Надо радовать ближних, - прожужжала Ахумдус.
Катрин, маленькая, толстая старушка, несколько своеобразно проявила радость. Она схватила длинное полотенце и, крутя им в воздухе, закричала:
- Кыш, проклятая, и ночью нет покою.
Мы с Ахумдус счастливо избежали опасности. Устроившись на потолке и глядя на листы коричневой клейкой бумаги "смерть мухам", разложенные на столе и подоконнике, Ахумдус сказала:
- Дьявольское изобретение. Думается, если бы на земле по справедливости властвовали мухи и я была бы Главной мухой, то никогда не позволила бы изготовлять такие ловушки для людей. Хотя, кто знает, - задумчиво прожужжала она через минуту, - маленькие плачут, когда их обижают взрослые, а становясь взрослыми, сами обижают маленьких. Все относительно; тебе, простаку, этого не понять.
Ахумдус усвоила неприятную манеру называть меня простаком, и даже простофилей. Но что поделаешь, если мое будущее зависело от нее? И бывают прозвища похуже. Сейчас я не могу припомнить, но, конечно, немало прозвищ гораздо обиднее.
Так и не попробовав вишневого варенья, мы вылетели из кухни.
Когда мы находились над площадью, Ахумдус решила посетить ратушу:
- Ознакомишься с произведением искусства, достойным внимания и не такого простака!
В полутьме ратуши я увидел протянувшуюся вдоль стены, во всю ее длину, картину. На ней был изображен Жаб Девятый Вогнутовыгнутый, которого я сразу узнал, вспомнив рассказ Учителя, рядом с ним Альфонсио Любезный с секирой вероятно, сын того Альфонсио Любезного, который сам себя казнил, Альфонсио Предусмотрительный и еще длинный ряд фигур. За каждой стояла смерть с косой,
Мы летели вдоль картины; вдруг в звездном свете я увидел Принцессу. И к ней из глубины картины кралась костлявая смерть. Это поразило меня так, что я вскрикнул. То, что смертны все эти Жабы и Альфонсио - очень хорошо. И я смертен; что ж, ничего не поделаешь. Но Принцесса! Пусть она живет вечно! Где-нибудь вдали, но все-таки живет.
Я задумался и почти не заметил, как мы вылетели из ратуши, пересекли площадь и через приоткрытое окошко проникли в башню.
Начиналось самое главное. Принцесса встречается с Каменным Юношей
Магистр сидел у стола, придвинутого к сводчатому окну. Перед ним лежали старый кожаный кошелек и кучка монет. Ножницы прислонились к стене. Сложив монеты в кошелек, Магистр поднял глаза, полные такой любви, которая могла бы расплавить и железное сердце.
- Сколько ты насчитал? - лязгающим голосом спросили Ножницы.
- Три Золотых, девять Серебряных и сорок семь Медных, - виновато ответил Магистр.
- И это все, что ты накопил за долгую жизнь?!
- Но у меня есть еще вы, прекрасные Ножницы, разве вы не стоите всех богатств мира?! - сказал Магистр.
- Влюбленные мухи хотя бы не слепнут и всегда отличат мухомор от банки варенья, - справедливо заметила Ахумдус. Она устроилась на потолке, и я висел вниз головой: с подобными неудобствами следует примириться, когда используешь муху в качестве скакового животного.
- Вздор! - пролязгали Ножницы. - Пока ты не скопишь тысячи Золотых, не смей и смотреть в мою сторону. О, мы несчастные. Другие, настоящие мастера делают настоящие вещи из настоящего металла - секиры, топоры, пики. И продают за настоящее золото. А ты... Все фигурки, которые ты ночь за ночью лепишь из лунного света, оживают и улетают.
- Они вернутся, - робко возразил Магистр. - Перед закатом, когда ночь надвигается, мною рожденное ко мне возвращается.
- Убирайся в свою каморку. Мы не хотим тебя видеть! - приказали Ножницы.
Как только Магистр вышел, Ножницы подошли к окну и, закатывая глаза - это в моде у стихоплетов, - пролязгали:
Юноши - воины, матросы, поэты!
Слушайте вещее слово совета:
Только железо можно любить,
С твердым железом судьбу разделить.
Только в железе холод есть вечный,
Что остановит поток бесконечный,
Жизнью зовущийся.
"Пренеприятные стишки, - подумал я. - Бр-р!" Тем временем Турропуто вылез из щели, где он скрывался, расправил плащ, как павлин распускает хвост, поднялся на носки и, едва Ножницы умолкли, завыл, словно шакал на луну:
- О прекраснейшие, мудрейшие и чудеснейшие! Уделите минуту внимания чужестранцу, который на пути к вам преодолел тысячи штормов и сражался с легионами чудовищ. Я объехал весь мир, и везде, в странах, густонаселенных и безлюдных, народы, и одаренные гением стихосложения и безгласные вследствие своей дикости, жители полуостровов, островов и архипелагов пели гимны в вашу честь, о Ножницы!
Какая бесстыдная чепуха. Но если бы вы только видели, что делалось с Ножницами, пока Турропуто завывал. Грудь их бурно вздымалась, на щеках румянцем выступила свежая ржавчина, колючие глазки блестели.
- Ах! Что вы, - жеманно звякнули они. - Мы, конечно, знаем, как некоторые ценят нас. Что нам в Магистре, нищем старикашке, даже тот Юноша - каменный и, смею сказать, из хорошей семьи - не сводит с нас взгляда... Но все же, пусть мы и так избалованы вниманием, то, что вы говорите насчет островов, полуостровов и архипелагов, - если это правда, ведь мы не выносим лести...
- Лишь тысячная доля правды, о несравненные! Миллионоустная молва разнесла по свету, что вы, красотой затмив Афродиту, а мудростью Зевса, еще и выше всех в подлунном мире поднялись в божественном искусстве вырезания из бумаги. Возьмите, несравненные, этот лист и ослепите чужестранца своим художеством.
- Бумага волшебная... Магистр не позволяет трогать ее, - уже сдаваясь, возразили Ножницы.
- Волшебству и место в волшебных пальчиках. Осмелюсь посоветовать сложить бумагу в два раза. Еще! Еще!! Еще!!! Теперь режьте.
Несколько десятков бумажных фигурок выскользнули из рук Ножниц и, упав на пол, ожили.
- Одинаковые человечки! - тихо ахнула Ахумдус. Она вся дрожала. Впервые я видел Ахумдус испуганной. Вероятно, ей уже пришлось сталкиваться с одинаковыми человечками. И мне было не по себе, ведь я помнил рассказ Учителя о Королевстве Жаба Девятого, и слова его: "Берегись одинаковых человечков!"
Ножницы вошли во вкус; фигурки десятками и сотнями падали на пол. Ожив, они строились в колонны и принимались маршировать.
- Ать... два... Ать... два, - приплясывая и хихикая, командовал Турропуто.
Откуда-то у человечков появились пики и барабаны.
- Не могу, - сказала Ахумдус, перелетая в каморку Магистра.
Магистр, как был одетый, спал на узкой железной койке.
Возле него на табуретке лежал кошелек. По стенам ползали мокрицы, струйками стекала вода; каморка походила на тюремную камеру.
Но тут не было одинаковых человечков и злых Ножниц, и тут легче дышалось...
- Отдохнем, - прожужжала Ахумдус, устраиваясь на потолке и закрывая глаза.
В дверь юркнул Турропуто. Воровато оглянувшись, он склонился над Магистром, сразу выпрямился и исчез.
Я подумал, что Турропуто украл у Магистра жалкие его гроши, но кошелек по-прежнему лежал на табуретке, и я успокоился.
- Нет, нет, - тревожно жужжала Ахумдус. - Что-нибудь пакостное он сотворил.
Магистр дышал во сне ровно и спокойно. Мы снова вылетели в первую комнату. Турропуто стоял на подоконнике. Взмахнув плащом, он сказал:
- Я удаляюсь, божественные, чтобы в тиши создать в вашу честь гениальную поэму, пока холод вашей любви наполняет мое сердце. В Ледяном Мире будем счастливы только мы двое - вы, Ножницы, и я!
Вот, значит, как далеко зашло! И что это еще за "Ледяной Мир"?! Турропуто стал быстро спускаться, оказалось, что под плющом в стене башни железная лестница.
- Летим, - в волнении прожужжала Ахумдус.
В дверях показался Магистр.