Ну, так — да или нет? Быстро, Петя.
Незнакомец встал. Он был среднего роста, худощавый и неуловимо-сутулый.
— Да, — сказал Петя и тоже встал.
— Тогда поехали. — Незнакомец поднял стоящий у скамейки пухлый портфель и пошел к трамвайной остановке.
Петя со своим портфелем поспешил за ним.
Они молча доехали до Казанского вокзала.
Отстояв небольшую очередь, Аварон сунул мятую пятерку в окошко кассы:
— Удельная, два билета.
— А это далеко? — спросил Петя.
— Не задавай вопросов. — Получив билеты, Аварон зашагал к седьмому пути.
Они вошли в последний вагон электрички, сели на свободную скамью.
Ехали молча в переполненном вагоне. Люди стояли в проходах.
— Пионер, уступи место, — посмотрела на Петю полная дама в панаме.
— У него арестовали отца и мать, — громко сказал Аварон, не глядя на даму.
Дама замолчала.
В Удельной вышли. Аварон глянул на часы.
— Еще полчаса. Пошли.
Миновали поселок с рынком и одноэтажными домами, прошли сквозь сосновый перелесок и оказались возле небольшой церквушки. Рядом с ней возвышался небольшой пригорок, поодаль терялось в зелени заросшее кладбище. Возле церкви толпился народ, в основном пожилые женщины.
Аварон взошел на пригорок и сел на траву:
— Садись.
Петя опустился рядом.
— Сейчас начнут, — прищурился Аварон на церковь. — Значит, слушай меня внимательно, Петр Лурье. Когда начнется акафист, ты войдешь в церковь. И встанешь напротив иконы Параскевы Пятницы. И будешь стоять и смотреть. Запомни, мне нужно только то, что упадет на пол. Понял?
Петя ничего не понял, но кивнул.
Вскоре пару раз робко протренькал церковный колокол, двери храма отворились, и толпа полезла внутрь.
Аварон раскрыл свой портфель и вынул толстый моток бечевки на стальном пруте. Он сделал из бечевки петлю, надел Пете на шею. Бечевка была смазана чем-то жирным.
— Это солидол? — спросил Петя, чувствуя возбуждение, нарастающее с каждой минутой.
— Нет. Это натуральный жир, — пробормотал Аварон. — Иди. И ничего не бойся.
Петя встал. Бечевка натянулась.
Петя осторожно пошел к церкви.
Аварон, сидя на холме, держал прут с мотком бечевки в руках, неотрывно следя за Петей. Бечевка медленно разматывалась.
Спустившись с холма, Петя подошел к двери церкви. У входа толпились не попавшие внутрь. Он приблизился к их спинам.
«Как же я пройду?» — успел подумать он и прикоснулся своим телом к толпе.
Едва это произошло, по телам толпящихся старух, женщин и стариков пробежало что-то вроде вялой судороги, и Пете показалось, что все онивсхлипнули спинами .
Толпа зашевелилась, расступилась, впуская в себя неуютно-невидимый клин.
Петя понял, что клин — это он сам. Ноги его вспотели и прогнулись, как резиновые, он словно заскользил на коньках по горячему и очень приятному льду; сердце его билось тяжело, но очень-очень редко, и между каждым ударом роем накатывали мелкие, щекочущие слова и мысли, разлетающиеся приятными радугами и ниспадающие очередным ударом сердца.
Сделав несколько резиновых скольжений, Петя оказался в центре храма; петля на шее сильно натянулась, бечевка запела басовой струной. Петя понял, что моток размотан, и там, на пригорке Аварон держит обеими руками голый стальной прут с привязанной бечевкой.
Дышать стало тяжело, но страха не было, наоборот, — непередаваемыйвосторг силы охватил Петю, он улыбнулся и осмотрелся по сторонам. Вокруг, стоя на коленях, молились верующие.
Батюшка быстро читал что-то по книге, стоя неподалеку от небольшой темной иконы. Именно этой иконе молились все собравшиеся.
Петля совсем сильно сдавила Петино горло, он открыл рот и вдруг издал громкийключевой звук.
Вокруг потемнело; стены церкви выгнулись сферой, молящиеся стали бесформенными темными кучами; в этих кучах что-то двигалось, собиралось, напрягалось, перестраивалось, набухало — и из кучсладко выдавливались светящиеся молитвы. Извиваясь, они медленно текли к иконе.
Икона тоже изменилась. Ее квадрат стал совсем белым, изображение пропало, растворясь в ровном белом свете иконы. Свет этот не был похож на обыкновенный, — он тек наоборот, к источнику, поглощая исходящие из куч молитвы.
Молитвы были разные: одни напоминали извивающихся змей, другие выдавливались из куч светящимися шарами, третьи вились бесконечной спиралью, некоторые имели форму сцепленных колбас, некоторые были прямы и тонки, как копья. Все они светились зеленовато-голубым и всех их поглощал квадрат иконы, как пылесос.
Поглощение это затавляло Петюпрощально вздрагивать, но не телом, а чем-то тяжелым и родным.
Вдруг по кучам прошло движение, они перестали выдавливать молитвы, расступились, и в сферу храма, опираясь на четыре кучи, проник большой темно-вишневый шар.
— Безногого Фроловича принесли! — почувствовал Петяслоистые покалывания слов.
— Заступник наш…
— Страстотерпец… отощал-то как, Господи…
— Слышь, его опять Моисеевы приволокли…
— А Наташка больше горбатиться не хочет, во как…
— Помолись за нас, окаянных, Фролович…
— Отступите, православные, дайте ему место…
Шар остановился в центре храма. Кучи замерли в ожидании. По шару пошли складки, он сжался, вгибаясь. Из его центра выползла толстенная, прямая, как бревно, молитва и поплыла к иконе.
В диаметре молитва Фроловича была больше иконы и гораздо толще всех предыдущих молитв. Белый квадрат всосал ее в себя, но не поместившиеся в поле иконы сегменты срезались о края квадрата и бесшумно попадали на пол.
Это напомнило Пете процесс изготовления бруса на Кунцевском деревообрабатывающем комбинате: круглое бревно, проходя сквозь прямоугольно выстроенные циркулярные пилы, превращается в брус, а четыре края отваливаются. Эти края в плотницком деле назывались горбылем и шли обычно на заборы.
Отвалившиеся от молитвы Фроловича куски лежали на полукруглом полу и медленно сгибались, словно огромные стружки. Цвет их из сине-зеленого стал грязно-голубым, потом оливковым с розовыми вкраплениями.
Петя двинулся к остаткам молитвы.
Он совсем не чувствовал бечевку на шее, только за плечи и ключицы его держалавосторженная сила .
Он поднял все четыре куска и прижал к груди. Они были никакие и не вызвали у Пети никаких чувств.
И сразу восторженная сила потянула его назад. Петя с удовольствием повиновался, поехал на своих резиновых коньках, но, к удивлению, выйти из церкви ему оказалось гораздо труднее, чем войти в нее. Вокруг все изгибалось и дробилось радугамитеребящих слов, слипающихся в вязкое слоистое месиво. Петя словно всплывал спиной к выходу сквозь многослойный мед. Вдруг что-тонеродное чувствительно лопнуло, и Петя оказался на улице возле пахнущей купоросом двери храма.
— Сюда иди! — раздался голос с холма.
Петя с трудом разжал стиснутые зубы, открыл рот и жадно втянул в себя вечерний воздух. Руки его были согнуты и прижимали к груди пустоту. Петя посмотрел на них как на чужие.
— Держи! Если бросишь — все пропало! — крикнул Аварон.
Петя ничего не чувствовал в руках.
Он повернулся к пригорку и ощутил боль в груди, шее и плечах.
Солнце зашло.
Аварон стоял на пригорке.
— Сюда иди! — снова позвал он Петю.
Петя двинулся к нему.